Змеи в раю

Если вы заключаете сделку с дьяволом, значит, ни один ангел не предложил вам более выгодных условий. © М. Томас. Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза

Открыв глаза, Мэллори обнаруживает себя укрытой простыней до самого носа. Полумрак в комнате, освещаемой только лампами — а ведь Вейнебл говорила, что генератора в блокпосте нет! Каждый раз этот свет изумляет Мэллори, как впервые, а, может быть, её изумляет ложь — не позволяет ей разглядеть, в чьей спальне она находится, но зато она четко понимала, что не в спальне слуг точно.  — Ты очнулась. Мэллори вздрагивает, торопливо обводит взглядом помещение. В одном из кожаных кресел, почти таких же, как стоят в кабинете, устроилась темная фигура. На неё не падает тусклый желтоватый свет, но она точно знает, что это — Майкл Лэнгдон. Трудно не узнать его глубокий, спокойный голос, который она так часто слышала в последнее время. Мэллори осторожно заглядывает под край простыни. Охает, обнаружив, что прежнего её грубого нижнего белья на ней нет, а вот мужская рубашка из мягкой и тонкой ткани — вполне себе есть.  — Не бойся, — Майкл поднимается с кресла плавным, почти кошачьим движением. — Я не раздевал тебя. Позвал на помощь одну из служанок. Понятия не имея, чего в её эмоциях больше, облегчения или какого-то странного чувства, похожего на разочарование, Мэллори осторожно отпускает край простыни. Чужая одежда не вызывает отторжения, пахнет яблоками и лепестками засохших роз — это странно, так странно, — и приятно обнимает её тело. Мэллори не помнит, когда в последний раз надевала что-то, отличающееся от грубых серых платьев и такого же грубого белья. Правда, льняные панталоны ей притащили явно из её нынешнего гардероба… Но хорошо, что они вообще на ней есть. Приподнявшись на постели, Мэллори замечает, что её исполосованная спина вовсе не болит. Ни намека на боль от ударов при движениях, а ведь секла её мисс Мид от всей своей черной души.  — Пришлось немного тебя подлечить, — Лэнгдон вытягивается на кровати прямо поверх покрывала, и, хотя Мэллори понимает, что это, скорее всего, его личные покои, и вести себя он здесь может, как захочет, ей неловко. Майкл скрещивает ноги в лодыжках. — А тебе больше понравилось бы изнывать от боли? Почему он всегда задает ей вопросы, на которые сам знает ответ?  — Почему ты всё никак не поймешь, что ответы я хочу услышать от тебя? — откликается он, и в его тоне Мэллори слышит веселье, граничащее с насмешкой. — Я могу вытащить любой ответ из твоей головы, но к насилию я прибегаю в самых крайних случаях. Мэллори смотрит на него, Лэнгдон в ответ изучает её — от наверняка встрепанных светлых волос до ворота его собственной рубашки. В её предыдущей жизни она нисколько не смущалась находиться в одной кровати с мужчиной — ради всех богов, которые ещё остались, она не школьница! — но Лэнгдон заставлял её… нервничать. И она отдала бы зуб, чтобы понимать, что означает это волнение, разворачивающееся изнутри. Бояться его было проще. И легче. Лэнгдон щурит глаза, в желтом свете кажущиеся почти теплыми. «Это обманка», — напоминает себе Мэллори. Он спокоен, как сытый хищник после удачной охоты, и она думает, не она ли была этой жертвой?  — Так ты предпочла бы, чтобы тебе было больно? — он понижает голос до самого шепота, отчего её пробирает дрожью до самых костей, и, наверное, ей стоит уйти, но для этого придется выбраться из кровати и добраться до её платья, висящего на стуле, а Майкл будет… смотреть. Он забавляется ситуацией, насколько может забавляться Дьявол, или кем он там является, сыном Дьявола? Мэллори понимает, что он будет добиваться ответа, пока не получит его, так или иначе, но невидимых щупалец в своей голове она не хочет ощущать больше никогда. Она прислушивается к себе, чтобы понять, как ответить ему, и удивляется собственным ощущениям.  — Если бы я предпочла, чтобы мне было больно, я бы выбрала что-то ещё, — оказывается, разговор с Майклом Лэнгдоном может быть даже любопытным, если раскопать в себе под слоями страха и желания не отсвечивать прежнюю Мэллори. Ту Мэллори, которой она была до бомб, взорвавших этот мир и заставивших ядерную зиму завывать на поверхности. Лэнгдон запрокидывает голову и хохочет — чертов вампир Лестат. Если он знал, кто Лестат де Лионкур такой, он явно его копировал. И получалось у него это лучше, чем у Тома Круза в старом фильме, который Мэллори смотрела незадолго до взрывов.  — Под твоей личиной действительно есть кто-то другой, Мэллори, — он поворачивает голову, и его светлые волосы шелком скользят по подушке. — Я хочу знать, какая ты под всей этой шелухой, навязанной тебе сначала обществом, а потом — Вейнебл. «Если бы я сама знала, — думает Мэллори, ловя себя на желании дотронуться до его волос. Они кажутся мягкими, тогда как её собственные — натуральный беспорядок из спутанных прядей. — Но кто-то внутри меня активно скребется, прогрызает путь наружу. Кто-то сильнее, чем я сама сейчас» И Майкл читает её мысли, как открытую книгу или текст на экране его макбука.  — Не попадайся на глаза Вильгемине Вейнебл, Мэллори, — произносит он, усмешка исчезает с его лица, и лед в его взгляде возвращается. — Я всё ещё намерен забрать тебя с собой в Святилище.  — Почему? Она никогда не устанет задавать этот вопрос. Ей и правда очень интересно, зачем Майклу Лэнгдону в Святилище Серая, и он снова щурится, забавляясь её вопросами, но ни на секунду ей не стоит забывать, что он — хищник, способный перекусить ей горло одним движением. Мэллори это и помнит, а вопросы в её голове не находят ответов.  — Потому, что скоро ты поймешь, кто ты такая, Мэллори, — он касается пальцами её подбородка, и всё происходящее так странно, и кажется ей сном. Уже не кошмарным, но затягивающим, будто вязкая тьма. — Всему своё время. Но для этого тебе надо будет умереть и воскреснуть. Как всегда, он говорит загадками и заставляет приходить за ответом снова и снова. Но теперь ей хочется эти загадки разгадать. Медленно, будто от долгой спячки, в ней просыпается жадное любопытство. Лэнгдон смотрит на неё, пока она торопливо влезает в платье прямо поверх его рубашки, лишь бы не пришлось её стаскивать на его глазах. И что-то темное внутри неё жаждет узнать, о чем он думает, если думает о чем-то сейчас вообще. Мэллори везёт — никто не встречает её, когда она возвращается на половину слуг, пряча чужую вещь под собственной одеждой. Бункер, оказывается, ещё спит, а ей пора приниматься за работу, если не хочет вызвать гнев Вейнебл. Мэллори думает: почему Горгона Блокпоста номер три всё ещё не приказала её убить? И приходит к выводу, что не обошлось без Лэнгдона. Мэллори не знает, нужно ли благодарить его, или его помощь аукнется ей чем-то похуже, чем ненависть Вейнебл? Хотя, что может быть хуже смерти? А Вильгемина Вейнебл захочет угробить её, в этом она уверена. Теперь за Мэллори неотступно следит не только Майкл Лэнгдон, к интересу которого она уже привыкла, и ей даже кажется, что его взгляд бывает откровеннее любых прикосновений. Теперь Вейнебл также наблюдает за Мэллори, и эта ненависть душит, не дает спокойно вздохнуть. Но Вильгемина её больше не трогает, позволяет работать, как и прежде. А потом объявляет о вечеринке в честь Самайна, и это на неё не похоже. Внутри Мэллори её вторая — истинная? — сущность заходится в истерике. Что-то должно случиться.  — У нас будет Хэллоуин? — Андре не верит, что Вейнебл решила устроить им какой-то праздник, в честь чего? Мэллори вполне разделяет его скептицизм, хотя и наполовину не испытывает радости, охватившей жителей блокпоста.  — Жаль, моя бабуля и Коко не могут насладиться этим моментом, — вздыхает мистер Галлант, но глаза его горят, и очевидно, что его скорбь пусть и не совсем показушная, но всё же не настолько искренняя, как он хочет показать. Мэллори не доверяет Вильгемине Вейнебл, она думает — что-то должно произойти, и что-то происходит, стоит им только поверить, что даже демон их бункера, стучащий тростью и раздающий пощечины за неповиновение, может быть похожа на нормального человека. Начало праздника не предвещает беды совсем: они пьют, веселятся и танцуют под музыку, хотя их уже как минимум на трое человек меньше, чем в день их прибытия в бункер. Вейнебл и мисс Мид наблюдают за этим то с диванчика, то со второго этажа, облокотившись на перила. Майкл приглашение на вечеринку проигнорировал, прекратив интервью с жителями блокпоста ровно за день до неё и запершись в своей спальне. Будто ему не нужно ни есть, ни общаться с людьми. Это удивляло всех, кроме Мэллори. «Вряд ли Майклу нужно вообще хоть что-то есть, — думает она. — И вряд ли он действительно хочет принимать приглашения Вейнебл» Которая, разумеется, выглядит раздосадованной этим фактом, но пытается не показывать своего раздражения слишком явно. Вероятно, она уже знает, отправится ли в Святилище, и, вероятно, ответ её не устраивает, кто знает? И кто знает, быть может, издеваясь над Мэллори, под «более достойными» она имела в виду себя? Мэллори ощущает зависть, исходящую от Вейнебл и отравляющую всё вокруг, и боится. Она продолжает бояться, глядя на разлитое шампанское, но никому не становится плохо от напитка — почему же тогда ей так жутко? Почему хочется бежать, сломя голову, даже в ядерную зиму, даже на земли каннибалов, лишь бы этот страх ушел? Опасения немного отступают, стоит Мэллори поддаться всеобщему праздничному веселью и выловить зубами яблоко из таза, полного воды. Детская забава, но воспринимают её все с восторгом — откуда Вейнебл удалось достать фрукты, никто не знает и не хочет знать. В конце концов, это ведь не похлебка из Стю и не суп из змеиного мяса. Это просто яблоки, что может быть в них опасного? «Белоснежка тоже так думала», — раздается в её голове знакомый тягучий голос, как и всегда — спокойный. Мэллори помнит, что Майкл советовал ей избегать Вильгемину Вейнебл, но здесь и сейчас — всего лишь Хэллоуин, если не по календарю, так по настроению. Она смотрит на алую кожицу плода, и рот её наполняется слюной. Капли воды стекают по бокам яблока. Мэллори сглатывает. Она так давно не ела свежих фруктов, что забыла их вкус, и теперь тянется вцепиться зубами в неожиданный дар судьбы. Подносит его ко рту…  — Подождем, пока все смогут принять участие в сегодняшних развлечениях, — Вейнебл с балкончика смотрит прямо на неё, и Мэллори опускает яблоко, привычно сжимается внутренне. — А потом будем праздновать, как все цивилизованные люди. Вместе. Что-то в её словах настораживает, заставляет ощутить холодок, скользящий за ребрами. Мэллори помнила, что в детском мультфильме про Белоснежку, о которой так любезно напомнил ей Лэнгдон, за тонкой кожицей красного сочного яблока скрывался яд, и принцесса упала замертво, стоило ей откусить хотя бы кусочек. Вейнебл, конечно, похожа на ведьму: такая же завистливая и злобная, третирующая жителей блокпоста и заставляющая их подчиняться правилам, которые неизвестно, кто придумал. Но сама Мэллори — ни разу не принцесса и не красавица, да и принца не наблюдается в радиусе примерно целого бункера. Двое из оставшихся мужчин — открытые геи, третий — безумно влюблен в Эмили, а Майкла Лэнгдона принцем в здравом уме никто не назовет. Хотя черт знает, что надумала там себе Вейнебл? «Черт уж точно знает», — эта мысль Мэллори веселит, и она усмехается. Один конкретный черт совершенно точно знает, что у каждого из них в головах. Ей кажется, что она слышит, как смеется Лэнгдон: её размышления для него вряд ли секрет. А, может быть, ей просто действительно чудится. В последнее время Майкла Лэнгдона было слишком много в её жизни, немудрено и спятить. Остальные тоже пытаются выловить яблоко из воды, и большинству даже удается. Это веселье немного уравнивает их между собой, и даже удается забыть, что стоит празднику закончиться, и Лиловые снова будут смотреть на Серых, как на пустое место. И снова это будет раздражать, а ещё больше будет бесить невозможность хоть что-то изменить. Мэллори согревает холодный плод в ладонях. Успокоившаяся было интуиция снова воет внутри сиреной, но голод берет своё, в желудке уже давно пусто. Что может случиться?  — Мы благодарим Кооператив и их огромную щедрость, — произносит Вейнебл, и в её тоне сквозит прямо-таки викторианский пафос. Такой же, каким пропитан созданный её руками мир в отдельном бункере. — За убежище от ядерного шторма и диких тварей, что угрожают нашим границам. Нашей человечности. Пришло время вкусить нашу счастливую судьбу. Вот ваша сладость. Она поднимает яблоко в воздух, и все повторяют её жест, будто в игре «Саймон говорит». Мэллори смотрит на плод, и голод побеждает интуицию. Побеждает всё вообще. На вкус яблоко божественно. Сочное и спелое, оно напоминает о временах, когда мир был таким, каким его привыкли видеть. Мэллори с хрустом откусывает большущий кусок, и ей кажется, что, говоря словами Коко, у неё во рту происходит оргазм. Остальные явно ощущают то же самое — стоит лишь взглянуть на довольное лицо Эмили, и всё становится понятно. А потом приходит кошмар. Мистер Галлант начинает блевать первым. Его лицо кривится, он хватается за живот, склоняется вперед и блюет. Андре хватается за горло. Мэллори тоже чувствует, что еда встает ей в глотке комом, и яблочный сок выжигает ей внутренности. Ей нестерпимо хочется выкашлять съеденное, выплюнуть, вывернуть себя наизнанку, чтобы спастись от этого огня, от боли. Уже не обращая внимания на других, Мэллори выплевывает недожеванную мякоть. Её тошнит на пол, на собственное платье. Яблоко летит куда-то в сторону. Перед глазами всё плывет. Она с трудом поднимает взгляд на балкончик и видит, как довольно переглядываются Вейнебл и мисс Мид. Воспаленный мозг на последнем издыхании выдает: их отравили, отравили, отравили, и запретный плод изгоняет их из какого-никакого, но всё-таки Рая. Мир вокруг исчезает. Мэллори падает на пол, по пути сшибая что-то со стола, но звон отзывается в её ушах только фоновым шумом. Она летит во тьму. …открывает глаза. Вокруг неё — зеркала. Лабиринт из зеркал, десятки, сотни. Мэллори встает на ноги, держится за голову. Поднимает глаза. Её отражение — безликая фигура в сером. У неё нет лица, нет индивидуальности, нет ничего, что отличало бы её от других. Только платье служанки. Тогда Мэллори кричит. Её крик такой отчаянный, что зеркало разбивается, но тут же складывается обратно, издевательски подсовывая ей хрупкую фигурку без лица вместо неё самой. Мэллори шарахается в сторону, натыкается на другое зеркало. Отовсюду на неё смотрит самый главный ужас — быть никем, потерять себя. Или не найти себя. Голова кружится, и Мэллори с трудом держится на ногах. Бежать. Ей нужно бежать, скрыться, не видеть больше. Но куда бы она ни бежала, зеркала измываются над ней. Она выбивается из сил, ноги у неё гудят, но боль быстро проходит — кажется, лишь для того, чтобы она снова пыталась скрыться от собственного ада. Неужели так и выглядит жизнь после смерти? Твой самый страшный кошмар, воплощенный в реальность? Или это исключение только для неё, будто ей и при жизни было недостаточно боли? Ей хотелось бы проснуться, но, увы, Мэллори четко знает, что мертва. Она помнит свои последние секунды и знает теперь, что Вейнебл решила отравить всех, а потом убить Майкла, чтобы найти информацию о Святилище и отправиться туда самой. Но это знание не помогает ей, когда из десятков зеркал на неё наступает собственное отражение, одним своим видом кричащее, что Мэллори пусть и многое известно, а её собственная личность остается загадкой. И, быть может, она всегда была никем. Ей кажется, проходят годы и столетия, пока она бродит в зеркальном лабиринте, сходя с ума от душащего её отчаяния. Мэллори садится на пол, прислоняется спиной к одному из зеркал, а из другого, напротив, на неё издевательски таращится безликое отражение. Она силится вспомнить, кто она есть, освободить ту личность, что скреблась в ней, пытаясь выбраться наружу, но здесь, в её личном Аду, это невозможно. И проводить ей здесь вечность. Что она успела натворить, что угодила сюда?  — Какого хрена?! — кричит она, но ответить ей некому. Мэллори плачет, обжигая лицо слезами, до хрипоты ревет и воет, впивается пальцами в волосы. Ненавистная кичка и здесь при ней, никуда не делась. Потом встает и снова разыскивает выход из лабиринта, но его нет. Только зеркала. В одном из них мелькает знакомая фигура, и Мэллори, уловив её краем глаза, вскидывается: Майкл Лэнгдон? Что ему-то делать в её личном кошмаре? Неужели Вейнебл добралась и до него?  — Майкл? — спрашивает она робко, не надеясь на ответ. Наверняка воображение играет с ней злобную шутку.  — Ты собираешься заставить меня ждать? — вопрошает вкрадчивый, глубокий голос, и Мэллори подскакивает на месте, оборачивается. Майкл Лэнгдон стоит позади, заложив руки за спину: как обычно, нечеловечески красивый, в бордовом бархатном пиджаке и черных джинсах, его рубашка сидит на нём идеально. — Я предупреждал не доверять Вейнебл. Мэллори боялась его, когда жила на блокпосте, но здесь, в королевстве кривых зеркал, он — единственное знакомое лицо, и ей хочется броситься ему на шею.  — Я говорил, что могу тебе помочь, Мэллори, — он склоняет набок голову. — И, кажется, сейчас тебе нужна помощь, как никогда? Он издевается, что ли?! Или он — иллюзия, порожденная её воображением, чтобы заставить мучиться ещё больше? Мэллори не знает, что здесь правда, а что — ложь, но за всю жизнь она поняла, что лучший способ узнать — это проверить. Она шагает вперед и дотрагивается ладонью до его плеча. При жизни она никогда бы не осмелилась сделать это, но тут, к черту, не жизнь, не смерть, а не пойми что. Сквозь плотную бархатную ткань, пахнущую чем-то очень приятным (благо, не яблоками, от них Мэллори будет тошнить ближайшую вечность), она чувствует крепкие мышцы и тепло мужского тела. Лэнгдон кажется настоящим. Он смеется:  — Боишься, что я — твоё посмертное мучение? — его всё это забавляет. Мэллори внезапно раздражается, и из-под праха, прежде засыпавшего её настоящую личность, поднимается кто-то, ей не знакомый ранее, а, может быть, даже слишком знакомый. И этот кто-то хочет треснуть Майкла Лэнгдона по лицу, лишь бы он прекратил забавляться, будто находиться в Аду — это очуметь как весело. — Хватит слать всё к черту, Мэллори, мне не нужно столько хлама, — он перехватывает её руку, сжимая в ладони хрупкое запястье. — Я всё ещё могу тебе помочь, но только если ты попросишь. Он вообще хоть когда-нибудь делает что-нибудь, если его не умоляют?  — Тогда помоги, — Мэллори смотрит прямо в его глаза. Кто-то, кем она была раньше, никогда не попросил бы его о помощи. Кто-то, кем она была на блокпосте, был на самом деле таким же безликим, как отражения в зеркалах. Кто-то, в кого она превращается теперь, хочет вернуться к жизни. Кто-то, кого освободила физическая смерть.  — Видишь, совсем не сложно, — тянет Лэнгдон и берет её за руку. Их пальцы сплетаются. — Искренняя просьба творит чудеса. И Мэллори снова окутывает тьма. В этой темноте нет ничего, кроме чужой ладони, касающейся её лица. И знакомого шепота:  — Вернись. Кашляя, она открывает глаза и садится. Глаза с трудом привыкают к желтому свету ламп, очертания комнаты и человека, сидящего подле, расплываются, рассыпаются. Мэллори тянет с носа почему-то больше не нужные очки. Теперь она хорошо видит. Бонус за минуты — дни, часы, века? — проведенные в Аду? Майкл протягивает руку и дотрагивается до её подбородка. Оглаживает, прикасается кончиками пальцев к губам, будто проверяя, дышит ли она. За его спиной черной тенью застывает мисс Мид, но она больше не кажется опасной.  — Не бойся, — Лэнгдон заправляет за ухо Мэллори прядь волос. — Вейнебл мертва. С возвращением.