между нами рвались нити ариадны

Осень танцует в воздухе сухими листьями. Однотонное серое небо низко нависает над землёй. Воздух тяжёлый и влажный, обволакивает всё вокруг ленивой дымкой. Хочется взять это небо и выжать, как тряпку, а потом повесить на место. С минуты на минуту начнёт накрапывать дождь. Ёнджэ кутается в пальто и переворачивает страницу — ещё буквально десять до конца истории. Дешёвая желтоватая бумага становится волнистой от влажности. Он сидит на крыльце деревянного дома, где-то внутри раздаётся редкий скрип половиц — мама готовит завтрак. Ветер тихо пробегается по двору: по крышам, веткам деревьев, волосам Ёнджэ. Совсем рядом пролетает одинокая чайка. Здесь всё такое — тихое, неспешное, самобытное. С неба падают первые капли, оставляя мокрые следы-слёзы на последней странице книги. Ёнджэ поднимает глаза — холодная капля ударяется о переносицу и стекает к кончику носа. Он морщится и улыбается, бережно закрывает книгу и несёт её в дом. Пора идти. Он целует маму в затылок, тащит со стола булочку и сбегает с крыльца на улицу. Дороги неровные и усыпанные камнями, капли дождя упорно разбиваются о землю, поднимая пыль. Пахнет свежестью и выпечкой — Ёнджэ дожёвывает последний кусок и подставляет лицо дождю. Скромный населённый пункт провожает его потёртой табличкой с выцветшим названием. Ёнджэ улыбается, когда видит знакомую фигуру в бежевом плаще у самой кромки воды — кажется, волны вот-вот лизнут мыски обуви Джебома и оставят за собой мокрый след. Джебом оборачивается, бросает резкий взгляд через плечо. Подцепляет им, как маленькую рыбёшку на рыболовный крючок. По мокрому песку идти неприятно, он липнет на обувь и на щиколотки, продавливается ступнями. Вода бурлит, пенится, от тоски бросается на берег. Ёнджэ думает, что вода сегодня приятного цвета и что Джебом выглядит намного лучше. В прошлый раз он был весь бледный и слабый, с синяками под глазами — страшно было смотреть. А ещё тогда затопило соседнюю деревню, и Ёнджэ с дедушкой весь день убили в бесконечной дороге туда и обратно с тяжёлыми сумками под проливным дождём. Тогда тучи были грузные и объёмные, как комки грязной ваты, но сейчас на небе только растушёванный карандашный грифель. Джебом запускает пятерню в мокрые волосы и зачёсывает их назад. Часть мокрых прядей валится обратно на лицо, и он хмурит брови. — Я заждался, — говорит он Ёнджэ. — Прости, — Ёнджэ улыбается, провожая взглядом отхлынувшую волну, — зачитался. А ты меня всего намочил. — Я ещё даже не начал, — усмехается Джебом, и делает пару шагов назад. В этот же момент волна поднимается выше и стремительно разбивается о берег, обдавая Ёнджэ крупными брызгами. Он делает пару шагов за спину Джебому, надеясь прикрыться им, как щитом, но вода успокаивается и больше не поднимается так высоко — даже дождь становится совсем мелким, Ёнджэ смотрит на то, как редкие капельки впитываются в рукав пальто, но следов не оставляют — оно уже потемнело от дождя. Они стоят в тишине какое-то время. Ёнджэ пытается обхватить своим зрением весь горизонт и смотрит вдаль, пока пейзаж не начинает расплываться перед глазами. Джебом напевает себе под нос что-то спокойное — как покачивающаяся на слабых волнах лодка — и Ёнджэ боится двинуться, чтобы не спугнуть этот момент. — Что читал? — интересуется чуть позже Джебом, когда они уже медленно прогуливаются вдоль кромки воды. — «Портрет Дориана Грея», — отвечает Ёнджэ, переступая через выброшенные на берег водоросли. Ёнджэ сквозь растрёпанную чёлку поглядывает на Джебома, пытаясь разглядеть его лицо. У Джебома на лбу и на шее остались маленькие капли дождя, одна из них стекает по виску, и Ёнджэ взглядом пытается догнать её, останавливается где-то в районе его скулы. Джебом ловит его с поличным, встречаясь глазами, и Ёнджэ смущается. — Никак не мог выкинуть тебя из головы, когда читал про Дориана, — признаётся Ёнджэ, ковыряя влажный песок ногой. Джебом усмехается. — Я настолько красивый? — Я бы сказал нарцисс. И достаточно самоуверенный, — Ёнджэ показывает ему язык и со смешком отступает на несколько шагов, когда Джебом меняет выражение лица на удивлённое. Не похоже, чтобы Джебому кто-то уже говорил такое — Ёнджэ думает об этом с удовольствием, как удачно нашкодивший мальчишка. Но в глазах Джебома смех, и он даже не пытается скрыть. В глазах Ёнджэ — игривая нежность. — Как тебе концовка? Джебом смотрит ласково, наклоняет голову. Он сейчас такой искренний — Ёнджэ от этого тепло и немного боязно. Почему-то кажется, что быть для Джебома кем-то — слишком большая ответственность. — Стало не по себе. Я не могу так проникаться книгами, как ты, но, наверное, я до сих пор не отошёл. Джебом довольно улыбается сам себе. Море успокаивается, когда на прощание Ёнджэ берёт ледяную руку Джебома в свою и задерживается так на пару секунд. Последние круги расходятся на поверхности воды, а потом только ветер колышет спокойное и бескрайнее море. В стёкла гулко стучит вечерний дождь. Старая стиральная машина гудит, вертит барабаном, забитым одеждой. Ёнджэ сквозь дрёму наблюдает за калейдоскопом рубашек в клетку и однотонных кофт. Напоминает детство, когда эта тарахтящая машина казалась большой и грозной, а он мог подолгу сидеть, вперив взгляд в стекло барабана и затерявшись среди детских грёз. — Опять льёт, как из ведра, — говорит дед, переворачивая газету, которую утром привезли из города. В газете сообщают, что в городе N снова ничего не произошло. Ёнджэ лениво перекатывается на другой бок. Промятый диван слегка кряхтит, и Ёнджэ всё пытается лечь поудобнее. От диванных подушек на щеке остаются полоски. — Тут теперь всегда идёт дождь. Лужи во дворе простреливает потоком капель. У осени есть свой особенный запах — петрикор, душистые оранжевые листья; непривычно холодный воздух щекочет нос. Вздохнёшь полной грудью, и кажется, что ты и есть — осень. Окна рыдают дождевой водой, двор за ними плывёт и кажется всё дальше, дальше, дальше… Мама встаёт, чтобы закрыть окно. Звук дождя становится намного тише. Ёнджэ так и засыпает в гостиной, убаюканный каплями воды и мелодией, которую Джебом любит напевать себе под нос. Джебом ждёт его, опираясь на ствол старого дерева рядом с перекосившейся табличкой на окраине. У него подмышкой зажата небольшая книжка с загнутым уголком вместо закладки. Когда он наконец-то видит фигуру Ёнджэ в тёмно-синем пальто, внутри медленно закипает нетерпеливое предвкушение встречи и расходится по всему телу приятным теплом. Ёнджэ останавливается рядом, немного запыхавшийся и взмокший. Он измученно улыбается Джебому раскрасневшимся лицом и протягивает ему бумажный пакет. — Мама сказала передать тебе покушать, — бегло оценивает взглядом пакет с пятнышками от масла, — внутри булочки выглядят лучше, обещаю. — Она знает, что ты со мной видишься? У Джебома расширяются глаза, но пакет он всё-таки принимает, больше от неожиданности. Вкусно пахнет домашним тестом и, наверное, любовью? Джебому это едва знакомо, что-то смутное из далёкого прошлого. — Конечно, почему нет? — Ёнджэ удивляется в ответ. — Ей нравятся мальчики, которые читают книжки и хорошо со мной обращаются. Джебом прыскает в кулак — у Ёнджэ на губах расцветает смешная улыбка, и Джебом размашисто треплет его каштановые волосы. — Сказала, чтобы ты заходил как-нибудь. Их обдаёт холодным ветром. Улыбка Джебома медленно сходит на нет. — Ты же знаешь, что я не могу. — Знаю. Ёнджэ грустно кивает ему в ответ. Жалеет, наверное, что это сказал, но Джебом снова тянется холодными руками к его волосам — делает вид, что поправляет причёску — пусть не расстраивается, это всё равно приятно. Они идут вдоль длинной и забытой богом набережной. Старая кладка под ногами, неработающие фонари и чёрные витиеватые заборчики, прерывающиеся только на проход к лестнице вниз. Ветер надул сюда песка, так что теперь он скрипит под подошвой обуви при ходьбе. — Мне нравится здесь, — говорит Ёнджэ, указывает на редкие скамейки чуть дальше, — раньше я приходил сюда почитать или просто помечтать. Ветер гладит лицо Джебома, каждый миллиметр. Ёнджэ смотрит на это с оттенком грусти, рукавом тёплого пальто задевает рукав плаща Джебома. Куда-то за воротник Джебому задувает жёлтый листок. — Больше не приходишь, — коротко замечает Джебом. — Да… ветер теперь, холодно. Тоскливо. Ёнджэ достаёт листочек из воротника Джебома, и вертит его в руке. Пальцы мёрзнут и немного краснеют, но выкидывать его не хочется. — Расскажешь, о чём мечтал? Может, так настроение поднимется. Ёнджэ смущённо смеётся. Это дурацкое, детское… И всё не имеет значения, а всё-таки с Джебомом хочется поделиться. Это, наверное, неправильно, что ему так хочется стать ближе. — Уехать отсюда хотел. Куда-нибудь, не знаю, куда. В тёплые края… Или в не очень большой город. — До сих пор хочешь? — Джебом поворачивается к нему и смотрит в глаза. Ёнджэ встречается с ним взглядом. Джебом красивый, загадочный, заботливый… Как вода? Первое, с чем он ассоциируется в голове у Ёнджэ. Впрочем, это и не удивительно. — Не знаю, — Ёнджэ жмёт плечами, а потом Джебом поддерживающе улыбается, и Ёнджэ не может сдержать тихое «нет». Джебом забирает у Ёнджэ влажный листок и вкладывает в середину своей книжки. Ёнджэ читает название на изумрудной обложке: «Старик и море». У Джебома всё должно быть с ним связано? Иногда Ёнджэ кажется, что Джебом — ничего, кроме моря. И если отсюда уехать, то его можно будет взять с собой только в виде солёной воды, бьющейся о стеклянные стенки какой-нибудь банки. Они выходят на скромную полянку, спрятанную за кустарниками. Всё лето тут росли душистые полевые цветы, они до сих пор остались между страницами какой-нибудь книжки старого издания — высушенные и мёртвые. Отсюда открывается вид на населённый пункт совсем с другого угла, как будто ты смотришь из Зазеркалья или в детстве лежишь, свесив голову вниз с дивана, и смотришь на перевёрнутый дом — всё кажется чужим и непривычным, совсем другим. Ёнджэ знает каждый уголок этой местности, измерил её всю своими шагами, протоптал, наверное, каждый метр. Отпечатки его поношенных ботинок и линий на руках… Джебом с удивлением озирается по сторонам. — Отсюда всё выглядит совсем иначе. Значит, он тоже заметил? Ёнджэ всегда внимательно изучал места, стараясь запомнить и пропустить через себя каждый их штрих. — Да? А ты вроде бы всё такой же, — Ёнджэ слегка толкает его плечом, и от неожиданности Джебом на шаг отлетает в мокрую траву. Серые тучи, заслоняющие небо, весь день гоняются друг за другом, но под вечер расходятся, и проглядывается синева. Джебом расстилает свой плащ на влажной земле, отмахиваясь от протестов Ёнджэ. Они садятся совсем рядом, касаются коленками. Джебом достаёт из кармана бумажный пакет с пятнышками от масла — тесто остыло и пахнет уже не так сильно, но выглядит всё равно аппетитно. Он делит всё на двоих и последнюю булочку отдаёт Ёнджэ, но так, чтобы он не заметил. — Ну как тебе? — Ёнджэ сытый и радостный, лезет в душу своим чистым и искренним взглядом. Джебом дожёвывает и тихо мычит от удовольствия. — Очень. Начинает темнеть. Далеко кричат чайки, если прислушаться, то можно различить шум прибоя. На Джебоме большой чёрный свитер — Ёнджэ думает, не холодно ли ему в такую погоду. Звёзд, конечно, не видно, но опытный глаз Ёнджэ различает тусклое свечение Полярной. Ёнджэ, прикрыв глаза, кладёт голову на джебомово плечо. От долгой пешей прогулки у него зудят ноги, хотя он вроде привык ходить. Он думает о том, что нужно будет возвращаться обратно, и становится ужасно лениво. Хочется, чтобы всё так и застыло: твёрдое плечо Джебома, тёплое сухое пальто, отдалённые звуки природы, холодные пальцы Джебома, поглаживающие костяшки на руке Ёнджэ. Мир смазывается сладким ощущением дремоты. Влажная земля, дыхание ветра — всё отдаляется, тонет в последних вечерних часах. Свет — разведённая с водой акварель. Ариадна намертво связывает их своими нитями. К Джебому тянет, без Джебома тоскливо, тошно. С ним Ёнджэ может быть искренним, и всё это банальная история, о которой написана уйма книжек, но он испытывает это на себе впервые. К сожалению, знает, чем обычно кончается. — Ты там не уснул? Джебом наклоняется ближе к его лицу, Ёнджэ чувствует виском тёплое дыхание. Он бормочет что-то о том, что вставать не хочется, и трётся носом о приятную ткань свитера. Даже не задумывается, что до последней нитки Джебом пропах морем. — Уже совсем темно, — тихо говорит Джебом, — я провожу тебя, ладно? Ёнджэ неохотно встаёт и потягивается, хрустит спиной и наблюдает за тем, как Джебом отряхивает своё пальто от пожухлой травы, грязи и налипших листьев. Вокруг стало совсем темно — на всю набережную горят два фонаря, и совсем далеко едва различимы огни маленьких деревенских домов. — Я и не заметил, как утекли сумерки, — говорит Ёнджэ, когда кустарники остаются позади, и под ногами снова скрипит налетевший песок. — Задремал? — Может быть, — Ёнджэ трёт глаза, а потом наощупь ищет предплечье Джебома. Тишину нарушают только шуршащие листья. — Не страшно? — с улыбкой в голосе интересуется Джебом, его голос звучит откуда-то сбоку, и, хотя глаза привыкли к темноте, Ёнджэ едва может различить его лицо. Ночи вдали от цивилизации всегда самые тёмные. — Нет, — Ёнджэ жмёт плечами, — чего тут бояться? — Меня, например. Ёнджэ отвечает ему смешком и нашаривает в темноте его вечно холодную ладонь. Почему-то в этот момент Ёнджэ кажется, что так нужно, хотя нет, он соврал Джебому, страшно, что он сейчас выдернет руку, и момент за секунду испортится… Но Джебом в ответ сжимает её крепче. — Слышал местную легенду про оборотня? Который в полнолуние растерзал всю деревню, а на следующий день не смог смириться с тем, что он виноват в смерти всех этих людей, и убил себя. У Ёнджэ по спине пробегают мурашки. Слышал, конечно, кучу раз, но всё равно становится жутко. — Это всего лишь байка, — отвечает Джебому, — знаешь, здесь нечем заниматься. Отсюда богатый фольклор, сказки, легенды… Джебом хмыкает. Мимо, сквозь темноту, проплывает второй тусклый фонарь. — Тогда я тоже байка. — Передаёшься из уст в уста? — Было бы неплохо. — Ещё бы. — Может, я просто плод твоего воображения, о котором ты расскажешь внукам. — Так вот откуда у моего деда столько сказок про русалок с пышными грудями. — А у него недурная фантазия. — Думаешь? — Конечно. Ёнджэ тихо смеётся с этого ленивого перебрасывания репликами. Он мог бы заниматься этим весь день — нести какую-нибудь чушь и слушать, как Джебом отвечает ему тем же. Для него такое взаимопонимание — что-то новое и откровенно-честное, при виде Джебома всегда становится волнительно и немного нервно, но всё равно комфортно, будто они знакомы много лет. И как все эти огромные чувства помещаются в одном маленьком Ёнджэ? Перед глазами маячит знакомая потрёпанная временем табличка. Джебом останавливается — дальше не может пройти чисто физически. Ёнджэ останавливается прямо напротив него — нос к носу, слышит, как Джебом дышит и как шуршит его испачканный плащ при движении. — Как ты себя чувствуешь? — шёпотом спрашивает Ёнджэ, как будто кто-то может их услышать. Древняя крючкообразная ива, как ворчливая старушка, шелестит своими ветками-розгами. — С тобой мне лучше, — Джебом подыгрывает ему и отвечает таким же шёпотом. — Меня аж скукоживает, когда ты говоришь цитатками из романов. — Обязательно тебе вечно задевать мои чувства? — Джебом притворно обижается и произносит это скороговоркой, пытается ущипнуть Ёнджэ за бок, но из-за плотной ткани пальто ничего не получается, и он выглядит так, будто он пытается притянуть его к себе. В темноте не видно, но Джебом краснеет. — Да, — Ёнджэ шипит ему практически в губы. Джебом уже открывает рот, чтобы ответить что-нибудь язвительное, но случайно своим носом касается носа Ёнджэ, и отдёргивается назад. Ёнджэ негромко смеётся и наугад стучит по нему ладонью (попадает в грудь, прямо на уровне сердца — Джебом задерживает дыхание). Ёнджэ не хочется уходить. Глаза Джебома блестят в темноте, заменяют ночные фонарики-звёзды. — Можно я простою тут до утра? — с грустным смешком спрашивает Ёнджэ. — Ночью будет ливень с грозой, — отвечает ему Джебом, и Ёнджэ не может понять его настроение, — закрой ставни, хорошо? — Хорошо. — Я тоже не хочу тебя отпускать, — шепчет Джебом ему в самое ухо, отвечая на мысли Ёнджэ, — но мы же ещё увидимся, верно? А теперь давай, семья будет о тебе волноваться. Джебом суёт ему что-то в руки, Ёнджэ сначала не может понять, что это, а потом догадывается — маленькая книжка Джебома с изумрудной обложкой, «Старик и море» Хемингуэя с неказистым жёлтым листком внутри. Ёнджэ прижимает её к себе и улыбается, хотя Джебому и не видно. — До свидания, Джебом. — До свидания, Ёнджэ. Обувь Ёнджэ грустно хлюпает по грязи на окраине деревни, ближе к дому становится светлее, у соседей из серых окон льётся тусклый жёлтый свет. Откуда-то доносится одинокий звук аккордеона, который так похож на знакомую Ёнджэ мелодию… Ливень не кончается ни под утро, ни после обеда. Ветер упрямо гнёт деревья, обдирает с них листья, заставляет тонкие ветви хлестать окна. Дед варит кофе в старой металлической турке: Ёнджэ смотрит, как ловко он управляется с закипающим кофе, и с удовольствием вдыхает тёплый кофейно-осенний воздух, греющий лёгкие. Крыша дома протекает от такого напора воды, тяжёлые капли гулко ударяются об металлический таз, стоящий возле двери в кухню. Когда вода в тазе набирается, звук перестаёт бить по ушам. Свет не включают — раз за разом на горизонте вспыхивает неоновая кривая, которая сопровождается отдалённым грохотом. Темно так, как всегда бывает во вторую половину пасмурного и тяжёлого дня. Ёнджэ молча сидит на табуретке, наблюдая за дедом. Потрёпанный, уставший мужчина с жидким серебром волос и загрубевшими от работы руками. И тёплый расплескавшийся шоколад в глазах — Ёнджэ знает этот его ласковый взгляд с детства, когда дед выгораживал его перед мамой или пускал посидеть рядом, пока он работает. Разбросанные по памяти детские воспоминания колышутся, пенятся. Бесчисленное количество историй — все не собрать, даже по крупицам. Дед ставит кружку рядом с Ёнджэ, из неё валит пар. Сам садится рядом и подливает себе молока, медленно и неспешно, пока за окном деревья отчаянно мечутся, царапают небо, тучи. — Помнишь, когда ты был маленьким, я рассказывал тебе о драконах? Ёнджэ кивает с улыбкой. Раньше часто такое бывало — они с дедом сидели на крыльце в хорошую погоду, дед работал или чинил обувь, рассказывая истории и сказки из своего бесконечного арсенала, а Ёнджэ слушал его, черкал в альбоме маленькие иллюстрации или записывал фразы, которые ему нравятся. Давно это было, альбом наверняка пылится где-нибудь на чердаке, прижатый другими вещами из детства, старыми книжками и коробками с прошлым. — Говорят, и у нас поселился один, — дед хмыкает себе в кружку, — оттого и дождь целыми днями. Одна бабка говорит, что даже видела следы на песке чуть подальше. — Да уж… Совсем скучно у нас без лета. Дед кивает, но как будто что-то недоговаривая — Ёнджэ смотрит на него сквозь сползшую чёлку. Гремит гром, и Ёнджэ дёргается от неожиданности, чуть не опрокинув на себя горячий кофе. — Много десятков лет у нас их не водилось, а тут на тебе, понимаешь? Соседей затопило в том месяце, а ливней-то и не было. У нас народ уже другой совсем, не как раньше. А драконы, если и живы ещё, то людям уж точно не кланяются. Ёнджэ обжигает язык. Не нервно или испуганно, просто больно. Горечь скатывается по горлу и бухается в желудок. Все могло бы случиться иначе, обойти, как грязную лужу на сельской дороге… Могло ведь? — Ты ведёшь к тому, о чём я думаю? — осторожно спрашивает Ёнджэ. Дед делает большой глоток, и Ёнджэ знает, что его горло сейчас горит, но, наверное, он делает это намеренно. Тянет время, может, и не специально, но даёт Ёнджэ вспомнить. Вспомнить, что раньше делали с драконами? Старые, запылившиеся истории… Ёнджэ помнит. — Да… Прости, Ёнджэ. Даже если бы я хотел… Он не заканчивает эту фразу. Он знает. Ёнджэ прошибает этим. Он знает, он знает… Про Джебома, про книжки, про следы на песке, про оранжевый лист, выпавший из книжки. Он знает – течёт током, электричество встречается с водой и устраивает короткое замыкание. — Когда? — севшим голосом, сухими губами. Он точно знает, так какая теперь разница — следы Ёнджэ вдоль следов дракона, драконий отпечаток прямо на сердце когтистой и чешуйчатой лапой. — Когда циклон пройдёт. Ёнджэ тяжело вздыхает и не выдерживает чужого взгляда. Отводит глаза во двор, сквозь приоткрытую форточку и вдоль каменистой тропинки к закрытым на засов воротам. Отпереть бы их и рвануть к пляжу, сквозь лужи, стену дождя, колючие молнии. — Почему всё должно быть именно так? Фраза даётся тяжело, Ёнджэ выталкивает её через ком в горле, и она остаётся висеть в воздухе тяжёлой и серой тучей. Вот-вот прорвёт, и она разрыдается прямо над столом с клеёнчатой скатертью. Дед встаёт, и сочувственным жестом прижимает голову Ёнджэ к своему солнечному сплетению. Проводит рукой по волосам, его глаза больше не шоколад, а обычный и грустный карий. Серебро волос становится туманом. Магия кончается, плещется умирающей рыбкой в дедовой чашке, пачкается в кофейной гуще. — Мне очень жаль, малыш. Очень жаль. Из глаз Ёнджэ непроизвольно стекает пара капель морской воды. Ёнджэ сбегает на следующий день. Не может больше выносить сочувственный дедов взгляд, кажется, что даже мама в курсе, потому что достаёт для него сладости и открывает подаренный родственниками чай. На столе мёрзнет джебомова книжка в изумрудной обложке, Ёнджэ боится даже взглянуть на неё и каждый раз отводит взгляд. Во всех любимых и во всех непрочитанных книгах плещется печаль. Каждая мелодия становится минорной. Дождь барабанит, и Ёнджэ хочется набросать этот звук нотами, чтобы потом кто-нибудь смог воспроизвести те чувства, которые волнами точат, обгладывают сердце. Из-за ветра хлипкие спицы зонта выворачиваются и грозят разлететься в разные стороны, как покидающие это тоскливое место перелётные птицы. Ёнджэ прячется от дождя в маленькой отсыревшей беседке. Пахнет размокшей кашей осенних листьев, прикрывающих грязь на дощатом полу. Сесть некуда, поэтому он упирается ладонями в крепкую балку и смотрит на растянувшуюся лужу осеннего моря. Мокрый зонт жалко ёжится от холода. Капли выстукивают что-то на поверхности воды азбукой Морзе — может, они тоже ищут спасения? Но никто никого не спасёт, а потом осень отмолит всё дождями навзрыд. Промокшие насквозь листья тихо хнычут под чьими-то шагами. Ёнджэ запомнил ритм этой аккуратной поступи, а может, тут просто не могло быть никого другого в этот момент. — Они тебя ищут, знаешь? Не оборачиваясь, не глядя в глаза. Только бесконечное море и пустой одинокий берег. — Уже нашли, — слышимая улыбка на холодных губах. — Просто ждут, пока у меня кончатся силы, и дождь прекратится. Ёнджэ поворачивает голову, подбородком касаясь плеча. Джебом стоит в неизменно-бежевом плаще, засунув руки в карманы. Он выглядит расслабленным, привалившись плечом к мокрому дереву. Только кожа бледнее и синяки под глазами заметнее, чем раньше, Ёнджэ уже видел его таким, и всё же это ощутимо скребёт, царапает. — Это надолго? Пожалуйста, не говори ответ. — Ещё совсем чуть-чуть. Джебом ломает губы в улыбке. Его лицо — крошащаяся маска с трещинами там, где были глаза. Ёнджэ уже никогда не узнает, что было у Джебома на душе в тот день. Нити Ариадны натягивались и трещали. Снова льёт дождь. Беспросветное и тяжёлое небо. Ёнджэ натягивает капюшон и проходит мимо покосившейся церкви, только закончилась служба и воздух ещё вибрирует колокольным звоном. Вряд ли кто-то вообще ходит на эти службы — Ёнджэ только однажды видел выходящую оттуда соседку с покрытой платком головой. Он останавливается напротив ненадолго, поднимает голову на перечёркнутое накрест небо. Сам не может понять, о чём думает — мысли неуловимо проплывают мимо, разносятся по черепной коробке колокольными волнами. Ёнджэ выходит из посёлка и медленно идет по знакомой тропинке. Её размыло дождём, и ботинки ужасно пачкаются, хлюпают по грязным лужам. Горизонт — тихое море, пустынный пляж. Никто не рыбачит и не гуляет — ещё бы, опять сезон дождей, — да и некому, молодёжь давно разлетелась, а старики доживают свой век в прогретых домах. Ёнджэ уже давно вырос, успел пожить в городе, а тут всё по-старому. Ничего не меняется и не будет меняться — мокрый песок без следов, тихий и отбитый от жизни населённый пункт, размокшее за много лет дерево старой беседки. Мигающие фонари, скрипящий песок на набережной. Только вот дед больше не варит кофе и не рассказывает сказки, да и старики не выдумывают новых. И одинокая сосна у беседки, несколько лет назад помеченная когтями драконьей лапы, рассказывает свою последнюю историю, когда завывает ветер.