Приятная привилегия

Эта пренеприятная история приключилась в начале прошлого века в одном из приволжских городов. В театре шла премьера оперы «Приятная привилегия». Представление приближалось к концу. Публика прекрасно принимала спектакль и была в приподнятом настроении. Многие уже приготовились преподнести цветы местной примадонне Брик, которая была превосходной певицей и привлекательной женщиной. Внезапно свет на сцене потух в зале раздался приглушенный выстрел и свет зажёгся вновь, но теперь он был тусклее. Театр притих. Примадонна лежала на сцене, а вокруг ее головы, на полу, растекалась кровь. Притаив дыхание, люди наблюдали за дальнейшим развитием событий. Никто не паниковал, настала гробовая тишина, люди не понимали: постановка это или реальное убийство. Эту тишину прервали одиночные аплодисменты, зал не сразу подхватил, но аплодировавший был настойчив и зрители поддались. Когда овации притихли, к сцене, из того же конца зала, медленно шагая, направился человек, в шляпе скрывавшей лицо. Он поднялся на сцену и обойдя лужу крови, присел на корточки справа от Лили, приподнял за волосы ее голову, представив залу залитое кровью лицо, с ещё открытыми глазами смотревшими то ли в потолок, то ли в конец зала. Большим и указательным пальцами свободной руки он растянул уголки ее рта в мертвой улыбке и сам тепло улыбнулся ей, а потом и зрителям. Затем он окунул ее лицо в кровавую лужу, изображая поклон восторженной публике, и резко захлопал сам, отпустив ее голову, которая тут же с неприятным звуком плюхнулась в огромную багровую жижу так, что капли крови разлетелись по сцене и по первому ряду. Несколько зрителей с красными пятнами на своих пиджаках и белых, выглаженных рубашках хотели было возмутиться свинством и непрофессионализмом актеров, но мужчина в шляпе встал, отряхнул руки и начал говорить, расхаживая по сцене: — Звук выстрела производится шумом расширяющихся газов — плюс хлопок, издаваемый пулей, летящей быстрее звука. Чтобы заглушить звук, ты просверливаешь отверстия в стволе оружия, много отверстий. Это позволяет газам выходить постепенно, и скорость полета пули уменьшается и становится меньше скорости звука. Ты просверливаешь отверстия неправильно — и пистолет отрывает тебе руку — он продемонстрировал ей протез на своей правой руке: — Да, у меня получилось не сразу — виновато признался он. Встав боком к зрителям, он снял шляпу и они, даже при слабом освещении, узнали в его лице лицо известного поэта, по непонятным причинам переставшего писать. Вдруг он удалился и через какое-то время вернулся со стулом. Установив его в центре сцены, он неуклюже усадил на него бездыханное тело и немного повозившись все-таки смог посадить ее так чтобы она не сползала с него. Но голова ее не поддавалась никаким манипуляциям, то непослушно клонясь вбок, вперед, то заваливаясь назад. Смирившись с этим, он встал перед ней на колени, взял обе ее руки в свои и приподнеся их ко рту, стал обдувать их теплым воздухом и заботливо растирать. — Не понимаю, как твое тело могло сохранять тепло, если сердце твоё было льдиной, а в венах бежала талая, холодная вода. — Немного помолчав он прошептал: — Почему мне не легче? Отпусти меня хотя бы сейчас. Не смотри на меня, я знаю ты стоишь за моей спиной. Улетай… Улетай! — вдруг вскричал он, резко вскочив размахивая руками в воздухе. От резких движений он потерял равновесие, упал и там же лёжа, со всхлипом, плачущим голосом, поэтично проговорил: — Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас… Лети на небо или провались в преисподнюю. — Оттолкнувшись от пола руками он встал, поправил пиджак и упрекнул ее ухмыльнувшись: — Я знаю почему ты не летишь — ты боишься! Боишься наказания в аду, за все что ты сотворила с моей жизнью. Я могу помочь тебе, но это будет последний раз, когда я сделаю что-то хорошее для тебя. Засунув руку во внутренний карман пиджака он достал флягу, отвинтил крышку, отпил немного и стал равномерно обливать ее. — Я превращу тебя в пепел и тебя не смогут воскресить для справедливого суда и жестокого, но заслуженного наказания. Да и сам я не хочу больше видеть тебя ни здесь, на земле, ни там, где бы то ни было, в преисподней или на небесах. Когда жидкость во фляге закончилась, он встряхнул ее, чтобы вытекло все до последней капли. — К тому же эта оболочка тебе не подходит, ты должна была выглядеть как иссохшая старуха. Я не верю в реинкарнацию, но если Будда все же был прав, я надеюсь ты переродишься во что-то подобающее, в гиену, может быть, или стервятника. — Затем он похлопал себя по карманам, оставляя кровавые следы своих рук на одежде, обернулся к зрителям, как будто только сейчас вспомнил о том, где находится, и обратился к людям в переднем ряду: — Извините, вы случайно не курите? Нет? А вы? Просто я бросил, так не вовремя, надо было немного отложить, обычно я всегда откладываю все до последнего момента. Ладно, дайте спички. — Люди недоуменно глядели то ли на безумца, то ли на гениального актера и кто-то из зрителей, видимо, убежденный, что тело актрисы это кукла и все это игра, решил нащупать грань возможного, проверить, как далеко все это зайдет: «если уж вы решили поставить такой реалистичный спекталь то жгите» и кинул коробок, уверенный в том, что представление на этом и закончится. Коробок приземлился на краю красного, уже почти густого озерца. Мужчина нагнулся, поднял короб, отряхнул его от крови и достал черенок. — Не смотри. — после нескольких попыток он все-таки зажёг спичинку, подержал ее несколько секунд головкой вниз и осторожно положил ей на колено. Огонек медленно карабкался вверх по ее золотисто-красным волосам, к голове. Спустя несколько секунд загорелся и стул, и одежда на ней, но огня было недостаточно. Он снял с себя пиджак, подержал рукав над ее горящей головой, пока он не разгорелся и бережно накрыл ее, как заботливый мужчина, укрывает даму во время дождя. Немного понаблюдав за пламенем и убедившись что оно не погаснет, он развернулся к залу, как солдат, услышавший команду «кругом». Склонился в реверансе перед увлеченной публикой, выпрямился, достав пистолет, приставил его к своему виску и со словами: — Вот и сказке конец… да и всем вам, пожалуй, тоже — нажал на курок. К этому времени огонь уже перекинулся на занавес и зрители осознали себя свидетелями. Началась паника, люди повскакивали со своих мест, перепрыгивая через ряды сидений, топтая друг друга и игнорируя все призывы к спокойствию. Визги, крики и стоны людей перемешались с треском горящей древесины. Они бились в огромные, прочные и запертые двери, пытаясь вышибить их. Но все тщетно. Балки ослабли и крыша с грохотом обрушилась на их головы, превратив театр в гробовище.