✖ ✖ ✖
Он еле волочит ноги, не хочет идти домой в таком виде. Мама скоро уйдет на смену в больницу, значит, нужно немного погулять и возвращаться. Только где? В город в таком виде спокойно не выйдешь, у него все брюки в грязи, все туфли замараны, а капюшон куртки порван — бедствие, не иначе. Он идёт до общежитий, в которых живут несчастные люди, видит пьяных мужчин около единственного тут подъезда и сворачивает. Недалеко за медицинской академией стоит заброшенный корпус, не охраняется никем, стоит пустой и тихий, заполняясь эхом только тогда, когда там кто-то есть. Он перехватывает рюкзак покрепче и обходит, чтобы найти взглядом вход. Был здесь пару раз, но внутрь зайти побоялся, потому что вдруг маньяк какой-нибудь, или алкаши, или того хуже наркоманы. Отвращение к себе пересекает все максимальные пределы, он хватается за разбитую кирпичную стену, шипит от боли в руках и взбирается. Тут везде влажно, бетонные огромные плиты валяются на полу, много граффити, бутылок, железяк. Один неверный шаг — и твоё тело проткнуто насмерть, но это слишком, лучше выбрать что-то менее болезненное. Зобнин чувствует себя девчонкой, сопли всё ещё катаются по носу, он поднимается выше, останавливается, чтобы немного восстановить дыхание, потому что лёгким сложно дышится здесь. Он слабак. Во всём. Физические или душевные терзания, царапины, раны, какая разница? Какой смысл будут иметь они все, когда его не станет? Он проходит мимо заброшенной аудитории, где с потолка капает что-то белое, звук капель отдаётся в ушах, на широкой высокой стене нарисован лис из старого аниме Наруто, это заставляет на секунду улыбнуться и продолжить шествие наверх. Нужно подняться выше, чтобы шанс очнуться после падения был максимально мал, чтобы чувствовать под ладонями шорох ветра и закрывать глаза перед соприкосновением с землей. Нужна высота, нужна свобода, нужен последний вдох, чтобы понять, что да, его заебало всё — школа, одноклассники, ебучие учителя, мама, которая избаловала сына своей женской заботой, и теперь её дорогой сыночка вытирает сопли, когда наконец доходит до десятого этажа — крыша. Он снова цепляется пальцами и подтягивается. Странный грунт под ногами, который он обычно видел в горшках с цветами дома, перекатывается под подошвами туфель, он на ходу сбрасывает рюкзак и куртку, осенний холодный ветер врезается в кожу под тонкой белой рубашкой. Отлично, сука, мамина гордость, не умеющая постоять за себя. Сопливая девчонка, о которую вытирают ногу все, кому не лень. Слабак, который… Голова кружится. Он уверенно делает шаг вперёд, встав на самый край широкого выступа. Земля внизу начинает дрожать и двоиться. Отвращение к себе не даёт сделать шаг назад, потому что решиться на этот блядский поступок — его единственное смелое и уверенное решение. — Ну, ты и долбоёб, братишка, земля тебе пухом, — он вздрагивает, резко оборачивается, почти теряет равновесие, но стоит. Молодой парень, сидящий на другом выступе и медленно потягивающий сигарету, смотрит прямо на него. — Чё, ебланчик, жизнь не мила, да? Рома поджимает губы, сжав пальцы в кулаки. Как он не заметил его? Сидит, сука, весь такой охуенный, в кожаной куртке и рваных чёрных джинсах, светит белой футболкой из Рика и Морти, медленно посасывая коричневый фильтр сигареты. — Отъебись, — Зобнин поворачивает голову обратно, прикрывает глаза. Никто не помешает закончить ему всё сегодня. Здесь. Всего лишь шаг. — Да я как бы… и не собирался, просто выглядишь ты премерзко. В школке обижают? — вдох-выдох. — Молчание — знак согласия. Ну-с, а теперь, когда мы выяснили причины, можешь ебошить. Вперёд! — Рома смотрит на свалку кирпичей, бутылок и пакетов внизу, видит разбитые стёкла и граффити на пристройке — Жизнь — это полёт. Первый и последний полёт слабака, который не смог справиться с собой и решил сделать так, как делают только сопливые девчонки. Браво, Зобнин. — Прошло пять минут, — голос сзади не даёт сосредоточиться на собственных мыслях. Вдруг становится страшно, невыносимо и снова мерзко. Страх сковывает горло, ползёт по плечам к сердцу, слёзы подступают к горлу. Он даже элементарно убиться, блядь, не может. — Семь. — Сука, заткнись! — истерика ударяет по голосовым связкам. Он снова поворачивает голову, смотрит на парня. Тот тушит сигарету о камень, выкидывает бычок в сторону и подтягивает одну ногу в белом кроссовке к себе, уместив подбородок на согнутом колене. — Делай то, зачем пришёл, хуле ты пизди́шь стоишь? — зелёные глаза колются, смотрят пристально. Зобнин отворачивается и на этот раз делает глубокий вдох. Шаг, чтобы всё кончилось, вечные подколки и издёвки одноклассников, чрезмерная забота мамы, собственные мысли. Шаг в пропасть, чтобы всё закончилось. Шаг, чтобы полететь, разбиваясь на куски о кирпичи внизу. Шаг. И полёт назад, потому что крепкая рука хватает за запястье, тянет резко, стаскивает с выступа, ноги волочатся по бетону, заваленному камнями. — Отпусти! — истерика достигает мозга. Слёзы льются по щекам горячим водопадом, попадают в рот. Парень выше, сильнее, спокойнее, душит своим взглядом, когда перехватывает обе руки. Крепко держит, не давая себя ударить. — Ненавижу, сука! Ненавижу вас всех! Чтобы вы все сдохли! — голос ударяется о пол под ногами, бежит по кирпичным пристройкам, по всему зданию, вызывает землетрясение внутри. Тошнота подкладывает к глотке. — Ну ты и еблан, конечно, — тихий шёпот около уха, когда его прижимают к крепкому телу. Незнакомый человек, оказавшийся не в то время, не в том месте. Он душит его, пытается сделать это, чтобы Зобнин не мучался, чтобы перекрыть кислород. Но смерти не наступает. Грязная рубашка пачкает белую футболку вместе со слезами. Дышать нечем. — Успокойся, истеричка, будь мужиком, блядь, — рык в ухо снова. — Иди нахуй, ненавижу! — Смерть ничего не решает, долбоёб. — Так будет проще! — Пиздец еблозавр, вытри сопли и, сука, вдохни, а то по ебалу получишь, бля буду. Как ни странно — действует. Он всё ещё упирается кулаками в грудь, прижимается к ним своей и смотрит на ветер, гуляющий в маленьких кустах, которые непонятно как выросли на крыше. Мох покрывает некоторые кирпичи, ветер забирается под рубашку. Истерика медленно утихает, после прекратившихся слёз возвращается дыхание. От парня пахнет чем-то горьким и сигаретами, Зобнин чувствует это даже через заложенный нос. Они не шевелятся, не двигаются с места, крепкие руки никуда не исчезают, доказывая, что это не его слабость снова. Слабость другого человека, который спас его от прыжка вниз. Смазливого и слабого, худого и низкого, урода, который хотел сделать всем легче, думая лишь о себе. — Успокоился? Парень отстраняется, исчезает из носа вместе с дыханием ветра на влажной коже лица. Рома поднимает голову, смотря прямо в зелёные глаза. Только сейчас замечает торчащие уши и слишком острые скулы, рассматривает долго, пока его рассматривают в ответ. Становится стыдно. Перед чужим человеком. А перед мамой не стыдно? А перед бабушкой? — Пиздец ебланище, как ты только дожил вообще до этого возраста. Кстати, сколько тебе? — Семнадцать, — швыркает носом, сделав шаг назад, потому что эти объятья перестают выглядеть просто успокаивающими. — Понятно, мозгов совсем нет, — Зобнин поджимает губы, хотя обижаться не на что. Факт, по сути, по полочкам, всё честно. — Меня Илья зовут, кстати, — пальцы длинные, ему не хочется пачкать чистую кожу ладоней своей грязной рукой. — Меня зовут Илья, я тебе сейчас точно переебу. — Рома, — Илья, скорее всего, чувствует дрожь его ладони. — Очень приятно, Рома, больше не рыдай, как баба, и не думай скинуться, не по-пацански это, — Зобнин вспоминает своих одноклассников, тут же отдёрнув ладонь, Илья слабо улыбается, становится похож на одну гиену из Короля Льва. — Ой, блядь, ты чё нежный такой? Шучу я, не настолько быдло, насколько хотелось бы. — А почему хотелось? Илья оставляет последний вопрос без ответа, скрываясь за аркой, ведущей на этаж ниже. Рома подхватывает рюкзак с курткой и почти бежит следом, потому что одному на крыше оставаться страшно.✖ ✖ ✖
Они гуляют по заброшенному зданию около двух часов. Основное время проводят в аудитории, где Илья скачет по огромным ступеням, встаёт на цыпочки и матерится, когда вода с потолка попадает за шиворот кожанки. Он одет слишком легко для сегодняшнего дня, всего лишь второе октября, а на улице ниже десяти, если не ноль. Эмоции остывают, тело начинает функционировать нормально и приходится кутаться в куртку. — Я так тебе скажу, никакие ебланы не стоят твоей жизни, — Илья садится на корточки, подняв с земли обломок кирпича, оборачивается к граффити с Наруто и чертит на его чёрной бандане рыжее слово Х У Й, очень✖ ✖ ✖
Выбора, как стало понятно через две секунды после предложения, ему не дали. Илья жил недалеко, в пяти или десяти минутах ходьбы, Рома старался считать, но сбился. Парень говорил, чтобы он не ныл и не боялся, убивать он его не собирался, насиловать тоже. — Но над последним ещё подумаю, — Зобнин побледнел. — Если я ещё раз скажу еблан, у меня язык судорогой от повторения сведёт. Илья оказался не таким быдлом, которым был поначалу, матов на подходе к дому уменьшилось, он начал рыться по карманам еще на ступеньках, вытащив из кожанки связку ключей. Немолодая женщина встретила их радостной улыбкой. — Илюша, зайди ко мне вечером, у меня для тебя булочки есть, — парень тут же заулыбался, пообещав зайти и попробовать булочки. Зобнин, если честно, просто ахуел, поэтому прижимал рюкзак к себе сильнее, когда они поднимались в лифте. С мамой они жили в обычной хрущёвке, лишнего себе не позволяли, может быть, в этом тоже была причина издевательств над ним. — Только кошака не трогай, он у меня больной, — тихо сказал Илья, перед тем как открыл перед своим гостем дверь. Рома удивлённо взглянул на него, но порог переступил. — Больной? — Ага, тоже тот ещё дебил, — оскорбления в свою сторону уже не вызывали взглядов. У парня, видимо, был закон — сдохни, но обосри ближнего своего. Впрочем, оскорбительные высказывания из его губ не звучали так обидно, как обычно, даже забавно. Рома огляделся, осторожно сняв грязные туфли. — Куртку в шкаф. — Она… — Илья замечает на спине разводы и выдыхает. — Окей, тогда в стирку. — А где…? — ему показывают рукой на дверь и уходят.✖ ✖ ✖
Вопрос — снимать штаны или нет, остаётся открытым, пока в ванную не заходит Илья, со спортивными штанами и футболкой. Рома испуганно смотрит на него, рассматривает одежду в чужих руках. — Зачем? — Прости, но если ты будешь по моему дому расхаживать полуголым, то обещание о НЕизнасиловании уберёт не в начале, — мозг, переживший сегодня слишком много, еле переваривает сказанные слова. — Ты не обязан. — Ой, блядь, бери, пока я добрый и не выёбывайся.✖ ✖ ✖
Кот действительно оказывается тем ещё дебилом, бегает по стенам, пока они сидят в кухне. Горячий чай сквозь керамические стенки кружки греет заледеневшие руки. Ветер долбится в приоткрытую форточку, Илья стоит около окна и курит, разгоняя по кухне едкий запах. Рома не сторонник курения, вообще он капли алкоголя никогда в рот не брал, но у парня это получается… красиво. Обычная чёрная майка, немного широкая хозяину квартиры, выделяет смуглую кожу, уложенные гелем или чем там ещё укладывают волосы, до сих пор лежат идеально. Библейская, блядь, картина. Зобнин опускает взгляд в кружку. — Ну, расскажи поподробнее, что за чмошники учатся вместе с тобой, — Илья немного упускает тот факт, что он тоже был одним из этих чмошников, приоткрывает рот, чтобы дым выходил самостоятельно из тонких губ, а потом поворачивает голову. — Зачем тебе это? — Базарить-то надо хоть о чём-нибудь, а так и в тишине сдохнуть недолго. Рома не понимает, потому что он привык к тишине. Она его вечная спутница, потому что лучших друзей у него никогда не было, некем было разбавлять её, добавлять красок к серому даже летом. Он постоянно сидел дома, выходил только с мамой иногда в кино или в парк, иногда с классом на какую-нибудь экскурсию, но часто просто был дома, в тишине и покое, разбавляя их громкой музыкой из наушников. Сегодня он забыл капельки дома, поэтому дорога до школы была мучительной, он любил шум города, но шум людей перекрывал его. — Роман? Вы язык проглотили? — сигарета тушится в пепельнице, Илья открывает холодильник, достаёт оттуда что-то похоже на лимонад и садится напротив. В его вещах Зобнин, наверное, очень комично смотрится, ему всё большое. — Я просто не вижу в этом смысла. — В какой школе учишься? — В тридцать третьей. — О, самая конченная на районе, — Рома хмыкает, делая глоток чая. С двумя ложками сахара он вкусный, жаль, что горячий, нельзя выпить сразу и всё. — Так что? Будем базарить? Машинка-то стирает. Зобнин выдыхает. Ладно. Если новый знакомый хочет послушать о его унижениях — похуй. На всё. Он час назад чуть не сдох по собственной глупости. Какая уже разница? Кот в коридоре бьётся головой о полку с обувью. Дурачок.✖ ✖ ✖
Три дня спустя — Ой, наша Ромашка идёт, — он вздрагивает, услышав знакомый голос, и ускоряет шаг, потому что мама сегодня дома, пачкаться нельзя, поворачиваться нельзя. Нужно бежать. — Стой, сука! — не оглядываться, ещё немного и он выйдет за пределы школы… где его точно поймают. Мозг судорожно пытается сообразить, куда можно свернуть, сжимается в страхе, головная боль бьёт по затылку. — Зобнин, если не остановишься, я тебе ноги в другую сторону… — минута и он срывается на бег, потому что страх бьёт по ногам. Колени начинают дрожать, чужой злобный крик слышится совсем рядом. Ворота совсем рядом, он выбегает за них так, будто пересёк мексиканскую границу, где его сейчас точно расстреляют, или какую там границу надо пересечь…? — Зобнин, сука, остановись! — он устремляется дальше, думает, что немного и оторвётся, забежит за гаражи, оглядывается назад, заметив бегущих следом парней, и сталкивается с кем-то. Знакомый запах ударяет в нос, он резко вскидывает голову, Илья непонимающе смотрит на него, а потом переводит взгляд на подбегающих парней. — О, спасибо, что остановили его, а то убегал от нас, дурашка. Ромаш, ну чего ты, так играть нечестно, — Рома думает, что его отдадут на растерзание в лапы чудовищ, потому что человек перед ним — такой же, он спас его, потому что было скучно, ему нечем было заняться. Илья опускает взгляд на него, смотрит своими, сука, зелёными глазами, а потом усмехается. Конец. — Во что играете? — В догонялки, — синхронно, Зобнин не хочет оборачиваться, стоит плечом к плечу со своим бывшим спасителем. — Ну, тогда, давайте наоборот, в игру, где я вас догоняю, отрываю хуй каждому из вас и засовываю в ваши рты, для профилактики пиздобольства, так сказать. Уёбывайте, пока не догнал. — Сука, всё равно завтра уроки и ты на них будешь! — Рома вздрагивает, услышав крик одноклассника, хочет сжаться до минимальных размеров. Хочет представить, что это всё происходит не с ним. Всё стало хуже, чем он планировал, лучше бы Илья отдал его на растерзание. — Ты оставил у меня ключи, — тихо говорит парень, показав раскрытую ладонь со связкой. — Около шкафа нашёл, потом долго вспоминал, в какой школе ты учишься, — Зобнин с презрением смотрит на блядские ключи, потому что завтра — ему пизда, а за ключи мама уже простила, сказала, что сделает новые. — Роман, вы слух просрали? — Завтра — день моей смерти, меня просто забьют, — тихо выдыхает школьник, и Илья на секунду теряется, закатив глаза. — Какая ты драма-квин, пиздец.✖ ✖ ✖
Октябрь — сука. Холодный и неприятный, с каждым днём всё холоднее, ощущение, что город просто погружается сразу в зиму, без намёка на осень, деревья скидывают листья за сутки, сбрасывают их, чтобы не мешали замерзать. Рома распинывает желтизну под ногами носками туфель, переступает лужи и думает о завтрашнем дне, вспоминая мемы с Кличко из интернета. Шутка-то смешная, а ситуация страшная. Его жизнь — одна сплошная шутка. Илья рядом щёлкает зажигалкой, он вообще-то собирался уходить, как только отдаст ключи, но увидев парней, гнавшихся за Зобниным… просто не смог. Кутепов думает, ничего не говорит, смотрит на угрюмого Рому рядом. Точно драма-квин. — Могу им ебальники набить, чтобы не лезли, — Рома вдруг останавливается, посмотрев на него впервые за последние полчаса. — Ты вообще понимаешь, что ты уйдёшь, а я останусь с ними? Меня на куски разорвут, как жалкую псину в стае собак, — он шипит это через зубы, но Кутепов в ответ лишь безразлично пожимает плечами. Кто он, чтобы решать проблемы почти незнакомого ему пацана? И своих хватает. Вон, блядь, кот дебил, да кофе дома кончается. Проблемасики те ещё, как исправить — хуй разберёшь. — Ты истеричка та ещё, да, как тебя девушки выдерживают? — У меня никого не было. — Господь просто спасает бедняг от пиздеца. — Иди нахуй, Илья, ты заебал. Зобнин поворачивает в противоположную от дома сторону, потому что препираться с кем-то нет ни желания, ни сил. У него ещё домашняя работа, выпускной класс, блядь. Кутепов смотрит ему в спину, докуривает сигарету, бросает бычок в листву и уходит. Не его проблемы, что пацан истеричка.✖ ✖ ✖
Не его проблемы, у него своих по горло. Кот долбоёб и кофе кончается, но он стоит около ворот знакомой школы в семь часов утра, высматривая в толпе знакомые лица, благо, память у него хорошая. Стрелка наручных часов медленно падает к тридцати минутам, когда он докуривает первую за утро сигарету и видит куртки тех самых школьников, которые вчера бежали за Зобниным. — Пацаны, побазарить надо, по-пацански, — два парня удивлённо смотрят на него, а потом чуть ли не визжат резаными свиньями, он затаскивает их за гаражи, находящиеся прямо около ворот. Здесь много деревьев и ничего не видно. — Ну, за базар ответите? — лица подростков сейчас можно сравнить только с выражением его друга «обоссы, но не бей», Илья держит обоих за воротники курток, слишком крепко, чтобы вырваться. — Чё приуныли-то? Или кулак встаёт только на тех, кто сдачи дать не может? — Мы его не трогали! — первым голос прорезается у левого. Кутепов смотрит на него, улыбается, оба парня вздрагивают. Удар приходится прямо кроссовком по колену, чужие джинсы пачкаются, парень тихо скулит. — Пизди́те как дышите, — рычит Илья. — Я сегодня сонный, кофе дома кончился, но одно предупреждение — тронете Рому, пиздец вашему ебалу, я катком проедусь по нему, а потом ещё и обоссу напоследок, чтобы совсем уж конченными стали, ясно? — Ясно, — пищит правый, Кутепов разжимает пальцы. — Проваливайте. Школьники быстро сбегают, пока он оборачивается, вспоминая, есть ли где тут поблизости магазин. Надо купить кофе, без него он что-то слишком агрессивный.✖ ✖ ✖
Кофе теперь стоит новой упаковкой на полке, кот всё такой же долбоёб, а он… он по-прежнему продолжает приходить к школе в свои выходные, только к Роме уже не подходит, смотрит, чтобы парень спокойно вышел за пределы школы и направился к остановке, а затем уходит. Хуй его знает, что ему нужно от пацана, ну спас он его разок, подумаешь, поугрожал даже ублюдкам из его класса, чё ходить-то? Кутепов это себе объяснить не может. Провожает пятый раз подряд знакомую макушку и закуривает, развернувшись в другую сторону. Кофе остаётся немного, скоро снова придётся идти в магазин.✖ ✖ ✖
Пара дней затишья означает скорую бурю. Рома испуганно дёргается от каждого шороха рядом, не понимая, что происходит. Знакомые лица в отдалении от него, никто не подходит, никто не дёргает. Из школы он возвращается в чистой одежде, аккуратно вешает всё в шкаф и задумывается. Снова и снова, не понимает причину такого поведения одноклассников. Тишина вокруг пугает, безумно сильно. Она заполняет собой даже время в школе, Зобнин не понимает, зачёркивает на календаре числа блядского октября, а потом понимает — буря началась. Его тащат прямо с крыльца за школу, забор остаётся позади, знакомые гаражи, в которых пахнет чем-то сырым и блевотным, заботливо принимают в свои объятья. Его бьют, кажется по спине, почкам, дыхание испаряется, когда удар приходится прямо в солнечное сплетение, холод касается головы. Парни что-то рычат про какого-то старшего пацана, вымещают на однокласснике всю злобу, а потом щелчком... мир замирает. Он поднимается с холодной земли еле-еле, поднимает порванный рюкзак, стоя на коленях, собирает в него всё и понимает, что да, перед бурей всегда затишье. Слёзы пачкают щёки, он снова ревёт, поверив в маленькое чудо однажды, опускается на дно, снова хочет увидеть под ногами бездну. Пропасть с разбитыми кирпичами и бутылками. Илья больше не появлялся, значит, забыл. Его больше после школы никто не защитит, хотя это было всего один раз. Рома — доказательство слов Кутепова, он тащится, едва перебирая ногами. В этот раз ладони нетронутые, цепляются за кирпичи, кровь из разбитой скулы стекает по щеке. В этот раз не к кому пойти постирать одежду, мама точно догадается и пойдёт разбираться в школу. Настанет хаос. Он поднимается по знакомой лестнице, цепляется ладонями за стену и идёт к тому самому краю, где стоял в тот раз. Отвращение, как и страх перед падением возвращаются снова, он плачет навзрыд, умывается слезами, падая на колени прямо около выступа. Бетон не может впитывать его слезы, зато их отлично впитывает куртка. — Илья — сука! — надрывный голос вырывается куда-то в небо, подхватывается ветром, заглушается. — Какого хуя? — Зобнин вздрагивает, повернув голову. Кутепов смотрит на него с высокой пристройки, засунув руки в карманы джинсов. Сверху, возвышается худой тенью, через несколько секунд спрыгивает, подходя ближе. — Вставай, — Рома смотрит на протянутую ему ладонь, всхлипывает и отворачивается. — Отъебись! Из-за тебя всё! Илья закатывает глаза и насильно поднимает его на ноги, взглянув на разбитую скулу. Охуевает поначалу. — Ты в прошлый раз, когда встретил меня, сказал им… какого хуя, ты спрашиваешь? — Рома почти выплёвывает ему это в лицо, отталкивается руками от крепкой груди, пачкает грязными руками вновь белую футболку. — Сука, отпусти! — Прекрати истерику, — холодно просит Кутепов, в красках представляя, что сделает с тварями. Он пришёл сюда сегодня, чтобы не идти к школе, чтобы не выглядеть в своих глазах ебучим сталкером, чтобы забить на пацана, которого спас единожды. Нужно было забыть и не вспоминать, просто выкинуть из головы чужие проблемы. Кофе почти кончился, кот всё ещё долбоёб. Рома не перестаёт плакать, смотря на него, собственные рёбра идут трещинами от больного взгляда тёмных глаз. Илья ослабляет хватку, и как, сука, по привычке, прижимает Зобнина к себе. Обнимает крепче, уткнувшись носом в тёмные волосы. От парня пахнет дождём и осенью. Рома ненавидит осень, ненавидит эту жизнь и эту школу. И сказать бы маме, что нужно перевестись, но она не поймёт, а когда поймёт — будет скандал, лишней славы ему не нужно. — Всё-всё, тихо. Рома ненавидит осень, вместе с начинающимся дождём ненавидит холод, успокаиваясь в тёплых руках, обтянутых искусственной кожей.✖ ✖ ✖
Осень не щадит никого, мастерски управляет эмоциями людей, вызывает хандру, грусть, печаль, не даёт сосредоточиться на главном. — Смотри сюда! — рычит на него Кутепов, держа за шею двух одноклассников. Те чуть ли не визжат. — Смотри, что я с ними делаю, и наслаждайся, — Зобнин не может, закрывает лицо глубоким капюшоном худи, не хочет… — Сука, Рома, будь мужиком и смотри! Чужие вопли режут слух, он зажмуривается, когда Илья приступает к делу. К личной мести, хотя именно его эти две чувырлы не касались, но что не сделаешь ради королевы драмы. Рома зажмуривается снова и снова, потому что это неправильно. Да, его избивали десятки раз, но никто не заслуживает этого. Кутепов же считает по-другому, объясняя это тем, что надо дать понять тварям, что подходить нельзя, трогать нельзя. Синяки под тонкой футболкой до сих пор не зажили. Они не знакомы даже месяца, а Илья уже бьёт ебальники за своего