春 [Весна]

«Господин..» Дэвид удивлялся своим мыслям, ведь никто не слышал их, так почему он даже в собственной голове не допускал иного обращения к графу? «Мой.. Господин..» повторялось всякий раз, как руки графа спускались по его телу, следуя рельефам, а собственным телом он льнул к слуге, давая их сближению достигать рубежа. Позволяя Дэвиду дотрагиваться до себя, прижимать к груди… Юноша едва верил этим блаженным моментам, не прося ни о чем, он ждал их, как птицы ждут рассвета, чтобы любовно воспевать ему, как ждет ливня иссохшая земля, как сакура ждет марта, чтобы зацвести нежными розоватыми цветами. Это цветение невероятно кратковременно, так же, как и все то прекрасное, что теплит в душе Дэвида счастье… И чувства его столь хрупки, как все те же розоватые лепестки, с легким порывом ветра уносящиеся вдаль, оголяющие тонкие ветки дерева. В точности так же, как пустеет душа слуги без господина, без любви к нему. - Нет...господин… «Да», опровергает сам себя Дэвид. Слуге невообразимо стыдно признавать, как приятны ему властные, не пристойные действия графа, смело обхватывающего его талию, горячо и нежно целующего его шею. Постель, в комнате, где царит тьма, надежно укрывает любовников, их негласную похоть. Одежда, с такой прытью покидающая тело графа и слуги, то теплое, нежное касание тел, до дрожи желанное. Все это сладостно, но Дэвид убивает себя за такую фривольность, как стоны, вздохи, слова… Слова, так предательски слетающие с его уст, имя, с таким искушением подступающее к его губам. Он корит себя за то наслаждение, которое являет в эти моменты перед хозяином. Хозяином его тела, хозяином его сердца… Дэвид давно одолен, зависим этим человеком. Бесстыдно раскинутые ноги никак не подходят столь милому, робкому лицу юноши и все же, представляют взору господина всю красоту молодого тела, и ничто не преграждает пути в этот влажный жар. Услада для слуха все пошлые звуки, схожие с рычанием, раздающимся прямо над ухом Дэвида. Взмокшие рыжие волосы волной спадают к его лицу, открывая его взору прекрасное лицо графа, особенно прекрасное в момент близости. Непрерывно, казалось бы, нескончаемо граф вторгается в тесную глубину, вынуждая слугу прикусывать руку, дабы не вскричать. Заставляя его приглушенно скулить, но продолжать следовать за господином в ритме эйфории. Вздрагивающий стан слуги пронизывает боль, ни с чем не сравнимая, находящаяся на грани с каким-то новым, совершенно неведомым ощущением. Там и удовольствие, там и блаженство, там мучение и изуверская мука, там… запретный рай и вовсе не тот, что воображают остальные. Там то, что за гранью воображения. Там... *** Едва освобожденный райским мгновением, Дэвид вновь возвращается в бренную, грязную реальность. Где все грех, где мир гнусен и постыл. Где он снова слуга, а его любовник господин. Где его обязанность служить, но где все еще осталась частичка «той любви», подаренной ему графом. Где все еще есть тот, с кем жизнь все то же чувство боли и наслаждения. Граф Мастейн и его покорный слуга. И их вечная тайна о чувстве, ведомом только им.