Ничего не меняется

Проклятый подвал действует мне на нервы. Я бы давно уже плюнула на всё и выбралась наружу, но эта тварь наверху никак не уходит. Уж не знаю, чует она меня или ещё что, только я постоянно её слышу. Она там, на улице, бродит среди опрокинутых детских колясок и повозок. Пустые окна наблюдают за ней, мусор молится ей, будто новому богу. Новому венцу мироздания. Я в подвале, в котором раньше располагался продуктовый магазин. Теперь это моя цитадель, мой бункер. Здесь есть всё необходимое для более или менее сносного выживания: ящики консервов и сидра, несколько полок с пока еще свежим хлебом, фрукты... даже деньги. Целая касса разноцветных бумажек и золотистых монеток, которыми теперь можно без всякого зазрения совести оклеивать стены. Из оружия в моем распоряжении только два широких ножа и топорик для рубки дерева. Видимо его использовали, чтобы колоть дрова для камина. Всё же лучше, чем ничего. Ещё уметь бы ими пользоваться. Раньше, когда слова имели смысл и миром правила ложь, именуемая магией дружбы, я не испытывала особой нужды в овладении искусством драки топориком для рубки дерева. Никто не испытывал. Поэтому пони и ходили в массажные салоны или на курсы шитья и отдавали жеребят в разные музыкальные, художественные кружки. Поэтому возвращались домой, садились перед камином, раскрывали газеты, читали книги, толстели, добрели, вырождались. Никто никогда не понимал, как полезен может быть топорик. Потом поняли, конечно... но слишком поздно. Я тренируюсь. Встаю посреди магазинчика в страшную стойку из и с помощью телекинеза, машу вокруг себя топориком, как безумная. Как безумная, именно так. Мне некого стесняться, здесь больше нет пони. Не считая продавщицы, конечно. Я перепрыгнула через неё два дня назад, когда забежала сюда. Она, наверное, до сих пор лежит там на ступеньках перед дверью. Пусть, никому не мешает. Короче говоря, очень даже комфортабельный подвальчик я себе подыскала. Здесь даже туалет есть. Но тварь снаружи превращает это гостеприимное убежище в захлопнувшийся капкан, и мне не по себе от такого расклада. Кстати, о раскладах. Вы знаете, сколько раз можно успеть сыграть в «Косынку», прежде чем топорор разобьет зачарованную доску? У меня получилось ровно сто семьдесят два. Когда-то я терпеть не могла карточные игры из Лас-Пегасуса. Меня от них тошнило практически кровью. Но тогда всё было по-другому. Тогда мёртвые лежали в земле, а все остальные напропалую мучились вопросом, есть ли жизнь после смерти. Два дня назад этот вопрос из животрепещущих внезапно перешёл в бессмысленно-риторические. Вон она, эта самая жизнь после смерти, ковыляет по улицам, хрипя что-то нечленораздельное и мечтая лишь об одном — жрать. Зомби. Зловещее вудуистское таинство, переваренное Принцессами в туповатый, но милый ширпотреб. Вот что поджидало охреневших от собственной безнаказанности пони в темной подворотне очередного дня от восхождения Селестии на трон. Не вострубили пегасы в медные трубы, не загорелись земля и небо, не прилетел из космоса долгожданный астероид, не вторглась внеземная цивилизация, всё выдержал озоновый слой. На целой планете только один пони был в курсе того, что должно случиться. Маленький сухонький старичок в больших черных очках. Эстабан. Мало кто воспринимал его всерьёз. Помнится, один мой бывший коллега, выразился в том смысле, что «Ночь Живых Мертвецов» полный отстой. Ну и где он теперь, этот стражник? Скорее всего, лежит на тротуаре с выеденными внутренностями, а в Тартаре Цербер остервенело дерет его в задницу, чтобы не оскорблял пророков зря. Вся грандиозная машина цивилизации, распухшая от самодовольства и выпитой крови, рухнула в одночасье, будто сломанное ветром прогнившее дерево — и я рухнула вместе с ней. Пришла в себя на растерзанной улице, заваленной трупами, повозками и рваными пиджаками, бросилась наугад сквозь черный маслянистый дым, постоянно рискуя нарваться на неприятности. Возле главного входа на рынок, под пёстрым скопищем объявлений, валялся дрянной Фенси Пенс. У него полностью отсутствовала голова, и ноги были по колени в крови. Наконец-то я избавилась от должности телохранителя этого зажравшегося ублюдка. И плевать, что я не справилась с этой работой. Чуть дальше зомби настойчиво пытался пролезть в окошко газетного ларька, внутри которого пронзительно визжала продавщица. Я подняла с земли кирпич и, подбежав, изо всех сил ударила мертвеца по спине. Иссохший хребет смачно хрустнул и сломался. Недоуменно заурчав, оголодавший покойник повернулся ко мне. На лице его, покрытом влажной плесенью и черными рваными язвами, выделялись глаза — водянистые, навыкате, они не содержали ни капли смысла, ни намека на сознание. Это были глаза мёртвого животного, даже не пони. Раньше подобный взгляд мне доводилось видеть только у ответственных партийных функционеров во время собраний. Невозможно описать, какой ужас овладел мной, я отпрянула назад, лишь каким-то чудом ускользнув от его прогнивших зубов, и бросилась бежать со всей скоростью, на которую были способны мои ноги. Зомби поплелся следом, хрипло рыча и нелепо размахивая в воздухе копытами. Вскоре я оставила его далеко позади, но через пару минут бега наткнулась на целую группу подобных созданий. Увидев меня, они радостно взревели и заковыляли наперерез — эдакая толпа параличных клоунов в запачканных грязью и кровью костюмах. Я кинула в них блестящей тиарой и, не сбавляя хода, свернула в соседнюю улицу. Где-то за домами слышался яростный мат, с другой стороны раздавались звуки вспышек каких-то заклинаний. Пони отчаянно сопротивлялись своим собственным отцам и дедам, решившим было навести в Эквестрии порядок. Вскоре я начала выбиваться из сил. Зомби не отставали. Единственное, что мне оставалось делать, чтобы уцелеть — это спрятаться где-то за толстой железной дверью. Вскоре такой шанс мне представился. Я увидела этот самый магазинчик, спустилась по ступенькам, перепрыгнула через продавщицу и захлопнула за собой тяжелую металлическую дверь. Она запиралась изнутри на засов. Так я оказалась здесь. Поначалу всё шло хорошо, но мне всё больше и больше хочется покинуть это место, хотя я и понимаю, чем грозит подобная беспечность. Я не питаю иллюзий относительно моего топорика и относительно моего будущего — тоже. Даже консервам свойственно заканчиваться. Два дня наверху раздаются душераздирающие крики, топот и грохот. Два дня наверху идет охота, льётся кровь, горят дома. Там пони пожирают других пони. И всего одна мысль не дает мне покоя — почему-то кажется, что по большому счету ничего не изменилось...