Ржавая клетка

       Чон Чонгук неизлечимо болен. Его рельефам, еще год назад, можно было лишь позавидовать, а телу восхититься — его белоснежная кожа, будто бы измазанная маслом, ярко отблестывала на солнце, как и зубки, которые Чон, в улыбке, оголял чаще, чем позволял себе плакать. Все его смешки и ухмылки были адресованы лишь одному человеку — Ким Тэхену, такому же активному, как он, парнишке, не видящего ничего дальше своего тонсэна. Но, правда, сейчас он в ужасе отворачивается, не желая принимать своего парня таким, каким он есть. Тело чонгука со бешеной скоростью покрывается темной, как смола, чешуей, не оставляя ни одного живого места — большая часть его кожи уже давно потеряла свои свойства, в том числе, и способность что-либо чувствовать. Чон, ранее, мог коснуться мягких, от природы шелковистых волос Тэхена, и вмиг расслабиться, забыв обо всем вокруг — но сейчас от его пальцев, толком, ничего не осталось, а на их месте образовались острые, как бритва, когти, полностью сливающиеся с черной чешуей, обрамляющей их. Юноша, если его еще так можно назвать, до сих пор не привык к своему новому облику, поэтому на его теле, в тех местах, что не заражены, часто появляются глубокие царапины, оставленные случайно... Чонгук не смог бы предохранять их от попадания инфекции самостоятельно, обрабатывая каждую, даже незначительную ранку — помимо всего прочего, он более гемофилией, из-за чего даже самая незначительная царапинка может сыграть огромную роль, став последней. Благодаря Тэхену, который дарует младшему должный уход, пусть и с презрением, Чон еще в состоянии дышать. — Тэхен~и, посмотри на меня, — подобно змее, хрипло шипит Гук, протягивая трясущуюся руку в сторону сидящего рядом Кима. В последнее время у младшего стали появляться внезапные приступы агрессии, и, поскольку следы от них невозможно замазать даже несколькими слоями тональной основы, Тэхен частенько оставляет Гука одного, запирая в огромной, занимающей чуть ли не всю комнату, клетку, для собственной безопасности. Ким, медленно подняв голову, внимательно, но с явным презрением, отразившимся на его лице, всматривается в глаза Чона — это уже не тот человек, в которого он без оглядки влюбился, это не тот, с кем он был готов делить и грусть, и радость... и это точно не тот, кто сможет даровать Тэ такое простое, но, пока что, очень далекое от него счастье. Он, посмотрев на часы, судорожно запирает клетку, боясь опоздать — с минуты на минуту Чонгук должен "одичать", и случится это из-за нарастания нового слоя, так называемой, чешуи. Как только стрелка доходит до шестого деления, пробивая полдень, Чонгук будто бы меняется... в его глазах не остается ничего, что могло бы указывать на самоконтроль — он громко кричит, впиваясь ладонями в прутья, и ему становится безумно больно, когда будто бы из неоткуда его кожу обволакивает тьма. Иначе это никак не назовешь. Но, в любом случае, психическая боль гораздо сильнее, чем физическая. Если второе ты можешь заглушить болеутоляющими, которые, кстати, на Чонгука никоем образом не действуют, то психическая боль будет медленно поедать тебя изнутри, подобно тератоме — злокачественной опухоли, имеющей собственную среду обитания и, в том числе, даже волосы и зубы. Если этот недуг невероятно редок, то случай Гука, возможно, вообще единственный. Тэхен перерыл несколько сотен книг по медицине, но там нет ничего, что могло указывать на подобные симптомы... он думал, что его прокляли, считал, Чонгук чересчур грешен, и именно поэтому он стал медленно обращаться в монстра, подобных которому так боялись эти оба в детстве. Ким уже давно хотел снять со своих плеч эту ношу — но, из-за ничтожно маленьких бонусов, например, получение денежного пособия за инвалидность, которой "наградили" Гука, он не решался просто взять и уйти. Но сегодня — день-исключение, да? Пока Чонгук пытается освободиться, ломая прутья, которые никогда не поддадутся его грубой силе, Тэ стоит в дверном проходе и молча наблюдает. В его мыслях крутится лишь то, насколько Гук ужасен, но, по какой-то причине, Ким не понимает, или просто не хочет понять, одну простую вещь — он такой же, как и свой бывший возлюбленный. Он тоже монстр — но только Чону досталось носить его оболочку, а Тэхену его нутро. Младший безумно любит своего хена и каждую ночь карает собственное тело за то, что оно такое — необычное, нечеловеческое, будто бы сошедшее со страниц фантастической книги. Но чувства у него есть, и с каждым днем они становятся лишь сильнее, независимо от слов или действий Кима, в котором совсем не осталось ничего человеческого. Он, теперь, тоже монстр, но выглядящий, как самый обычный, заурядный юноша. В его "начинке" больше нет ничего светлого, там в принципе ничего не осталось — Тэхен гниет изнутри, теряя способность чувствовать, даже испытывать что-либо. С недавнего времени он способен лишь угнетать и морально разрушать, при этом, ничего, кроме проблем, не создавая. Вот и сейчас — он выключает свет, оставляя Чонгука тет-а-тет со тьмой, и захлопывает дверь, напоследок, с ухмылкой прошептав : — Пока, сладкий ~ — И Тэхен начинает смеяться, неистово смеяться, подобно сошедшему с ума человеку, в унисон с криками младшего, который, еще совсем недавно, отзывался на два незамысловатых слова: "любимый тонсэн". Когда полиция обнаружила пустую, уже находящуюся в аварийном состоянии, квартиру, а в ней и клетку, внутри не было ничего, кроме горстки черного, как древесный уголь, пепла. Прутья пожелтели, покрывшись огромным слоем ржавчины, а днище было исцарапано — стражи порядка в удивлении раскрывают рты, видя кусочки точно не похожих на человеческие ногти, когтей, и рядом с ними небрежную выцарапанную надпись: "Ты думал, что монстр — я, но обратился в него именно ты"