***
- Я не могу дышать. Монотонный голос профессора, толкающего мотивирующие речи о том, что нужно бороться с хроническими заболеваниями, сдавливает ушные перепонки и ползёт по слуховому проходу прямиком к мозгу, а злополучный муковисцидоз продолжает поражать мои лёгкие. Добровольно-принудительное больничное мероприятие затянулось на полтора часа. Прошло несколько месяцев с тех пор, как я с лёгкостью отворил крышку ящика Пандоры, выпуская наружу болезнь, передающуюся по наследству, меланхолию и весь накопившийся, но тщательно скрываемый пиздец, оставляя на дне лучшую жизнь и тщетные надежды, которые теперь покоятся на моём мысленном кладбище с ироничной просьбой "Забудь." на надгробии. Я буквально чувствую, как сам Сатана соболезнует мне. Ледяная рука на моём запястье заставляет на секунду забыть о собственной беспомощности. - Учащённое. Бан Чан пальцами прикасается к моей шее, аккуратно ощупывая её. Работа доктора в больничном отделении научила его трём вещам: не жалеть, наслаждаться больничными коридорами и оказывать первую помощь. Бан красивый, но не настолько, как.. - Пора на воздух. Опираясь на высокого парня, бреду к ближайшей стене под обеспокоенные взгляды слушателей лекции. Вдохнуть не получается. Паника. - Сделай вдох.. Сквозь губы сквозит душевная обеспокоенность и страх. Муковисцидоз научил меня трём вещам: глубоко дышать, не бояться игл и доверять Кристоферу Бану. - и подумай о том, что тебе нравится. Карие глаза. То, что нужно. Бордовый свитер, обтягивающий стройную фигуру, бледные губы, запах чего-то терпкого под аккомпанемент чего-то свежего, россыпь веснушек, светлая чёлка, беспорядочно спадающая на лоб и тихое "Уверен, что не нужна помощь, Чанбин?". Это мне определённо нравится, потому что я не замечаю, как оказываюсь под покровом тёмно-серого неба, позволяя ледяным каплям дождя проникнуть под мою тонкую кофту и бессовестно стекать по бледному торсу. Чан выскальзывает пальцами из моей вспотевшей ладони, шагает вперёд. Он небрежно оборачивается, кидая в мою сторону счастливый взгляд, но не останавливается. Края распахнутой белоснежной рубашки тут же подхватываются непослушным ветром, повторяя причудливые движения стихии, а тёмные кудрявые волосы развиваются в разные стороны. Жалею, что под рукой нет фотоаппарата. - Нам нужно возвращаться. На сегодня обещали грозу. Я хриплю как можно громче. Настолько, насколько позволяют мои разлагающиеся лёгкие и сдавленное после приступа горло. - Нет, Чанбин. В его глазах - восхищение и эстетика дождливого дня, в моих - печаль ливня и презрение к серым лужам. - Гроза - она ведь капризна. - рассуждает врач, когда возводит руки к небу и закрывает глаза. - Ты должен говорить с ней о поэзии, красивой музыке и о том, каким изящным может быть серое небо. Тогда она не тронет нас. Она будет послушна, как ребёнок. А ещё благодарна, как бездомный за буханку горячего хлеба.***
Я чёркаю очередные строчки в потёртом блокноте, произнося собственные слова шёпотом, когда в проёме больничной комнаты для отдыха появляется он. Феликс запускает ладонь в волосы, ероша мокрые пряди, с кончиков которых слетают прозрачные дождевые капли. Во второй раз убеждаюсь, что нуждаюсь в панацее, но не от болезни, жрущей мои органы, а от высокой фигуры в сером пальто, пропитанным влагой. - Здравствуй, независимый Со Чанбин, не нуждающийся в чужой помощи. Ли обращает взгляд на меня, заставляя натянуть рукава хлопковой кофты до самых костяшек и вжаться в мягкую обивку дивана кофейного цвета. Его глаза слишком долго цепляются за мои черты лица. Прихожу к выводу: нужда в разрешении на эвтаназию становится почти невыносимой, потому что этот взор всаживает мне в живот заржавевшее лезвие топора. - Хочешь? Медленно и мучительно срываю кожицу с губ, когда чувствую запах неба, который невидимыми нитями исходит от фигуры, нарушившей мой апатичный покой. Презираю себя. За то, что позволил одиночеству просочиться в запачканную душу, и клюнул на любое проявление внимания по отношению к себе. - Я не пью клубничное молоко. Больше люблю газированные напитки. Язык скользит по кровоточащей губе. Щиплет. Расстояние между нами - протянутая рука и непроходимая стена мрачной погоды. Я на секунду вспомнил, что из горящего дома нужно прыгать куда угодно, а не оборачиваться с сиплым: "Подождите. Я забыл паспорт в прикроватной тумбочке!" Дом содрогается, а огонь с аппетитом лижет запястья, оставляя на них незаживающие рубцы отчаяния. Становится душно. Нет. Действительно становится душно. - Ах, чёрт с тобой. Феликс мило улыбается, когда наблюдает за моими тщетными попытками воткнуть соломинку в миниатюрную коробочку трясущимися руками. Когда ледяная жидкость обжигает пищевод, я задумываюсь. Вообще-то, лететь с балкона страшно и больно, но дом полыхает, а пламя уже уничтожает мои любимые тёмные занавески. Только вот огонь беспощаден к моим слезам и не слушает оправданий. Так просто случилось. Лучше уж со сломанными костями и обожжёнными запястьями, чем бессмысленно кричать на пепелище и рассматривать обугленные стены. Я прыгаю с балкона, оставляя позади манящую кровать и неплохой шанс настрадаться перед смертью. Прыгаю. - Ну, мне пора. Встаю, оставляю начатую упаковку на подлокотнике дивана и стряхиваю запах неба и мнимое тепло рядом сидящего со своей рубахи. - Подожди. - почти шепчет он. А вот и языки пламени, лижущие запястья, потому что его аккуратные пальцы смыкаются вокруг моей руки. - Хотя, вообще-то, увидимся позже, Чанбин? Кивок. Прощальный взмах рукой. Обаятельная улыбка. Нет. Я всё ещё в огненном помещении, дышу смертельными ядами и улыбаюсь своему нежеланию бежать от приятной горечи. Я струсил.***
Феликс приходит через пару дней, когда я качаю головой в такт музыке и причмокиваю яблочным чупа-чупсом. Моя бледная рука тянется к стене, приклеивая ядовито-жёлтый стикер. Бледно-розовый - отложи на потом. Ядовито-жёлтый - сделай как можно скорее. - Что там у тебя? - слышу из за спины. Сам удивляюсь тому, насколько ласковым становится мой взор в его присутствии. Все розовые эмоции активируются в душе, выуживая из тёмных углов сознания сопливые фразочки из банальных дорам наружу. Он медленно подходит ко мне и прикладывает указательный палец к крошечному стикеру. - Кто такой Бан Чан? Я чувствую разряд в двести двадцать вольт прямо в самое сердце, когда его тонкий подбородок ложится на моё исхудалое плечо. Солнце, врываясь в огромное окно, слепит глаза, аккуратно дотрагивается до его бледных щёк, усыпанных веснушками, холодных рук и греет светлые волосы. Осень достигает своей развязки, однако я не поддаюсь её прихоти, а медленно оборачиваюсь и провожу кончиками пальцев по его шее. В этот момент я чувствую себя прекрасно, отодвигая подальше даже ту мысль, что Феликс Ли выше меня на пол головы. - Ты можешь не отвлекать меня? - еле слышно выдыхает он, тут же судорожно глотая больничный воздух. - Я хочу знать больше о тебе. Он медленно шагает к моей кровати, обаятельно улыбаясь, и берёт в руки плюшевого безликого из "Унесённые призраками". - Мой друг Джисон подарил его мне на восемнадцатый день рождения. Он ещё несколько раз вслух перечитывает бледно-розовые стикеры, рассыпанные по периметру всей стены. "Послушать The Cure 1.10.18." "Выпить кружку горячего шоколада, который не могу терпеть." "Пробежка вокруг больницы длиною в час." "Не принимать таблетки 13 дней." "Ударить санитара Ли Минхо в челюсть." "Ходить босиком три дня." "Поцеловать Ли Феликса." - Ты странный, Со Чанбин. Ты грубый, но клеишь розовые стикеры себе на стену. Выглядишь, как чёртов Сатана, однако любишь яблочные чупа-чупсы. Тебе есть что сказать в своё оправдание? - Ты мне нравишься.***
Оказывается, целовать Феликса приятнее, чем читать книги и съедать целую банку нутеллы за раз. Я быстро подхватываю светловолосого под колени и укладываю на кровать, присаживаюсь на талию, скрещиваю его хрупкие руки над головой. Хриплый смех прорезает уши, когда я чмокаю его в нос. - Почитаешь мне? Большие карие глаза бегают от глаз к носу, чужое (или отныне родное?) дыхание согревает моё лицо. Молю Бога вернуться на год назад, когда мне не диагностировали хронический муковисцидоз. Пока больничные лампы, медикаменты, приступы и депрессивное состояние ещё не убили мою любовь к нему. - И медлен и тосклив их взгляд: они спешат и не спешат преступных радостей приют покин... - Не это, Чанбин. Почитай что-нибудь из своего. - Хорошо. И я читаю свои стихи, запинаясь на каждом слове, чтобы одарить его шею, ключицы, плечи и всё тело в целом поцелуями. Становится жутко стыдно, когда в голову закрадываются мысли о том, что я хочу жить. Нехотя слезаю с тела, укладываюсь рядом, сгребая горячего Феликса в свои ледяные объятия, и ещё час мурлыкаю в родное (или всё же чужое?) ухо свою писанину. - Мою маму скоро выписывают. - хрипит он. - Я не смогу приходить так часто, Чанбин. - Мы справимся. - Не бойся смерти, Чанбин. Я буду рядом.***
Последний день с Феликсом пахнет серединой октября и сырой землёй в парке, неподалёку от больницы. На нём чёрная майка, искушающая прикоснуться к острым плечам. Я скольжу по нему взглядом, смотрю на то, как грудь его вздымается и опускается, заставляя меня дышать с ним в унисон. Глаза закрыты, а светлые волосы подрагивают на ветру. Я люблю его волосы. И я такой дурак. Когда находиться рядом с ним становится почти невыносимо, я протягиваю руку и дотрагиваюсь до его выцветшей от солнца пряди. На секунду Феликс снова открывает глаза и смотрит на меня с недоумением, но потом расслабляется и улыбается так, будто знает какой-то секрет. Я люблю эту улыбку. Он невесомо дотрагивается указательным пальцем до кончика носа, скользит по моим шершавым губам, по подбородку. Когда я скольжу по его плечам, он вздрагивает, будто от ночного кошмара, а потом снова расслабляется, давая понять, чтобы я продолжал. И я продолжаю. Пробегаю пальцами по его телу. Через мгновение или, может, час, потому что время с ним движется со странной скоростью, Феликс переворачивается на бок, лицом ко мне, положив ладонь под щёку. - Не смотри на меня так. - подаю голос я. Он хмурится. - Как - так? - Будто любуешься мной. - Тогда и ты перестань это делать. - Я не могу. - тихо говорю, убирая чёлку с его лица. - И я не могу. Я подаюсь вперёд и устанавливаюсь в нескольких сантиметрах от его лица, взглядом спрашивая или, скорее, вымаливая разрешение, и он кивает. - Ты прекрасен.***
Я получаю письмо через два месяца после того, как Ли Феликс исчез из моей жизни, оставив после себя то самое пепелище, над которым я проливал слёзы. Бан Чан давно перестал успокаивать меня, а я давно перестал его слушать. Обоюдное согласие. Привет, Чанбин. Это Феликс. Я начал писать это письмо в тот момент, когда ишемическая болезнь взяла вверх над моим сердцем. Но она уже заведомо проиграла, потому что оно больше не принадлежит моему больному организму. Оно твоё. Приступы стенокардии участились. Я не могу больше встать с кровати. У меня нет матери. Вообще нет родителей. Я тебе врал. Я не могу спать и есть, чувствую лишь твои прикосновения к своему телу. Меня знобит. Врач говорит, что галлюцинации на последней стадии - это обычное дело. Я и не против. Хотя бы здесь ты совсем рядом со мной. Буквально чувствую (или, может, почти физически), как ты ждёшь меня, ведь ты на расстоянии гребаной надоедливой песни с незамысловатым названием (та самая песня, что мы слушали вместе, лёжа на полу в твоей палате тем, как мне казалось, обычным вечером. Тот день часто посещает меня в кошмарах) Или, скорее всего, ты на расстоянии куда дальше, чем моя вытянутая дрожащая рука. Но я все ещё слышу твой запах. Я отлучился на пару минут, чтобы поплакать. Прости. Не хочу заставлять тебя ждать. Несколько капель упали на бумагу и размыли некоторые слова. И за это прошу прощения. Сейчас хочу лишь тебя и яблочный чупа-чупс. Мне осталось пару дней. Может, сутки. Принеси мне в колумбарий* клубничное молоко. Или, лучше, что-нибудь газированное, ты ведь любишь их больше. Люблю тебя. Твой беспомощный, тощий и ледяной Феликс. Ли Феликс.***
Прозрачная жидкость, медленно стекающая в мой катетер на ключице, внедряется в вены, артерии, сосуды, даря приятное чувство безмятежности. Ловлю себя на мысли, что хочу большего. Больничный запах бинтов, хлорки и препаратов кружится вокруг невидимым клубком дыма, быстро бегая к носоглотке и оседая в лёгких. Люблю больничный запах, белоснежный кафель и замызганные стены. Меня больше не пугает это неприятное название: ишемическая болезнь сердца. Ишемическая. Какое неправильное слово. На закорках мозга, где-то в глубине подсознания, зарождаются слова: Чанбин, я люблю тебя. Уголок губы предательски вздрагивает, напоминая сидящему рядом человеку о том, что моё сердце все ещё бьётся, лёгкие всё ещё функционируют, а мужской тембр в моей голове продолжает: Не бойся смерти, Чанбин. Я буду рядом. Тонкие длинные пальцы сжимают худое запястье. На обратной стороне закрытых век вырисовываются причудливые узоры, подобные тому, что я лицезрел на картинках в психиатрическом отделении. Мой мозг снова начинает дурачиться: жёлтые, синие, багряные вспышки танцуют перед глазами. Хватка становится жёстче, но не менее нежной, каковой являлась секунду назад. Тепло чужих касаний обжигает мою болезненно ледяную кожу. Это должно быть приятно? Мне - нет. Всё ещё не открываю глаза. На секунду показалось, что я учуял запах чая с уютным названием: Английская карамель. Нет. Это снова проделки разума, потому что это не чай, а запах Чана. - Чанбин. Шёпот, кажется, скользит по моим белоснежным простыням, огибает прозрачные трубки, проскальзывает сквозь пряди тёмных волос и ударяется о ушные перепонки. На обратной стороне век возникают стеллажи хранилища моего мозга, наполненные голосами, упакованные в диски или, кажется, кассеты. Я мысленно выуживаю из тщательно отобранных тембров нужный, читаю аккуратно выведенное имя вслух. Я не хочу открывать глаза. - Чан. Всё, что мямлю я, заостряя внимание отнюдь не на диалоге. Сейчас цепкий и властный голос обезболивающего в приоритете. Здравствуй, независимый Со Чанбин, не нуждающийся в чужой помощи. Шуршащий звук одеяла снова перебивает мои мысли, из-за чего хочется накричать на него, чтобы было потише. Я так устал. - Это чтобы тебе было удобно. - слетает невесомое предложение с губ Бана, поправляющего моё постельное. Тепло разливается от грудной клетки и просачивается в атмосферу где-то через кончики пальцев. Задерживаю дыхание. Один. Два. Три. Четыре. На большее меня не хватает. Представляю ухмылку Феликса, которая постепенно исчезала по мере тяжести моего заболевания. Чувствую невыносимое желание сорваться с места и прыгнуть в окно, заставляя капли от луж разлететься в разные стороны под весом изнурённого тела. Кажется, начался дождь. За несколько секунд, пока мои веки тяжело распахиваются, рассуждаю кое о чем секретном и прихожу к умозаключению: люблю дождь, люблю Английскую карамель, люблю запах молока, яблочные чупа-чупсы и всё ещё люблю Феликса. Не могу только простить его за то, что оставил меня раньше, чем я его. - Привет, Чанбин. Я морщусь. Становится неудобно за свою синюю, отчасти мятую, рубаху, сухие губы и лиловые синяки под глазами. - Не беспокойся. Всего лишь очередной приступ. - хриплю я так непринуждённо, будто рассуждаю о погоде или интересуюсь, что он предпочитает на завтрак. Выходит паршиво. Чан знает, что это в последний раз. - Я не беспокоюсь. В его глазах отражаются ноты горечи и щепотка боли, губы незаметно дрожат. Чан медленно проводит ладонью по моему запястью. Он понимает, что скоро конец. Пульсоксиметр невесомо сжимает мой указательный палец. Ты прекрасен, Чанбин. - перебивает глубокий тембр. - Ты снова не принимал лекарства. - огорчённо констатирует он и забывает свою обиду. Мне не стоит говорить ему. Это мой маленький секрет. Время, проведённое с ним - мой секрет. Тшш. Он ещё долгое время болтает о бежевом ковре метр на метр длиной, который купил в свой дом. - Как тебе новый сосед? - Чан снова подаёт голос, замечая мой сочувствующий взгляд, который, по какой-то бредовой причине, посвящён стене. Бип. Бип. Бип. Кардиомонитор поёт свою песню. - Чонин. Его зовут Ян Чонин.***
Со Чанбин умирает через полторы недели.