***
— Вставай, ленивая корова! — хриплый мужской голос прорвался через мутную пелену сна, и Люсиль со стоном пошевелилась. «Какого черта меня будят? — с отчаянием подумала она. — Неужели трудно оставить меня в покое, когда я так боль…» Люсиль вдруг растеряла свои мысли. Дышать было легко. Восхитительно легко. Никаких адских болей, преследовавших ее столько времени. Никакой тяжести и всхлипов в груди. Люсиль набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула. — Ты долго пыхтеть будешь, жирная свинья?! — ее легонько пнули в бедро. — Вставай и принимайся за работу! «Сначала я встану и оторву тебе голову!» — зло подумала Люсиль, открыла глаза и застыла в шоке. Какого черта?! Где она находится? Хотя, где конкретно она сейчас находилась, Люсиль поняла сразу — это огромное помещение было кухней, в которой уже царила суета и беготня. На столах лежали всевозможные продукты: овощи, хлеб, мясо, сыры… А пинал Люсиль дюжий повар в засаленном переднике, который был когда-то белым. — Господи! У тебя сегодня рожа еще тупее, чем обычно, Люсиль! — она вздрогнула, когда он назвал ее по имени. — Бери ведро, совки, метелки и все, что нужно для камина, и марш в комнату его милости! А потом — бегом назад, ты нужна мне на кухне! Люсиль была в состоянии, близком к шоковому. Здесь все выглядело, как в каком-нибудь фильме про средневековье, вся эта утварь, убранство, одежда. Она совершенно не понимала, что ей делать, что от нее вообще хотят. Повар закатил глаза, подозвал одного из кухонных мальчишек и сказал ему: — Жослен, сдается мне, наша дура опять забыла, где ее веник и покои его милости! Покажи ей это все! — он нетерпеливыми жестами погнал Люсиль и мальчишку из кухни. — Слушай, Люсиль, ты хоть что-нибудь в состоянии запомнить? — пробурчал мальчишка. — Удивляюсь, что тебя вообще здесь держат! Он отвел ее к маленькому чуланчику в самом дальнем углу кухни, откуда она взяла все для чистки камина, и, затем, выведя Люсиль из кухонного помещения, повел куда-то вверх по ступеням, потом — по коридорам и залам. Люсиль, чуть приоткрыв рот, смотрела во все глаза, стараясь при этом запомнить, куда они идут. Какой роскошный дом! Очевидно, человек, который владеет им, чудовищно богат, и, к тому же, любит красивые вещи и комфорт — мебель из дорогих пород дерева, серебряные канделябры и подсвечники со вставленными в них свечами, камины, облицованные мрамором, мраморные же статуи и все такое прочее… Ну, или это все любили те, кто жил в этом доме до него, возможно, его предки. Но то, что хозяин дома повернут на религии, Люсиль поняла абсолютно точно. Картины и фрески на религиозную тему — их было полно здесь. Хотя, это было логично — средневековье, а значит — христианство воинствует и бушует. Она припомнила разговор в больничной палате. Те существа из ее сна вполне были способны зашвырнуть ее в далекое прошлое и посмотреть, как она будет выкручиваться — со своими-то замашками из свободного двадцать первого века. Как-то же она здесь оказалась. Наконец Жослен остановился возле резной дубовой двери. — Постарайся хотя бы на этот раз запомнить, что покои его милости находятся здесь! — буркнул он. — Ну, я пошел — своих дел по горло. Когда Жослен завернул за угол, Люсиль фыркнула: — Уж не сомневайся, пацан, я вполне способна запомнить дорогу даже в таком большом доме. Затем она толкнула дверь и оказалась в просторной, светлой комнате. Эта комната выглядела более аскетично, чем все остальное в доме. Очевидно, это была спальня — огромную роскошную кровать с парчовым балдахином, вышитым причудливыми узорами, не заметить было невозможно. На этом и заканчивалась видимая роскошь. Здесь было минимум мебели, разве что кресло возле камина и два небольших столика — рядом с креслом и возле кровати. На полу — плотный ковер. Люсиль подошла к ковру и дотронулась до него. Явно его привезли с Востока. Над камином висел крест — простой, без изысков типа прибитого к нему гвоздями Иисуса с искаженным от боли лицом. Люсиль вздохнула и подошла к камину. Невысокий, однако, у нее здесь статус — жалкая служанка на побегушках, но придется подчиниться обстоятельствам. Из того, что она помнила про средневековье — за непослушание служанку запросто могли выпороть. А то и выгнать, что было еще хуже, ибо раны-то заживут, а вот увольнение лишало средств к существованию. Пришлось бы ей тогда несладко: бродяжничество, Двор Чудес, а возможно, и проституция. Люсиль, содрогнувшись, принялась аккуратно выгребать золу из камина и ссыпать ее в ведро. Она остановилась передохнуть, утерла пот со лба и оглянулась. И с воплем вскочила — в комнате еще кто-то был! Напротив Люсиль с перекошенным от ужаса лицом стояла неопрятного вида толстуха. Живот размером с бочонок, арбузные груди, одета в грязное коричневое платье из грубой шерсти. Туповато-испуганное выражение на круглом, испачканном сажей лице с двойным подбородком, глаз за щеками не видно, грязные волосы спадают на плечи жирными, неухоженными космами невнятного темного цвета. Люсиль сделала шаг вперед. И толстуха тоже. Люсиль чуть склонила голову, настороженно вглядываясь в лицо толстухи, и та сделала то же самое. И тут до Люсиль дошло. Она с трудом подавила рвущийся из глотки вопль, когда все поняла. Это было зеркало! Огромное зеркало, во весь рост, а в нем отражалась она, Люсиль! Ее запихнули в это кошмарное тело! Люсиль побагровела. — Поглумиться надо мной решили, суки?! — прошипела она. И ей вдруг даже послышалось, как в воздухе раздалось тихое, но ехидное хихиканье. Она с негодованием фыркнула. Однако, надо было оценить масштабы бедствия. Люсиль подошла к зеркалу вплотную, оглядывая нынешнюю себя. Хоть ее вид и вызывал у Люсиль нервную дрожь, она все-таки отметила, что у нее отличная, очень белая, гладкая кожа — значит, она еще достаточно молода, цвет глаз ее тоже устроил — они были зелеными, яркими. Рот хорошей формы — весьма аккуратный, не маленький, но и не большой. Она приоткрыла его, уже заранее испытывая страх. Но обошлось. Зубы у этого тела были прекрасные — белые и ровные. — Ничего, — пообещала она своему отражению, — я за тебя еще примусь. Ты у меня будешь выглядеть по-человечески. Люсиль закончила уборку камина, постаравшись ничего не запачкать вокруг. Она вышла за дверь и поплелась по направлению к кухне, таща ведро с золой, когда навстречу ей вышел этот мужчина. Высокий, надменный, в черной бархатной сутане и черном же в фиолетовую полоску шапероне с алой лентой на аккуратно подстриженной седой голове. Лицо худое, бледное, длинноносое, тонкие, прекрасно очерченные губы поджаты чопорно, в карих глазах — презрение ко всему роду людскому. Люсиль не знала, гость ли это, либо сам хозяин, но быстренько постаралась изобразить поклон, пряча от него свой взгляд. Он прошел мимо нее, словно и не заметив, а вот Люсиль почувствовала слабый запах лимона, который исходил от этого человека. Люсиль вернулась на кухню, где ей показали, куда надо выбросить золу, и приставили к новой работе — ощипывать и потрошить утку. Уж это-то она умела. В конце концов, Люсиль не всегда попадалось уже разделанное мясо — бывало и такое, что ее приглашали шеф-поваром в какой-нибудь охотничий домик, который, скорее, представлял собой громадный деревянный особняк из толстых бревен, где она должна была готовить то, что настреляли или поймали в реке владелец и гости «домика». С уткой она справилась совершенно спокойно и быстро. Чего нельзя было сказать о шеф-поваре, которого все тут называли Роже. Когда Люсиль увидела, что он делает с уткой, то скрипнула зубами. Недодержал в сухом маринаде. Передержал, когда готовил — Люсиль отчетливо видела, что утиная грудка сухая, несъедобная. И вот это убожество Роже собирается подать к столу?! «Если бы ты сделал подобное на моей кухне, я бы тебя вышвырнула тут же. Но сначала вышибла бы из тебя все дерьмо!» — гневно подумала Люсиль. — Что уставилась на меня, ленивая корова?! — рявкнул Роже. — Десерт готовь для его милости! «Гребаный осел! — Люсиль затопила ярость. — Я тебе покажу, что такое высокая кухня! А еще французом себя называет! Ты позоришь Францию, идиот!» Но вслух она ничего не сказала, а спокойно развернулась, тщательно вымыла руки и подумала, что бы такое приготовить. Ее взгляд упал на инжир. Она приготовит инжирно-миндальные тарты! Времени как раз хватит! Люсиль кинулась молоть миндальные орехи.***
Судья Клод Фролло сидел за столом и, морща свой длинный нос, пытался пообедать. Почему пытался? Ну, то, что лежало у него на тарелке, было неприемлемо. Предполагалось, что утиная грудка в клюквенном соусе будет нежной и сочной, но соус был отвратителен, а утка — пересушена. Фролло считал, что не так уж и много требовал от своих поваров. Он не заставлял их выворачиваться из-под себя и придумывать новые рецепты, судье было вполне достаточно, чтобы еда была просто съедобной — в конце концов, чревоугодие являлось грехом. Но то, что лежало перед ним… Есть это было совершенно невозможно. Фролло потер пальцами переносицу. Его главного повара похоронили три дня назад — умер от старости. С того момента судья постился и молился за его душу, не позволяя себе ничего, кроме воды и хлеба. Но сейчас ему бы хотелось чего-то посытнее. Он с отвращением отодвинул тарелку с уткой, и тут ему подали десерт. Судья вздернул брови. Десерт выглядел… прелестно. Запечённый инжир в меду на слоеном тесте, присыпанный сахарной пудрой. Еще Фролло уловил запах миндаля. Судья сглотнул слюну и попробовал кусочек. Боже, это было невероятно вкусно! Таяло во рту, Фролло даже прикрыл глаза от наслаждения. Возможно, новый повар еще просто не привык к кухне. Пожалуй, судья даст ему еще время на то, чтобы освоиться, ведь десерт получился великолепным! Судья неспешно и с удовольствием поедал десерт, чуть ли не мурлыкая от восторга. У него промелькнула мысль, что это может быть началом чревоугодия, но Фролло отмахнулся от подобной мысли. В конце концов, он не съел ничего, кроме десерта, а значит, можно и не считать такое за грех… Таким образом, совесть его была чиста и спокойна.