Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? (Екклесиаст 7:13)
Тучи тягуче сгущались. Мелкий дождь продолжал почти неслышно барабанить по стеклу. Деревья слегка покачивались, шелестели своими ещё зелёными мокрыми листьями. Редкие молнии там, в высоком небе, то появлялись, то исчезали, кратко сверкнув бледно-сиреневой проволокой. Темнота комнаты будто обволакивала: она то ли томила, то ли придавала желанное ощущение полноты, того самого хрупкого покоя, что медленно тёк по венам, не давая задохнуться в своих собственных грузных мыслях. На коричневом паркете не было грязных пятен, мягкое отражение того малого света, что спускалось с окон, тихо-тихо струилось по полу — будто блики лучей солнца по гладкой поверхности воды. Все картины висели точно параллельно полу, на них были написаны пейзажи поздней осени мягкими-мягкими мазками, будто художник вместо кисти использовал пушистое пёрышко. Ирэн бережно, почти нежно нажимала на белые клавиши старого фортепиано, смотря на ноты, выведенные обычными чёрными чернилами. Мелодия была безупречной, чистой, честной до одного единственного пустого момента. Неправильный звук словно изрезал весь труд на мелкие-мелкие кусочки, как и быстрый стук — эту дрожащую лёгким придыханием тишину. Женщина резко отдёрнула бледные пальцы от инструмента. Она задержала дыхание на несколько секунд, услышав свой дикий стук о грудную клетку, этот жалкий пульс. Недолго смотря на тёмную крышку, она швырнула листок с нотами на пол, перед этим неаккуратно скомкав его в комок. Кассини обхватила голову руками и встала с чёрного стула, тихо, блекло сглотнув. Её плечи заходили ходуном. Её кожа покрылась испариной. Голова закружилась. Ноги подогнулись. Захотелось вдруг закричать во всё саднящее горло, упав на пол, забиться в угол, притянув руками колени, которые все в ссадинах. Было холодно. Тело дрожало. Было пусто. В душе яркими всполохами пламени поднималась обида, захлёстывающая все былые чувства, умело превращающая злость в лютую ненависть, в мерзкую жестокость, которая таилась в генах, в каждой маленькой клеточке этой безумной, сумасшедшей женщины. И боль от неполноценности душила, заставляя испытывать самые отвратные эмоции, умоляя дрожать руки от пагубных желаний. Она понимала, что никогда не сможет по-настоящему держать себя в руках. И от этого горло сжимало тисками — хотелось разодрать себе лицо собственными ногтями, забыться в Аду или Рае — для Ирэн уже не было разницы. Все пейзажи на картинах были серыми — и на то были свои причины, которые не были ни объяснимы, ни полны сострадания или жалости. Этого всего не было. Только голые ветви чёрных деревьев и блеклое осеннее небо, облака которого, как нити, плыли, плыли нескончаемо, тихо и незыблемло. Ирэн обхватила себя руками, словно пытаясь запереться в свой маленький мирок, отделённый ото всех, ото всей Вселенной, зажмурив глаза и сжав челюсти. Она боролась. Боролась с самой собой, с этим же мирком, как если бы была в человеческой смирительной рубашке. Кассини отдавала на это все свои силы, отдавала, но ничего не получала взамен. Ничего. Как это глупо. Или просто, так сказать, по-человечески? Дикий смешок срывается с её красных искусанных губ. Да, чёртова одержимость всегда пробуждалась так легко — стоило хотя бы карандашу лечь в руку не так, как нужно, и она мгновенно просыпалась, что было невыносимо, терпко, жёстко, до одури больно и горько. А вместе с ней, с этой нещадящей одержимостью, — и желание понять. Не себя, но их, всех остальных, у кого жестокости в крови, в каждой частице плоти было почти в двадцать раз меньше, чем у неё.***
Первый раз она заметила его, сидя за компьютером и создавая идеальный, но никчёмный план полёта. Новенький. Мужчина был старше её лет на шесть, может, восемь, не больше. Ирэн он понравился сразу. Высокий, умный и темноволосый — всё, как она любила. Её пальцы задрожали, она нервно сглотнула внезапно образовавшийся ком в горле и опустила глаза на блеклую клавиатуру, экран с глупой проекцией космоса, этих глупых планет. Женщина глубоко вдохнула нужный глоток чёртового кислорода, несколько секунд часто моргая, и быстро закрыла все программы, а после — почти вышла из помещения, наполненного терпким, влажным воздухом. Ей вдруг захотелось обернуться. И Ирэн, подчинившись этому порыву, часто задышала, оперевшись хрупким плечом о стену. Новенький смотрел на неё. Внимательно, словно на клетки в микроскопе, изучая, запоминая каждую чёрточку, скорее пытаясь найти изъян, мерзкое «негодна», чем красоту. Ирэн рефлекторно вздрогнула, прикусив внутреннюю сторону щеки. Внутри закопошилось отвратительное чувство — будто голодный зверь поднял свою морду в тюремной камере старого заплесневелого замка. Женщина поморщилась и отвернулась, прижав руку к груди. Ощущение глубочайшего одиночества заставило кислое безумие потухнуть, как зажжёная спичка потухла бы от лёгкого дуновения ветра.***
Кассини смачивает пересохшее горло новым потоком слюны. Хрипло кашляет, немало согнувшись, сидя на скамейке парка при корпорации. И ей протягивает платок этот новенький без единого слова. Смотрит своими чёрными глазами. Кассини хочется вдруг вырвать. До чего пренебрежительный и уничижительный жест. Видно по взгляду и ладони, прикрывшей рот. Женщина желает плюнуть Снейпу в лицо. Пусть потом сам смывает капельки крови со своего идеального чёрного сюртука. Северус Снейп. Она узнала его имя, когда директор Джозеф попросил зайти в свой кабинет, заглянув в класс с компьютерами, кратко улыбнувшись так, как умел. Но Ирэн сдерживается. Только вытирает белой вещью уголки рта и тихо благодарит. Её ладони почти мгновенно потеют, когда мужчина садится как можно дальше от неё на простую лавочку. Кассини низко опускает голову, приобнимая её своими же ладонями, локтями упираясь в кожу ног. Прохладные порывы ветра остужают её налитое кровью лицо — румянец постепенно проходит, сменяясь привычной бледностью. Ей неприятно. Ирэн чувствует то омерзение, то лихорадочное влечение. Да, женщина знает, что это неправильно, но ей плевать. Её больше волнует как сохранить безмятежное состояние, снова не впав в очередную вспышку шепчущего адские идеи безумия. Пять процентов многое давали — она иногда могла анализировать всю абсурдность своих действий, ощущений, эмоций. Но в большинстве случаев женщина лишь оставляла кровавые полосы на своём теле, получая от этого безмерное удовольствие, или напевала странную мелодию, сидя в кресле, смотря глазами, в чьих зрачках плескалось ничем не скрываемое сумасшедствие, на пламя электронного камина, медленно глотая терпкое вино, крутя прозрачный бокал в проворных женских пальчиках.***
Внезапно она, повернувшись к мужчине, улыбнулась. Это скорее был оскал или усмешка — в груди Кассини будто что-то надорвалось. — Обожаю загадки, — она сказала это с едким придыханием, и мужчина вздрогнул. Она действительно это заметила. — О чём вы? — Снейп приподнимает одну бровь и немного наклоняет голову. Ирэн издаёт тихий смешок и приоткрывает рот, но потом быстро захлопывает его. Выражение лица быстро меняется — возвращается былая отстанённость, искры во взгляде мгновенно потухают. Женщина бросает столовые приборы и спешит выйти из обеденной, сжимая мокрые ладони в кулаки. Она прижимается телом к стене в пустом коридоре. Руками проводит по лицу, часто дыша. Знает, что всё это — большой мыльный пузырь, который может лопнуть в любую секунду. А она его будто делает ещё больше, намерено, специально. Кассини хочется плеваться. Или улыбаться. Она не знает. Не знает наверняка.***
Женщина смотрит в окно, на эти бесцветные капли дождя, заклеивая пластырями свежие, немного кровоточащие ранки на предплечьях. Потом надевает белую рубашку с длинными рукавами и свой чёрный жакет. Она делает это каждое утро — за двенадцать лет научилась скрывать свои припадки на людях. Да, это получалось не всегда, да и не всегда зависело от закрытого израненного собственными руками тела. Во многом на Ирэн влияли окружающие люди или чёртова обстановка — воздуха становилось либо слишком мало, либо боли — слишком много. Но за многие годы упорного труда Кассини смогла научиться проявлять, пусть и не совсем устойчивое, самообладание. Хрупкое, как фарфор, и неприятное, как дёшевое пиво. Если сравнивать подростковые дни и эти, Ирэн вся будто покрылась корочкой от запёкшейся крови, которую, правда, могло оторвать в любую секунду из-за лишь одного неосторожного движения. Женщина обнимает себя руками и медленно оседает на пол. Нормальные люди, будучи влюблёнными, ведут себя крайне неправильно, их поступки нелогичны, не поддаются осмыслению, — им кажется, что они ненавидят тех, кто пробуждает в них страсть и сладкую чувственность. А что же достаётся Ирэн? Упоение от омерзения, адреналин, дающий краткое забвение, и проблески странных обущещий. Кассини знает, что это не любовь. Но не хочет вспоминать об этом, когда видит Снейпа напротив себя в столовой или компьютерном классе. Иногда ей снится, будто она зверь, чья морда истекает слюной, а её темноволосый коллега — глупый маленький кролик.***
Ирэн помнила и этот день. Он тогда спросил, чем она любит заниматься в свободное время. Женщина прикусила нижнюю губу, чувствуя как будто иголки впились в грудную клетку — так приятно. — Писать картины. А вы? — она слегка дрожит. Ей хочется лечь на пол и закрыть глаза. — Изучать некоторые вопросы в науках. Почему вы здесь, в «Гаттаке»? — мужчина сделал один шаг, а Кассини почувствовала как хочет коснуться его тела прямо сейчас. Сжав бёдра, она тихо сглотнула. — А разве ответ не очевиден? Я люблю небо, мне кажется, человек всю жизнь должен узнавать его во всех смыслах этого слова. Она лжёт, тихо усмехаясь. На самом деле, Кассини не знала зачем пришла в эту корпорацию, зачем сдала все эти анализы. Не понимала причин. С таким же успехом она могла бы пойти и в уборщицы. Но эта женщина и вправду знала, что нужно отвечать остальным. Как привлечь, приподняв голову, открыв вид на длинную красивую шею — одно из немногих мест, которые она не резала по вечерам, сидя в кресле у окна. — Согласен с вами, — говорит он сухо, хотя Ирэн и не нужно мягкости тона. Она ведь видит, всё видит и без этого.***
Женщина облизывает пересохшие губы. Ей хочется ударить Снейпа. Правда, она только нежно обнимает его и что-то шепчет, даже сама не понимает что. Мужчина на это мягко улыбается и после гладит по макушке, аккуратно целуя в висок. — Мне нравятся твои картины, Ирэн. В них… много чувств. У неё возникает желание рассмеяться, громко, надрывно, так, чтобы у него потекли слёзы по щекам. Но Кассини кивнула и положила голову ему на плечо, прикрыв веки.***
Она слышала гром, когда длинным ногтём водила по его телу — словно вырисовывала то ли узоры, то ли какие-то непонятные слова. Но всё же… Кассини казалось, что было бы красивее, будь у неё в руках холодный нож. Снейп смотрел на неё. Всё так же внимательно. И женщине хотелось закрыться руками от этого взгляда, спрятаться, но она только шире улыбалась и сильнее вытягивалась, будто позволяя или же и вовсе приглашая пожирать глазами всё своё обнажённое тело, жмурясь от тошноты и пронизывающего наслаждения. — Ты красивая, — мужчина почти прошептал это, едва проводя мозолистой рукой по её скуле. Ирэн не смотрит на него. Она дрожит. Ей вдруг становится холодно, и она встаёт с постели, не оборачиваясь на своего глупого кролика. Он видел все её рубцы, слышал крики вместо стонов, замечал лихорадочное желание получать боль, а не удовольствие. Но Кассини всё равно чувствовала себя непомерно одинокой.***
Иногда Снейп был холоден. Иногда не приходил к ней и даже не смотрел на неё. Но Кассини знала, что всё это — лишь пар. Он развеется, как прах. И она снова будет что-то шептать мужчине, дрожа от страшных громыханий неба в темноте. Когда было холодно и пусто в её постели, Ирэн будто оживала и начинала двигаться ломаной марионеткой без своего хозяина. Без адской болезни, которая пожирала с каждым днём всё больше и больше. Женщина боялась. Не одиночества, а чего-то другого, более липкого и страшного. Кассини даже не могла до конца объяснить чего именно. На её картинах всё чаще стал появляться снег. Он падал, падал. И никто не был в силах ни остановить, ни поймать его. Просто потому что рядом никого и не было.***
Ирэн зажмурилась. По телу снова прошла дрожь. Она мучилась. То ли от губительного шарфа воспоминаний. То ли от рухнувших надежд. Может, и от нового припадка. Может, и от давящей на горло тишины. В голове стучал набатом шум от града за окном. Мелодии не было. Она исчезла, оставив лишь мягкий шлейф эха. Женщина бросила на пол все краски и тихо выдохнула, после усмехнувшись. Всё всегда одно и тоже.***
Снейп обвинял её. Кассини даже не до конца понимала в чём именно. То ли в том, что он подчинялся ей, то ли в том, что это она не подчинялась ему. — Чего ты хочешь? — женщина выдохнула дым от сигарет ему почти в лицо. Снейп замолчал и опять стал пялиться на неё. Очередная вспышка раздражения со стороны Кассини вылилась в сжатую коробку с сигаретами. — Если бы ты была одна, то всё было бы намного лучше, — он нахмурился и часто задышал. — Имея того, кому можно открыться, ты перестала сдерживать себя. Это неправильно. Мужчина попытался коснуться её щеки, но Кассини отдёрнулась от пальцев, как от ловушки. Они сейчас были ей омерзительны. Женщина вдруг почувствовала тупую боль в груди. Она ненавидела эту жизнь, в которой представала перед всеми чудовищем, которое не по своей воле испытывало извечную жалость от окружающих. — Убирайся к чёртовой матери, — сказав это, она отвернулась, сжав челюсти. Он говорил правду. Но женщине, всей женщине, казались именно его слова и неправильными. Ирэн закрылась в своём мирке всего на одно мгновение, опустив голову. А когда подняла её, то его уже не было здесь. Руки опять задрожали. Бокал с вином полетел вниз. Он разбился на тысячи осколков, которые разлетелись по всему полу. Закрыв уши ладонями, Кассини закачалась на чёртовом кресле. Казалось, Снейп только и ждал этих слов. Казалось, женщине только и нужно было их произнести. Прошло так много времени в ожидании и так мало в получении. Глупо. По-человечески, так сказать. В каких-то судорожных попытках подняться, Ирэн схватила нож и стала резать все холсты, все свои картины, все труды и все боли. Она закричала, глядя на свои голубые вены, и отбросила острый предмет в сторону. Она смотрела пустыми глазами на хрупкие вазы в своей комнате. Ей было страшно. Женщина не хотела, чтобы он уходил. Не хотела не ощущать его тепла по ночам. Одиночество губило её, всю её — от макушки до пят. Ирэн понимала и это, когда сил на безумие уже не оставалось. Зажмурившись, женщина тихо всхлипнула. Контроль, чёртов контроль, его никогда не было. Возможно, дело было в том, что Кассини и не хотела, чтобы он был, а может — у неё просто не хватало сил поддерживать его каждую секунду своего идиотского существования. Странно, но почувствовав те самые мозолистые омерзительные пальцы на своей голове, Ирэн прижалась к груди мужчины и заплакала. Она впервые плакала при нём, точнее, при ком-то вообще. Эмоции, которые хранились годами в пыльной табакерке, все словно вылезли, как патока. Женщина шептала про своё детство, про свои судорожные боли где-то в глубине души. О том, как её душило непонимание, о том, как она любила его, но по-своему, не так, как он её, но всё же любила. А Снейп, касаясь её макушки губами, сам дрожал то ли от счастья, то ли от горя. В груди билось сердце. «Годное», «негодное» — разницы не было, ведь оно всё равно билось о грудную клетку, каждое мгновение разрушая все чёртовы хрустальные замки. Слёзы были тёплыми и солёными. Губы были терпкими и горькими. Но и теперь в громе, в сером дожде, в разодранных картинах, в своей сломанной палочке в порыве гнева мужчина действительно видел ту самую хрупкую надежду, что-то ли белыми-белыми искрами ярко сверкала в волосах этой красивой женщины, то ли сияла в его собственных глазах в отражении этих мокрых-мокрых окон. Он… помнил и этот день.