Часть 1
4 октября 2018 г. в 19:38
Дорогая моя, милая, я пишу это письмо в своей голове, зная, что оно никогда не будет написано на бумаге. Это письмо ты никогда не прочтешь и не узнаешь о тех днях, в которые…
Ноги в тяжелых от влаги ботинках медленно и тяжело ступают по набережной. По левую руку от меня – река, по правую – дома с темными окнами (в этом городе спать ложатся рано). Глубоко тяну носом туманный воздух, лицо скрыто от света фонарей широким капюшоном, и ни одна живая душа, прогуливающаяся в этот поздний час, не увидит, что на щеках моих пролегли две блестящие и тонкие дорожки. Ни одна.
Я окидываю мутным взглядом реку. Над ней клубится и ползет туман, скоро он будет здесь, поглотит, сгладит, спрячет острые углы зданий и острые углы моей расколотой вдребезги души. Шаг. Еще и еще, дальше, идти хоть куда-нибудь, потому что каждая остановка, каждое промедление отзываются такой резкой болью, что есть риск упасть на колени, вцепившись пальцами в красивую кованую решетку ограды. Здесь очень красиво, слишком, милая. Осень в этом году выдалась такая, какой и должна быть. Мысками стараюсь не задевать начинающие гнить на земле листья, не хочется нарушать покой их разложения, не хочется задевать покой разложения себя, тем более, что процесс только начался, мне будет немного больнее.
Здесь очень красиво…фонари в этом месте необыкновенного света и цвета – это не резкий и слепящий белесый оттенок, который преследует теперь по всем улицам, а мягко-желтый, теплый и делающий тени совсем живыми, мне кажется, что я скоро сам стану тенью, и клянусь, я был бы не против такой участи. Пахнет здесь также совершенно по-особенному, хотя, возможно, я просто давно не гулял в морось – дождь усиливает аромат преющей листвы, асфальта, и даже мое пальто начинает пахнуть мокрой собакой. С веток деревьев (лип, кажется), что растут здесь, с клекотом срываются стаи черных птиц, неизменно привлекая к себе внимание, это удивительно, милая, жаль, что ты этого не видишь. И не увидишь никогда. Поэтому я смотрю за двоих, несмотря на то, что глаза мои слепнут от слез, а сердце наливается тяжелым ощущением тайны и набухает от дурной, почти черной крови, отравленной скорбью, тоской и бесконечной болью. Я бы хотел обещать тебе, что у нас еще будут такие пронзительно-прекрасные и печальные осени, но точно знаю, что нет. Не будет. У нас с тобой – нет. И это осознание вонзается в мою голову, в мои душу и тело тысячей раскаленных прутьев, их жар и отблески отпечатываются под веками, когда я прикрываю их на мгновения.
Листья, оставшиеся на деревьях, летят каскадами мерцающих капель, ссыпаются золотом вниз. Золотом. Все мое золото, что я обещал тебе, заржавело, и теперь мне нечем не то что одарить, мне нечем даже откупиться от беспощадной судьбы – горсти монет рассыпаются в прах. Прах подхватывает ветер и уносит куда-то прочь. Он хлесткими порывами отвешивает мне холодные и колкие пощечины, не давая вдохнуть и опомниться - грудь становится все теснее, мне кажется, я задохнусь. Поднимаю голову и хватаю воздух ртом, тут же зажимая его рукой, чтобы не изойти на крик. То, что сидит внутри, рвется наружу, хочет быть высказанным и воплощенным, но я не позволяю, я клянусь нести эту тайну в себе до тех пор, пока…
Я скую свое сердце тремя стальными обручами молчания и буду нести в теле своем эту ядовитую горечь, чтобы не дать иным возможности и власти над этим. Дорогая, мне невыносимо одиноко сейчас, но я не позволю себе признаться в этом. Милая, я захожу в храмы (их так много здесь) и молю Бога о нас. Я не боюсь просить Его, потому что Он знает всё, и от этого становится немного легче. Радость, обернувшаяся печалью, дни отчаяния. Да пусть меня хоть трижды повесят – тайна не будет изречена, ни одного стона не сорвется с губ моих. Пусть меня выжрет изнутри этот червь и я упаду замертво, пусть эти неизреченные слова иссушат меня и заберут мой голос. Мне было страшно, милая, теперь мне уже все равно. Подставляю лицо дождю и крепче сжимаю руки в карманах. Я отступаю в тень и растворяюсь в холоде осенней ночи. До утра.