Желание

      А любить Елизавету Андреевну всё равно что любить статую, до того она холодная и безразличная.       Бессмертная.       Алексей же смертен, и ему не хочется себе иной доли. Не хочется вот так вот не чувствовать и жить только наполовину, не хочется знать, что все умрут, а он один останется коротать свою бесконечную жизнь.       Не хочется не знать, что такое любовь.       Любовь к Лизе тёплая и всепоглощающая, и Данишевскому всякий раз охота укутаться ей, но стоит ему погрузиться туда с головой, и оборачивается всё вокруг острыми шипами да ледяными осколками, что глубоко ранят изрезанное шрамами вдоль и поперёк сердце — оно уже не раз встречалось со всем этим.       А Алексей никак не откажется, только преданнее и вернее становится, только покорнее — ему уже нечего терять и нет сил бороться. Данишевский прекрасно знает, что нет и не будет ему счастья с Лизой ни в земной жизни, ни в небесной.       И вроде бы что за беда: разлюби да найди себе ту, что не прогонит, живи с ней, сколько Бог даст, но нет. Однолюб Алексей, как увидел Елизавету, ещё совсем юный, так и поклялся, что не будет ему другой женщины.       А клятвы Данишевский предавать не привык.       Елизавета всё та же, не меняется её краса, а Алексей стареет, и с каждым годом видит он, как всё больше и больше разгораются в женином взгляде презрение да отторжение. Видит Данишевский и то, как смотрит Елизавета на заезжего писаря.       Так, как на него, мужа своего, никогда не смотрела.       Ревность обжигает сердце, только больше становятся мучения, знает Алексей, куда теперь по ночам пропадает его жена, и хочется ему волком выть от боли да обиды. Сколько лет вместе, а ему и касаться было не дозволено, так, зелье колдовское подавать, когда попросят, не больше. А тут мальчишка, едва лицей окончивший, и мигом её душу завоевал.       — Чем я не угодил тебе, Лизонька?       — Не люблю я тебя.       И только когда смыкается над гробом проклятого Гоголя земля, чувствует Алексей долгожданное облегчение.       Он проклинает всё на свете, когда могила начинает шевелиться.       Чтоб тебя, чужак.       Алексей ненавидит.       Снова промашка, снова неудача, снова Елизавета только о Гоголе печётся, о себе и прочих забыв, а Данишевский сидит во мраке стен собственного поместья и, скрипя зубами, грубо латает очередную глубокую рану на усталом сердце.       Сколько оно ещё выдержит?       Сколько стерпит?       Да хоть бы остановилось, чтоб его. Всё равно никому не нужно.       А Данишевскому и подавно.       — Я нынче хочу отказаться. И прожить уже столько, сколько простому человеку отмерено. С Николаем Васильевичем.       — Так стало быть, я стану тебе не нужен?..       — Стало быть так.       И Алексей принимает её выбор. Он уже давно понял, что значит «насильно мил не будешь». Уж коли Елизавета хочет быть с писарем, пускай. Разве Данишевский препятствовать желаниям своей госпожи? Разве смеет удерживать её, словно дикарь? Разве он вообще может желать чего-то себе?       Ну конечно же нет.

***

      Алексей встаёт под пулю сам.       А какая ему уже, в сущности, разница, что там дальше будет?       Да никакой, вообще-то. Елизавета с ними всеми справится, а потом уедет куда-нибудь со своим писарем и будет счастливо столько, сколько захочет. А он, ненужный и жалкий, безумно и безответно влюблённый, канет в Лету и останется там навсегда, будет лежать на дне, а потом и вовсе исчезнет.       Уж лучше так, чем доживать в одиночестве, зная, что Лиза теперь с другим.       Сердце пропускает последний болезненный удар и останавливается.       Вот и всё.       Казалось, проходят годы, но вот он оказывается где-то в кромешной тьме. Вдруг вспыхивает перед Данишевским неимоверной силы огонь.       — Есть ли у тебя заветное желание, Алексей? — гулко спрашивает пламя.       Размышляет Данишевский, хочет сказать, мол, нет, все там оставил, да и те не исполнились, но пронзает сознание подлая мысль.       — Хочу быть с Елизаветой, — выдыхает он.       — Так в аду твоя Елизавета, — отвечает пламя.       Алексей медлит, раздумывая, хмурится, непростой перед ним выбор встал.       — Ты его любишь?       — Люблю. Всё бы отдала, лишь бы с Николаем Васильевичем быть.       Решение напрашивается само собой.       — Не трогай меня, Алексей, полно. Тебе моего сердца не растопить.       — Я молю, хотя бы не запрещай мне пытаться.       — Даже не проси.       — Тогда хочу её собой в Аду заменить, — твёрдо произносит он, хорошо зная, на что себя тем самым обрекает.       — Да будет так, — безразлично произносит пламя.       Алексей даже успевает слабо улыбнуться.       А затем он навеки проваливается в Геенну, и смыкается над его головой дьявольский огонь.       Но Данишевскому не жаль.       Ведь он остался верен до конца.