Разбившееся об асфальт тело. Бледно-медные волосы испачканы в густой красной жидкости, от крупной головы широкой лужей растекается кровь по мокрому тёмному асфальту. Русого сковало в гримасе ужаса, вот-вот переходящей в немой крик. Ещё мгновение, перед глазами темнота, Онешко окутывает тепло, поглощая дикую дрожь в плечах. Он чувствует, как кто-то тянет его назад, увлекая в сдержанные, но обеспокоенные объятия. Данил Ермаков оттаскивает Юлия Онешко от окна, стараясь заглушить его истошные крики ужаса и шока успокаивающим шепотом. Где-то в его сознании отголосками звучит до боли знакомый голос: «Я буду самым безобидным персонажем в твоей жизни».
***
Это какая-то звенящая тишина. Где-то в глубине ушных раковин раскатистое, нарастающее, но глухое шипение белого шума. Крик словно просто застрял в горле ровно с той самой минуты. Ему хочется видеть, как на чужую руку приземляется который раз скользкий мандарин. Он слышит это буквально справа, только обернуться осталось. Вш-ш-ш. Тук. Вш-ш-ш. Тук. Вш-ш-ш. Тук. Он пытается вчитываться в строки, но книга не затягивает. И причина известна. Вш-ш-ш. Тук. Вш-ш-ш. Тук. Пот, проступивший на подушечках пальцев, постепенно пропитывает дряблую старую обложку, расслоившуюся по уголкам. Зубы ритмично стискиваются и разжимаются, заставляя скулы немного подёргаться на исхудавшем бледном лице. Вш-ш-ш. Тук. Бессоница носит его имя. Боковым зрением видно лишь тусклую охру голых стен да пустующую кушетку неподалёку. В помещении только и стоял дух каких-то непередаваемо вонючих таблеток да пробивающегося влажного воздуха из щёлки старого, советского, не сменяемого годами окна. Слышно только искажённую речь за дверью, нарастающую в своей громкости: один голос был явно тревожным, а второй до холодного спокойным, с пробивающимися нотками сожаления. И оба были знакомы. Юноша уже не дёргается, как в первый раз. Он лишь резко и быстро поворачивает голову в сторону надоевшего звука. Каждый раз, когда происходят подобные наваждения, он думает: «Вот я обернусь, и в этот раз увижу его». Но, как обычно, чуда не произошло. —…н…е…абилен, …ожалуйста, не стоит с ним сейчас говорить на эмоциях. Палата содрогнулась лишь от того, как звучно и резко распахнулась дверь. Мужчина с осветлёнными непослушными волосами пытается удержать тонкими грубоватыми пальцами замершее, казалось бы каменное, но на деле мягкое плечо взволнованной матери. Её длинные русые волосы разметались на сером меху пушистого, припорошённого первым снегом, капюшона дублёнки. Её карие глаза, точь-в-точь как у её сына, полны беспокойства, а на коже — нездоровая бледность, ставшая последствием долгой тревоги. Даже морщинки казались более глубокими, словно та не спала всю дорогу от Ульяновска до Петербурга. — Он в шоковом состоянии, ему сейчас разборки не нужны. Юлий Онешко поднял взгляд на ворвавшихся гостей и уставился на них таким пустым взглядом, что обе души, посмевшие потревожить его, пронизало диким стальным холодом. — Сынок. Он пытается, правда пытается. Шевелит губами, но не может издать даже писка. Один сухой хрип. Попытка вновь обрывается. — Истерический мутизм, — ответил на немой вопрос женщины психиатр, подойдя к тумбочке у койки и рассматривая стоящие на ней баночки с таблетками. Он недовольно нахмурился, глядя на этикетки, достал телефон и присел на матрац, что-то интенсивно в нём набирая. — Это последствие испытанного организмом шока, может продлиться несколько месяцев. Он перевёл взгляд на сидевшего на жёсткой койке юношу и, осторожно наклонившись, спросил: — Двигаться нормально можешь? — его рука протягивает ему телефон, что похоже был какое-то время у Ермакова. Онешко заторможенно кивнул и принял свою вещь в дрожащую раскрытую ладонь. — Юлик, — мать кротко подошла к кушетке и совершенно не представляя, что делать в таких ситуациях, прижала пальцы к своим губам. — Ты же помнишь? Меня. Онешко кивнул, разблокировав телефон. Пальцы слушались так себе, но было терпимо. Ему оставалось только открыть заметки и начать печатать на небольшой сенсорной клавиатуре короткий текст. Буквально через секунд десять он показал экран присутствующим. «Я в порядке. Спасибо, что приехала, мам». Женщина не смогла сдержать всхлип. Она окутала своего сына горькими объятиями и прижала к груди его голову, целуя русую макушку. — Всё будет хорошо. Мы справимся. Ты заговоришь, однажды ты заговоришь, родной, не волнуйся. Юлий не волновался. Его тусклый взгляд был устремлён на Данила: ему было всё равно. Он немного поёрзал головой, дав понять, что его нужно отпустить и снова начал что-то набирать. «Я убил Данилу. Это моя вина». — Нет, Юль, не смей даже! — выпалил Ермаков, вырывая телефон из его рук и кидая на смятое одеяло. — Ты сделал всё, что было в твоих силах. Онешко беспомощно тянется к телефону, в надежде ответить на продолжающуюся из его уст тираду, но Ермаков лишь одёрнул его руку в сторону. — Послушай меня, только ради всего святого, не вздумай даже на секунду предполагать, слышишь меня? — он заглянул в его глаза, стараясь перехватить внимание своего немого собеседника, не отпуская руку, которую настойчиво держал на далёком расстоянии от лежащего телефона. — Даже на долю секунды, что это твоя вина. Ты можешь винить в этом кого угодно, можешь винить меня, если тебе будет легче, только, пожалуйста, не себя. Вш-ш-ш. Тук. — Куда ты смотришь? — Данил испуганно наблюдает за тем, как парень перестаёт слушать его и оборачивается на что-то, разглядывая пустоту у окна. Онешко готов был поклясться, что слышал его. Слышал этот звук. И что ему даже привиделся крупный силуэт в чёрной домашней толстовке и мешковатых спортивных штанах, взлетающий мандарин и рыжие торчащие волосы. Юлий Онешко лишь помотал головой, сбрасывая эту иллюзию, будто она лежит на ресницах и вот вот отпустит, улетит и больше не потревожит его. Мама продолжала поглаживать по плечу содрогающегося в мелком ознобе юношу, обеспокоенно глядя на психиатра. — Ему нужно время. И нормальная программа терапии. Здесь этого не дадут, — Ермаков решительно поднялся с места и осторожно вышел из палаты, стараясь не воспроизводить никаких резких и громких звуков. Всё было решено. — Сынок… Ты же мог со мной поговорить, так почему я узнаю обо всём только сейчас? Парень болезненно взглянул на мать и начал набирать в телефоне текст: «Я не мог ничего поделать. Всё произошло так быстро… мне не хватило решимости. Я любил его». Он ждал возмущения. Ждал осуждения. Ждал злости и разочарования. Но в ответ на эти напечатанные слова мама только кротко обняла его. А в ушах словно до сих пор стоит вой полицейской сирены.