Я голоден!

Рассудком судья Фролло понимал, что должен испытывать перед Господом стыд за свое прелюбодеяние, но все чувства так сильно кричали ему о том, как он счастлив, что в конце концов судья сдался. Слишком мало чего-то подобного судье выпадало за всю его жизнь, чтобы он еще корил себя за все прекрасное, что чувствует, когда находится рядом с Люсиль. Его Люсиль. Только его. «Господи, я влюбляюсь в нее! — подумал он. — Я влюбляюсь в эту девчонку, но не имею ничего против… Только бы она и дальше была со мной — она ведь такая молоденькая, а я ей в отцы гожусь! Я не перенесу, если ей придется по нраву кто-то моложе, чем я…» Люсиль. Его личный запретный плод, который он вкусил, и теперь не мог от него оторваться даже под угрозой смерти. Впрочем, он даже не старался. Судье нравилось смотреть на нее, прикасаться к ней, ощущать ее запах. И это тяжелое томление, возникающее в его чреслах, когда он находился рядом с ней… Фролло обожал это. И в последнее время она вызывала такие чувства не только от того, как выглядела, и не только от того, какой чудесный аромат исходил от нее. Было еще кое-что. Одним утром он лежал в постели и наблюдал, как она стоит перед венецианским зеркалом, обнаженная, и придирчиво осматривает себя. Любовался ее аппетитной попкой и не смог смолчать. — Яблочко мое, — промурлыкал судья. Люсиль вздрогнула, обернулась и вздернула брови. — Поверить не могу! — фыркнула она. — Ты до сих пор носишься с идеей о запретном плоде, Клод?! Он сперва онемел, затем расхохотался. От души. Он и не помнил, когда в последний раз так смеялся. — Иди ко мне, моя дорогая! — все еще смеясь, сказал Фролло, и она забралась к нему в постель, выглядя при этом все еще слегка рассерженной. Судья притянул Люсиль к себе и нежно погладил ее пальцем по скуле. — Знаешь, в последнее время я думаю, что наши святые отцы ошибаются, когда говорят, что женщины — не люди и у них нет души, — он заправил рыжий локон ей за ухо. — И ты мне только что это доказала. Даже образованные мужчины иногда не понимают, о чем я говорю, ты же — единственный человек, который понимает меня с полуслова, мой ангел. Да, с ней он мог говорить о чем угодно и какими угодно словами, эта девушка не испытывала трудностей, когда дело касалось разговоров. А ведь она не заканчивала никаких учебных заведений. «Видимо, почерпнула многое из моей библиотеки», — довольно думал судья. Он пускал ее туда совершенно спокойно, более того, сам присоединялся к ней вечерами. Она любила читать, и это еще больше возвышало ее в его глазах. Люсиль пребывала в абсолютном восторге. Грозный, чопорный и, казалось бы, такой бесчувственный судья Клод Фролло открылся ей с совершенно другой стороны. Да, она подозревала, что он полон страсти, и знала, как он умеет себя контролировать, но когда они оказывались наедине, он полностью терял над собой этот железный контроль. И в последнее время судья терял его даже тогда, когда рядом было полно народу, и она удивлялась, что почти никто не замечает, что происходит. «Вероятно, это потому, что никто от него такого не ждет», — решила она. Судья все чаще ошивался на кухне, старался коснуться ее так или иначе, либо просто вставал рядом, и Люсиль слышала, как он тихонько втягивает носом воздух — не для того, чтобы почувствовать запахи еды, а чтобы уловить запах, исходящий от нее. Он мог украдкой затолкнуть ее куда-нибудь в темный угол, коих было полно в его доме, и целовать ее, вызывая мучительное томление, ласкать ее груди, к которым питал особое пристрастие, после чего Люсиль долго не могла настроиться на рабочий лад и только и думала о том, чтобы оказаться в его спальне, и он поскорее взял бы ее. Судья вел себя, как насмерть влюбленный мальчишка, несмотря на то, что внешне ему вполне удавалось сохранять благопристойный вид. Фролло был бесконечно заботлив по отношению к Люсиль. Он не давал ей вскакивать до света, несмотря на все ее возмущение, настаивая на том, чтобы подготовительную работу на кухне делали слуги. «Я хочу, чтобы ты хорошенько высыпалась, душа моя, — говорил он. — Мне вовсе не нужно, чтобы ты страдала от недосыпа». С любой своей проблемой она могла пойти к нему — он либо решал ее, либо предлагал решение. Обеспечивал Люсиль любыми продуктами, которые бы она ни пожелала, хоть она и старалась не злоупотреблять его отношением. Однажды даже закупил несколько сахарных голов, когда увидел, как она о них мечтает. Люсиль попробовала возмутиться такой расточительностью — сахар стоил невероятно дорого, но судья отвечал: «Не вижу в этом ничего такого, моя дорогая! Могу себе это позволить. В конце концов, мы это едим». И тогда она сдалась, со смехом кидаясь ему на шею. А их разговоры по вечерам? О, да, он был очень умным человеком, образованным, знал весьма много, и знания его были разнообразны: например, глубокие для того времени познания в медицине, или в языках, или в алхимии, хотя иногда его суждения повергали Люсиль в легкий ступор. Как, к примеру, моменты, которые касались запретного плода, грехов и прочей религии. Но он был дитя своего времени, и Люсиль это прекрасно понимала, делая скидку на подобные мысли. Слуги, однако, отметили, что Фролло стал более снисходительным ко всяким мелким грешкам. Жослен как-то раз попытался уединиться с дочкой главного конюха на сеновале, и тут внезапно появился судья. Он окинул их пронизывающим взглядом, но, вместо того, чтобы устроить разгромную нотацию о приличиях и безнравственности, как он делал на памяти Жослена всю жизнь, он хмыкнул и прошел мимо, сделав вид, что никого и ничего не заметил. Жослена это поразило до глубины души. «Подменили, что ли, нашего хозяина?» — недоумевал он. Истина открылась Жослену одним глубоким вечером, когда ему что-то понадобилось на кухне, и он решил пробраться туда, благо Люсиль в последнее время спала где-то в другом месте — все знали, что судья так дорожил ее кулинарными талантами, что предоставил ей другое, лучшее место для сна. Жослен подошел к кухонной двери и застыл, услышав голоса. — Иди ко мне, дитя мое! — слова были сказаны торопливым шепотом. Тот, кто их говорил — плавился от желания, и голос все равно был таким знакомым, что в душу Жослена вкрались подозрения. — А вдруг нас кто-то увидит, Клод?! — это точно была Люсиль. — Не беспокойся об этом, все уже давно спят… Дотронься до него! Боже! Прелесть моя! Дверь была чуть приоткрыта, и Жослен заглянул в щель одним глазком. От возникшей перед его глазами картины он с силой прикусил собственные пальцы, чтобы подавить удивленный возглас: судья без своей сутаны, в тунике и шоссах, стоял перед Люсиль, а она, раскрасневшись, нежно поглаживала его… внизу! «Божья срань! — от неожиданности Жослен начал богохульствовать про себя. — Вот это флейта у него! Да он бы осчастливил большую половину девок этого города, если бы почаще пользовался своим инструментом! Какого черта вы так долго были монашкой, а, хозяин?! Но, похоже, появилась счастливица, которой это все досталось!» В это время судья, застонав, рывком притянул Люсиль к себе и впился в ее губы, задирая ей юбки. — Не здесь! — выдохнула она ему в рот. — Здесь! — он подхватил ее под бедра, усадил на стол и ворвался в нее одним толчком. Люсиль вцепилась в судью, а он двигался так напористо, что стол под ними поскрипывал. Жослен поскорее сбежал оттуда, чтобы никто из них не прознал, что он тут был и все видел. Поначалу Жослен напряженно думал, что ему делать со всем этим. Но, поразмыслив, решил молчать. В конце концов, это из-за Люсиль судья перестал вести себя, как бесчувственный ублюдок. Уже за одно это ей стоило сказать «спасибо». Люсиль купалась в своем счастье. Единственным моментом, омрачающим ее, в сущности, безоблачную жизнь, было то, что судья продолжал искать ту цыганку, Эсмеральду. «Если он все еще ищет ее, то, наверняка, продолжает мечтать о ней…» — с унынием думала она. Это мучило ее, она все время боялась того, что Фролло, когда найдет Эсмеральду, тут же забудет про нее, Люсиль, забудет напрочь, словно она — отжившая свой век вещь. Подобные мысли были ей как нож по сердцу. На этой почве ей даже начали сниться кошмары. Один из них был настолько интенсивным, что она умудрилась обеспокоить судью, которому ничего не говорила про свои мысли, боясь, что он назовет ее дурочкой и посмеется над ее женской слабостью. Она не желала перед ним так выглядеть — тогда бы Люсиль сгорела от стыда. В тот раз ей снилось, как она стоит в Соборе Парижской Богоматери, сразу после экзекуции Квазимодо. И в ее сне судья опять прижимал к себе эту цыганку. Порозовевший от желания, с горящими от похоти глазами, он снова что-то нежно шептал ей на ухо с мечтательной улыбкой, но на этот раз Эсмеральда не вырывалась, а льнула к нему, ее огромные зеленые глаза потемнели от страсти, когда он коснулся ее шейки. Душа Люсиль облилась кровью. — Не делай этого, Клод! Не предавай меня, прошу! — Люсиль попыталась закричать, но вместо крика из горла вырвался тихий хрип, а рука судьи неспешно перетекла к груди цыганки, обнажая ее, лаская так чувственно, как Фролло обычно ласкал ее, Люсиль. Она для них обоих была пустым местом, ее просто никто не видел, как будто ее вообще нет. Гортань до боли свело спазмом, Люсиль стало трудно дышать, а в глазах началась резь от подступающих слез. Она вновь попыталась привлечь внимание судьи криком, но смогла издать всего лишь жалкий стон. Судья, лежа в постели, читал книгу при свече, когда услышал тихие стоны у себя под боком. Он обеспокоенно положил книгу на столик и обернулся. Лицо Люсиль было искажено страданием, брови скорбно изломаны, нежный рот кривился — ей явно снилось что-то крайне неприятное. И дышала она так тяжело, словно ей не хватало воздуха. Судья нахмурился и тихонько потряс ее за плечо, чтобы разбудить. — Проснись, дитя мое, это всего лишь дурной сон! — ласково сказал он. Люсиль вздрогнула, просыпаясь, и резко села на постели, хватаясь за горло. Дыхание с хрипом вырывалось из ее груди. Судья прижал ее к себе, поглаживая по голове. — Это всего лишь дурной сон, — повторил он. — Тебе не о чем беспокоиться. — Не о чем? — она словно не понимала, где находится. — Совершенно, — он поцеловал ее в висок. — Что тебе приснилось такое ужасное? Ты стонала во сне. Люсиль нахмурилась. Сказать, что она видела ту цыганку в его объятиях? Тогда она будет выглядеть ревнивой дурой. А это — слабость. — Я не помню… — пробормотала она. — Ничего не помню. Только тоску. — Незачем тосковать. Я рядом. Я всегда буду рядом, — он успокаивал ее, как ребенка. — Всегда? — Люсиль вцепилась в него так сильно, что Фролло слегка поморщился от боли. — Ну, конечно. Ты — мое сокровище. Я вовсе не дурак, чтобы разбрасываться таким добром, — хмыкнул он. Клод в своем репертуаре, Люсиль даже хихикнула. — Засыпай снова, моя дорогая. Я разбужу, если тебе опять приснится что-нибудь такое. Но, думаю, что на этот раз ты будешь спать спокойно, — он помог ей улечься. Судья оказался прав — она уже без всяких снов спокойно спала до утра. Только вот беспокойство насчет него и цыганки у нее никуда не ушло.

***

Сегодня судья проснулся так рано, как только смог. Он был счастлив, что его план сработал: Фролло пару недель назад перестал обыскивать Париж так тщательно в поисках этой цыганки, и жизнь города вернулась в свою колею. Стражникам, однако, он наказал, чтобы глаз не спускали с улиц, и как только цыганка там появится — сразу хватать, и в застенки. За это он пообещал им щедрую награду. И вот вчера ее, сопротивляющуюся, притащили к нему, и Фролло отдал приказ бросить ее в темницу. Он давно уже мечтал об этом моменте, и теперь торжествовал — цыганка должна быть наказана за свою дерзость! Фролло с нежностью посмотрел на Люсиль, которая сопела у него под боком. Тут же ему пришло в голову, что если он будет излишне жесток, ей это не понравится. «Ничего, я всего лишь проучу эту девку, — подумал он. — Я не стану с ней делать ничего такого особенно ужасного. Даже выпороть не прикажу. Просто проясню с ней несколько вопросов…» Он наклонился и поцеловал Люсиль в висок, очень осторожно, чтобы не разбудить. Затем соскользнул с постели и поспешно, но очень тихо оделся. Завтракать судья не стал, быстро перекусив хлебом и сыром — не до этого сейчас ему было. Фролло даже не стал ждать, пока конюхи продерут свои заспанные глаза — сам оседлал своего жеребца, легко вскочил в седло и пустил галопом по парижским улицам. Кого Фролло не ожидал увидеть во Дворце Правосудия так рано, так это капитана Феба де Шатопера. И, судя по его красноватым от недосыпа глазам, капитан сегодня вообще не спал. Судья вспомнил, как капитан пожирал взглядом эту цыганку тогда, в соборе, и ухмыльнулся. «Придется тебе потерпеть, пока я буду с ней разбираться, капитан», — подумал он и направился в темницы, зажав в руке некую вещь так, чтобы ее никому не было видно. Увидев Фролло, цыганка, сжавшаяся в углу отвратительной, промозглой темницы, тут же вскочила на ноги. Единственный чадивший факел не мог скрыть того, с какой ненавистью она смотрела на него. — Вы — чудовище! — выдохнула она. — Чудовище! Судья поморщился. — Ты настолько слабоумна, что начинаешь дерзить мне с порога? — вкрадчиво сказал он. — Ты могла хотя бы поздороваться прежде, чем начинать оскорблять меня. — Здравствуйте, ваша честь! — с сарказмом фыркнула цыганка. — Так-то лучше, — ухмыльнулся судья, проигнорировав ее сарказм. — Ты знаешь, почему ты здесь? — О, да, вы показали мне это, когда мы были в церкви! — ее зеленые глаза зло засверкали. Зеленые, прямо как у Люсиль. Только Люсиль смотрела на него с… пожалуй, да, с любовью. Судья вдруг осознал, что Люсиль была единственным существом, за исключением его жеребца, которое действительно его любило. Все ее поступки говорили об этой любви: то, как она смотрела, касалась его, готовила ему свои кулинарные изыски, занималась с ним… да, любовью! Именно так, и никак иначе! И как он мог думать, что все, что она к нему испытывает — это просто жалкая похоть?! Боже, каким он был дураком! И на что ему теперь эта цыганка, что он с ней будет делать?! Да, он хотел ее, хотел неистово целую неделю до того, как он, Фролло, совратил Люсиль, но потом ведь его мысли целиком и полностью были заняты его главной кухаркой. Эсмеральда всплывала из глубин его памяти только как раздражитель, который чуть не подорвал его авторитет на том дурацком празднике… Люсиль же… «Я люблю Люсиль! — с изумлением понял судья. — Люблю так сильно, что даже мысли о непристойном развлечении с этой цыганкой кажутся мне кощунственными!» — Не обольщайся, — он поморщился. — То было дело давнее, с тех пор прошло много времени. Я уже давно остыл к тебе, можешь не беспокоиться на этот счет. В ее зеленых глазах промелькнуло облегчение вперемешку с… разочарованием? Фролло недоуменно нахмурился, пытаясь понять, что бы это значило. — Я вижу, ты разочарована, — усмехнулся он. — Лично мне это кажется абсолютно нелогичным. — Абсолю… нелоги… Что?! Я не поняла и половины из того, что вы мне только что сказали! — на ее лице отразилось возмущение. Судья устало потер переносицу. Как же тяжело с ней разговаривать… Люсиль бы поняла его тут же. — «Абсолютно нелогичным» — это значит «совсем неясным», — ласково, как совсем маленькому ребенку, объяснил он. — Я не понимаю твоего разочарования. Или ты надеялась меня снова окрутить, чтобы под твоими чарами я тебя сразу выпустил? А вот теперь на ее лице злость — значит, он был прав. — Радуйся, что тебе это не удалось, и я не испытываю к тебе ничего, кроме легкого раздражения, — судья зло ухмыльнулся и рявкнул. — Я тебе не старый дурак, пускающий слюни на юные прелести, я бы потребовал всего сразу же и сполна! Смогла бы ты выдержать пламя, которое горит во мне?! — его глаза ярко полыхнули в свете факела. Лицо Эсмеральды побледнело, исказилось ужасом, и она отшатнулась, вжавшись спиной в холодную и мокрую стену. Да, вот так, кажется, она поняла, с кем имеет дело… — Зачем же я здесь, ваша честь? — прошептала она. Поубавила свой гонор, это хорошо. Теперь с ней можно разговаривать. — Я хочу, чтобы ты кое-что поняла, — судья степенно сложил кончики пальцев домиком. — Ты давеча мне говорила про то, как я издеваюсь над твоим народом? Надеюсь, в свете последних событий, ты уяснила, что все, что я делал до твоей выходки на том празднике, было лишь детской возней? — Да, ваша честь… — выдохнула она. — И ты понимаешь, что я на самом деле могу сделать с твоим народом? — Да, ваша честь! — теперь в ее глазах была мольба. Очень хорошо. — Итак, я отпущу тебя. Я сделаю это затем, чтобы ты пошла к своим людям и передала им мои слова. Ты, насколько я понял, имеешь среди них немалый авторитет. — Автори…тет? — ее брови скорбно сошлись на переносице. — «Авторитет» — это влияние, — вздохнул судья. — Я знаю, вы хотите, чтобы мы не высовывались, но мы ведь всего лишь дарим людям радость своими выступлениями! — Эсмеральда отчаянно смотрела на него. — А также снуете в толпе и срезаете кошельки у горожан! — безжалостно отрезал Фролло. — Ваша честь, я буду только счастлива, если вы поймаете всех воров в Париже, я говорю правду! — она стойко выдержала его пронзительный взгляд. — Мы сами от них страдаем — они, бывает, тащат у нас всю выручку! И мне все равно, цыгане это будут или парижане! Я к этому непричастна, как и большая часть моего табора! Мы — безобидные уличные циркачи, кое-кто из нас — отличные конюхи, и… — И вы не платите налоги и живете во грехе, ибо язычники! — фыркнул судья. — Мы готовы их платить! И мы — не язычники! Почти все цыгане, которые входят во Францию, принимают крещение, и это тоже правда! — А как же ваши языческие амулеты? — Всего лишь безделушки, ваша честь! Они могут быть красивыми, или просто милыми, но не имеют никакого значения. Просто украшения, правда! Он смотрел в ее лицо. Открытое и честное. Красивое. И все-таки, она слишком смугла. И пахнет от нее слишком резко — верно, она использует очень тяжелые благовония. Судья вспомнил нежный аромат Люсиль, ее фарфоровую кожу, и почувствовал, как в нем загорелось желание. Хотелось оставить эту темницу, кинуться домой и затащить Люсиль в постель. Но дела надо было делать. — Хорошо. Вы можете выступать на площадях, но часть денег вы будете отдавать сборщику налогов, — сказал он. — В этом городе вы можете промышлять только с разрешения государства, а оно требует свое, как ты понимаешь. Ведите себя скромнее, если из-за вас в городе начнется смута — изведу всех вас под корень, имей в виду, цыганка. И еще одно… Это касается лично тебя. — Да, ваша честь! — в ее взгляде опять возникла настороженность. А вдруг он все-таки начнет от нее требовать плотских утех? — Ты больше никогда, ни на одном празднике или где-либо еще, не будешь пытаться дотронуться до меня, перечить мне или говорить против меня речи! — рявкнул судья. — Но тот парень… — попыталась возразить она. — Тот парень — это мой приемный сын. Возможно, ты об этом знаешь. И это был для него урок. Он должен знать, что я не всегда спасу его от его же глупости. Он наплевал на все мои предупреждения, спустился вниз, получил сполна, и все это — из-за своих необдуманных решений. Ты хорошо меня поняла? — Да, ваша честь! — она с облегчением смотрела на него. — Да, еще одно. Забери свою вещь, мне она не нужна, — судья протянул ей то, что смял в своей горсти. Ее тонкий шарф, который Эсмеральда оставила у него на шее, когда поцеловала его в нос на Пиру Дураков. Она опасливо забрала его у судьи, и тот кивнул. Теперь его совесть спокойна — он чист перед Люсиль. Всю неделю после того, как судья увидел Эсмеральду, он держал этот шарфик рядом с сердцем, думая, что его сумасшедшая похоть — это любовь. Но потом словно позабыл про него, эта вещь валялась где-то в гардеробе на полу. Фролло вспомнил про него, когда цыганку поймали. Ему этот шарф был не нужен, страсть к цыганке прошла, а он не хотел, чтобы Люсиль заинтересовалась, откуда у него эта явно женская вещица, и испытала ревность. Ни к чему ее волновать. — Спасибо, ваша честь, — пробормотала Эсмеральда. — Так ты все поняла? — строго спросил судья. — Да, ваша честь, я поняла! — она прижала шарф к своей груди. — Прекрасно! Тогда можешь идти. Да передай все в точности, — судья развернулся к ней спиной и величественно вышел из темницы. Он прищелкнул пальцами, подзывая своего капитана. — Капитан, отпусти эту цыганку. — Что?! Судья, но вы так долго ловили ее?! — капитан был поражен, хоть и с трудом скрывал свою радость. Верно, эта цыганка задела его за живое. — Я ее ловил для того, чтобы все поняли, что я могу сделать из-за одной маленькой дерзости, капитан, — ухмыльнулся Фролло. — Всегда смотри на результат, капитан: вспомни, как много притонов мы разорили, сколько преступников пошли на эшафот из-за разбоя, грабежа или мошенничества. Правда, этого никто не заметил, потому что все в основном сосредоточились на моих методах, на моей жестокости. И это хорошо, страх людям полезен, так они меньше устраивают смуту. Судья поднялся в свой кабинет, уселся в кресло и со вздохом откинулся на его спинку. Скудный завтрак давал о себе знать — Фролло начал чувствовать голод. В дверь деликатно постучали. — Войдите! — рявкнул судья. Дверь открылась, и Фролло обомлел: на пороге стояла Люсиль. В руках ее была довольно большая корзина, а волосы на этот раз она не потрудилась прикрыть совершенно ничем, и огненно-рыжее пламя струилось по ее плечам. Рядом с ней маячил капитан Феб, бросая на нее восторженные взгляды. Ревность вспыхнула в груди Фролло мгновенно, и он судорожно сжал пальцы, стараясь более ничем не выдать своего состояния. Люсиль мило кивнула капитану, одарив его очаровательной улыбкой, от которой тот слегка покраснел. — Я вам очень благодарна, капитан Феб. Спасибо, что проводили меня к его милости, — нежным голосом пропела она, и у судьи от ревности застучало в висках. — Всегда к вашим услугам, милая барышня! — капитан улыбнулся в ответ и прикрыл за собой дверь. — Что ты здесь делаешь, Люсиль? — судья нахмурился. — Вы не завтракали, ваша милость, и сейчас наверняка голодны, — сладким тоном отозвалась она.