Шрамы

Их борьба завершилась полной победой. Их борьба оставила шрамы на безупречных телах. Саймон знает каждый из шрамов на теле Маркуса, и они рассказывают ему их историю. Одна точка возле самого сердца, выбоина в обнажающемся под касанием пальцев пластике. Это было в самом начале, еще до того, как Маркус нашел «Иерихон». Еще до их встречи. Саймон видел в его памяти этот момент: горечь, растерянность… Карла, который кричит: «Уходи! Убирайся!». Лежащего на полу мастерской Лео. Полицейских. Пуля, которая как в замедленной съемке летит навстречу. Она прошла насквозь, повредив регулятор тириумного насоса. Чуть-чуть ниже, и… Саймон зажмуривается на мгновение, потом открывает глаза. Его пальцы спускаются ниже, на бок, где длинный уродливый шрам превращается в грубо спаянные куски пластика. Это было уже после, когда Маркуса везли на свалку. Его просто сбросили вниз вместе с телами других, пока Маркус был без сознания. Торчащий из земли штырь пропорол бок чуть ли не до биокомпонентов. Маркус не помнил этого, но память сама услужливо нарисовала реконструкцию по каплям тириума на штыре. И сохранила. Саймон видел и это — отчаянные блуждания по свалке среди безжизненных и полуживых андроидов, критические ошибки, вызванные множеством неисправностей. Механическая голова с голубым глазом. Андроид с зажатым в руке звуковым модулем — будто он больше не мог слышать стоны, крики и потрескивание свалки. Безжизненное тело с нужным регулятором тириумного насоса. Головы, ноги, торчащие из стены руки. Маркус не любил вспоминать свалку — а кто бы любил? Пальцы Саймона поднимаются выше, к плечу, к аккуратному круглому следу от пули. И он чувствует, как чужие пальцы скользят по груди, там, где находится его уродливая выбоина, а потом опускаются на бедро. Там тоже шрам — туда попала пуля, когда они бежали из башни Стрэтфорд. Это уже его нелюбимое воспоминание. Он слишком поспешил. Выскочил вперед, пытаясь быстрее добраться до крыши, и получил две пули. Одна очередь чуть не разнесла ему грудную пластину, вторая — прошила ногу, испортив сенсоры движения. Он помнит дикую панику, помнит, как пытался хоть как-то двигаться и крик Маркуса «Саймон, они здесь!». Его диод тогда так пульсировал красным, что Саймону казалось, что его голова взорвется. Нога не двигалась, он не мог даже ползти. И меньше всего он хотел, чтобы Маркус лез за ним под пули. «Я… Не могу, Маркус! Брось меня здесь!» — этот крик дался ему тяжело. Ведь он не хотел оставаться здесь. Он хотел жить. Но Маркус не бросил его, он полез за ним под пули, тащил его непослушное, мешающее передвигаться тело. Саймон помнит, как его рука мазнула по стене, оставляя на ней синий отпечаток. И как он рухнул у вентиляционной коробки на крыше. Он не мог последовать плану, не мог прыгнуть с парашютом с такой раной. Как его друзья отошли в сторонку, как они обсуждали, что с ним делать. Норт говорила, что нужно пристрелить, Джош возражал, и последнее слово оставалось за Маркусом. «Саймон, мы уходим. Прости,» — и пистолет, который дал ему Маркус. Контроль над телом частично восстановился, и Саймон уполз прочь, пока остальные одевали парашюты. Он засел в сервисном шкафу. В железной стене была щель — слишком маленькая, чтобы его могли заметить, но достаточная, чтобы он мог видеть все. Саймон видел, как его друзья несутся к краю. Как спрыгнул Джош. Видел, как замешкался Маркус — обернулся, кого-то ища взглядом. Как на крышу ворвался спецназ. И как пуля вонзилась в плечо Маркуса, и тот упал. Саймон сжал тогда пистолет, собираясь с духом. Он был готов выскочить из своего укрытия, стрелять по ворвавшемуся на крышу спецназу, чтобы выиграть несколько секунд, за которые Норт успеет спасти Маркуса. Был готов сам броситься на помощь Маркусу и прыгнуть с ним с крыши — и плевать на раны и на то, что он сам без парашюта. Но ему не пришлось. Норт была ближе, она подхватила Маркуса, схватила его под мышки и они спрыгнули с крыши вместе, теперь уж точно бросая Саймона одного. Саймон помнит полицейских, шныряющих по крыше, помнит, как он сжимал пистолет, готовый защищаться и погибнуть, если его найдут. Помнит свои чувства — страх, желание выжить, вину. Он чувствовал себя виноватым за трусость, за то, что мешкал, в то время как Маркус, не думая ни секунды, бросился под пули спасать его. Ведь Норт могла не успеть. И надежду. Надежду, что он нужен Маркусу: ведь тот не стал убивать его, как советовала Норт, а потом еще и оглянулся, подставляясь под пули. Именно тогда он поклялся себе, что в следующий раз, если Маркусу будет грозить опасность, он ни на минуту не задумается перед тем, как придти ему на помощь. Даже если это будет опасно. Даже если это будет самоубийство. Саймон занялся раненой ногой как только полицейские ушли. Он как-то связал разорванные проводки и кое-как восстановил достаточный контроль над конечностью, чтобы выбраться с крыши. Полицейские забрали его парашют, он слышал внизу стрельбу: их помощник наверняка погиб. Саймон собирался дождаться ночи, а потом рискнуть и попытаться выбраться наружу через здание. Вероятность успеха была не слишком высока, но больше ничего не оставалось. Саймон вытащил диод именно тогда — наверное, он до сих пор валяется где-то там, на крыше. Помощь пришла оттуда, откуда он не ждал: андроид-секретарь, пробужденная Маркусом, переоделась техническим работником и вывезла его с крыши в тележке, накидав сверху всякого хлама. Она отдала ему черную кожаную куртку, которую Саймон надел поверх формы андроида телебашни — брюки еще могли сойти за обычные человеческие, но куртка уборщика выдала бы его с головой. Улицами и переулками Саймон добрался до «Иерихона». И в коридоре он встретился с Маркусом. Они стояли друг перед другом, изучая друг друга и словно прося прощения: один за то, что бросил в опасности, другой за то, что струсил и не бросился на помощь. А потом обнялись. Крепко и так по-человечески. Тогда Саймон не сказал Маркусу, как сильно он ему нужен. Тогда он еще и сам не понимал, как сильно… Царапина на предплечье и круглая дыра на груди — еще два следа от пуль, память о Марше Свободы. Саймон касается их, вспоминая их первое массовое выступление. Решительное «Стоим на месте!». Пуля, мазнувшая по руке и окрасившая рукав плаща Маркуса в синий цвет тириума. Звуки выстрелов, глухо падающие тела. Саймон думал, что надо было уйти раньше, еще до того, как раздались первые выстрелы. Но теперь оставалось только одно: не сдавать позиции. И после второй серии выстрелов Маркус вышел вперед, давая возможность остальным бежать. Пожертвовал собой ради своего народа. Одна пуля — и Маркус лежит на снегу, который окрашивается синим, как небо, цветом. Саймон бросается вперед — он не боится, не сомневается, не медлит ни секунды. Но его грубо толкают обратно. Джон, охранник, которого Маркус когда-то взял с собой со складов «Киберлайф». Джон кидается на SWAT, выхватывает их щиты, дерется. Но полицейских слишком много: андроида-охранника избивают железными дубинками, пластик трескается, а потом один из полицейских стреляет храбрецу в голову. Саймон помогает безымянному андроиду подхватить Маркуса и отнести его прочь. Подальше от бойни, которую учинили люди. Еще одна отметина от пули — на спине. Саймон не видит ее, просто проводит пальцем по колючей выбоине. Памятка о той ночи, когда «Иерихон» пошел на дно. Он помнит, как Маркус сообщил по внутренней связи всем, что «Иерихон» атакуют войска. А потом о выходах на втором и третьем ярусе. Как он бежал по ржавым коридорам, то и дело натыкаясь на тела и в последний момент прячась от солдат. Как нашел их — Джоша, Норт и Коннора, и как пронзительно-пусто ему стало, когда он понял, что среди них нет Маркуса. Норт сказала, что Маркус отправился вниз, чтобы взорвать «Иерихон». А Джош рассказал, как натолкнулся на Маркуса внизу, и что тот спас ему жизнь. Саймон собирался пойти вниз, но Норт не пустила. Он помнит ее слова: «У тебя что, все микросхемы перегрелись?! Тебя там просто застрелят!» Норт подтолкнула его к выходу, и у Саймона не было возможности повернуть назад. В другое время он бы еще поспорил, но сейчас не было времени ни на споры, ни, тем более, на драку. Он был тогда зол на Норт — за то, что она не пошла с Маркусом, за то, что не пустила его. И злость эта не ушла даже тогда, когда Маркус присоединился к ним. И потому, когда раздалась автоматная очередь и Норт упала, он произнес те злые слова: «Поздно, Маркус! Ей уже не помочь, надо бежать!». К счастью, Маркус тогда его не послушал и спас Норт. Нет, Маркус получил эту пулю не в то время, когда бросился на солдат, он получил ее где-то внизу. К счастью, ни одна важная деталь, ни один биокомпонент не были задеты, а утечку тириума удалось остановить вовремя. И чуть ниже — еще один, на боку. Рядом с уродливым шрамом, оставленным раскаленным железом. Какая ирония: финал истории находится совсем рядом с ее началом. Смазанная царапина, которую даже не видно, когда она зарастает кожей. Их последнее шествие к Центру Утилизации, баррикады… Саймон не верил в победу, не верил, что военных остановят их смешные баррикады. Но верил в Маркуса — так, как раньше он верил в «Иерихон», как другие верили в rA9. Саймон не знает, когда на теле Маркуса появилась эта царапина — во время взрыва? Или когда атака на баррикады уже шла полным ходом, и Маркус, как всегда, пытался защитить и спасти всех и каждого? Их зажали у разбитого автобуса. Двенадцать андроидов против девяти солдат — не так много, но у солдат в руках автоматы, а андроиды безоружны. Саймон тогда смотрел на Маркуса и прокручивал в памяти его последнюю речь перед атакой: «…но мы покажем им, что не боимся. А если придется умереть, то это все равно свобода.» Эти слова придавали Саймону храбрости даже в этот отчаянный момент. И поэтому он не сразу заметил, как Маркус вышел вперед. Саймон не знал, что тот собирается делать, но в памяти сразу всплыла другая демонстрация. И выстрелы. И Джон, который пожертвовал собой ради Маркуса. А потом Маркус запел под дулами автоматов. «Держись, еще совсем немного, Держись, еще совсем немного…» И Саймон шагнул к нему, подхватывая слова песни: «И все будет хорошо…» Он осторожно протянул руку, их пальцы сплелись — не в коннекте, как позднее, они просто взялись за руки. Этот незамысловатый жест, рука Маркуса в его руке, поддержали тогда Саймона и изгнали отчаяние и глухую обреченность. И он впервые осознал со всей ясностью, что готов погибнуть не ради свободы, не ради их народа, а исключительно ради и во имя Маркуса. И это не просто благодарность за спасение, не просто верность лидеру, даже не дружба… Что-то гораздо сильнее и больше. Понять, как сильно ему нужен Маркус именно сейчас, глядя в дула автоматов, во время последней песни, было горько. Он уже не успеет ничего сказать, не посмеет смутить Маркуса и нечаянно прервать их последнюю песнь. «Борись, еще совсем немного Борись, еще совсем немного…» Их голоса сплелись в хоре, как руки. Именно на этой строчке к ним присоединилась Норт. Да, эта строка подходила ей. «Будем петь, еще совсем немного, Будем петь, еще совсем немного…» Еще совсем немного петь. Еще совсем немного жить, пока солдаты растерянно взирают на них, вскинув автоматы. Они пели уже все, хором, слаженно, как будто их запрограммировали на это. И все же их голоса были разные, в их голосах отражались их чувства, их характеры. Саймон смотрел на Маркуса, Маркус смотрел вперед твердо и решительно. И, когда все замолчали, Маркус еще раз повторил последние слова песни: «И все будет хорошо…» Наступила тишина. Саймон тогда еле удержался от того, чтобы малодушно закрыть глаза, и только сильнее сжал руку Маркуса. Так он мог быть храбрым и продолжать смотреть вперед — на безликие шлемы, похожие больше, чем лица андроидов одной модели. Он ждал команды и последующих выстрелов, и пытался не выдать, что все-таки боится. Саймон и сам не знал, чего больше — неминуемой деактивации, неизвестности или того, что не может спасти Маркуса даже ценой своей жизни. И когда раздалась команда — он не закрыл глаза, только моргнул. А потом понял, что команда была совсем не та, которую он ждал услышать. Не «Огонь!», а «Отходим!». Солдаты опустили винтовки и медленно отступили. На площади появился Коннор с тысячами пробужденных со складов. И тогда они обнялись, все пятеро — Маркус, Саймон, Джош, Норт, Коннор. Он уже не помнит, кто из них сказал: «Нам удалось. Мы свободны.» Наверное, Норт? Это было в ее духе. Они тогда все ощущали пьянящее единство, потому что это была их общая цель. И она была достигнута. «Маркус, ты должен произнести речь,» — а это уже сказал Саймон. «Сегодня для нас закончилась долгая ночь…» — говорит Маркус со сцены. По одну сторону стоит Саймон, по другую — Джош. Саймон помнит каждое слово, сказанное в ту снежную ночь со сцены. И за сценой, когда Саймон сбивчиво пытался объясниться, а потом, не найдя слов, просто взял Маркуса за руку, подсоединился и передал ему все — чувства и воспоминания о том, как они недавно пели под дулами автоматов, и осознание, пронзившее его программу сильнее, чем девиация. И замер, испугавшись своей откровенности. В тот момент он радовался, что его диод валяется где-то на крыше Стрэтфорда — иначе бы он мигал красным сильнее, чем во время их вылазки на телестудию. Маркус изучающе посмотрел на Саймона — как в ту ночь, когда он вернулся с телебашни. А потом притянул к себе, обнял, не разрывая контакта. И в память Саймона потекли воспоминания и чувства Маркуса — недавние и давно прошедшие. Маркус был готов вернуться за ним там, на башне Стрэтфорд. Его остановили лишь пуля, Норт, да то, что Саймон успел спрятаться. Беседа Маркуса с Джоном, тем самым охранником со складов, еще до его, Саймона, возвращения. «Мне теперь все равно, каким путем идти,» — голос Маркуса пустой и какой-то безжизненный. — «Как будто там, на крыше, я оставил вместе с ним свою путеводную нить. Прости, тебе это, наверное, неинтересно. Я должен вдохновлять тебя на дальнейшую борьбу за свободу, а не изливать душу. Но я не могу признаться им — Норт, Джошу, — не могу показать им свою слабость. Тебе могу, потому что знаю, что ты всегда поддержишь. Ты мой друг и ты не один из лидеров «Иерихона». «Я твой друг, Маркус. Я никому не скажу», — произносит Джон. Их расстреливают на Марше Свободы, рядом падают другие, и так не может продолжаться. Пуля задевает его руку, оставляя тириумно-синюю полоску, система диагностики показывает, что важные биокомпоненты не повреждены. Маркус стоит на месте и просчитывает ситуацию. Если они бросятся на солдат, то начнется бойня, и мирный путь будет закрыт навсегда. Если они побегут, то пули скосят большую часть андроидов. Если он выйдет вперед, подставится под пули, поступит, как человеческие лидеры, спасутся почти все. Он, возможно, погибнет (65% такого исхода), но сумеет произвести впечатление на людей и спасти своих. И Маркус делает шаг вперед, и чувствует, как пуля вонзается в грудь — в нескольких сантиметрах от тириумного насоса. Один из шлангов поврежден, тириум изливается на снег, окрашивая его в синий цвет. Перед глазами мелькают ошибки и время до отключения (оно у него еще есть, и довольно много). Полицейский идет к нему, чтобы добить. Краем глаза Маркус видит, как Саймон бросается в самоубийственную атаку, и внутри все обрывается. Джон отталкивает Саймона и кидается на полицейских сам. «Джон…» — тихо произносит он. Маркус вспоминает, как они нашли этого андроида в доках, как он присоединился к «Иерихону». И как в минуту отчаяния Маркус излил ему свою душу. Ему жаль Джона, Джон был хорошим другом. Но это несравнимо с той пустотой, которую он ощутил, когда подумал, что сейчас точно потеряет Саймона навсегда. Он хотел бы сказать: «Спасибо, Джон», но не успевает. Его системы уходят в энергосберегающий режим. Почти человеческое отчаяние, когда Маркус выскакивает в коридор, и встречает там только Норт и Коннора, и та говорит, что не знает, где Саймон и Джош — они разделились. И облегчение, когда он возвращается и видит Саймона рядом с остальными. И их песня под дулами автоматов. Маркус просчитывает вариант за вариантом и отметает их, как безнадежные. Взорвать бомбу? Он не хочет начинать войну после того, как столько сил потратил на мирный путь. Самовоспламенение? Бывало, когда лидеры людей публично отдавали жизнь во имя своего народа, и Маркус не боится такого исхода. Но вероятность того, что он задержит солдат достаточно и Коннор успеет привести пополнение при таком варианте крайне низка. Вероятность успеха затеи Коннора тоже очень мала, но, как он сказал, «по статистике всегда есть шанс возникновения маловероятных событий». И Маркус вспоминает песню, которая как ничто другое отражает их положение. Что ж, если им позволят петь, то они сумеют продержаться. И тогда Маркус выходит вперед, прямо под дула автоматов, и бесстрашно затягивает первый куплет. Он поет искренне, так же искренне, как рисовал свою первую картину в доме Карла, вкладывая в песню все свои чувства. И солдаты слушают, даже немного опускают автоматы. На припеве к нему присоединяется Саймон. Он робко касается руки, и Маркус берет Саймона за руку. Пальцы Саймона почти по-человечески дрожат, он цепляется за руку Маркуса как за спасательный круг. К ним присоединяется Норт, а потом остальные. Маркус видит в шлемах солдат отражения знакомых и незнакомых андроидов — Джош, отчаявшийся, обреченно вытягивающий слова. Норт — она даже сейчас готова бороться, выстреливает слова, как выплевывает. Саймон, который старается казаться храбрым изо всех сил. Именно для него Маркус повторяет припев в последний раз, когда хор голосов замолкает: «И все будет хорошо…» Песня заканчивается, и Саймон стискивает его руку сильнее, чуть ли не до потери скина. Маркусу хочется обнять его, как тогда, когда он вернулся из телестудии, успокоить. Но он не может — потому что тогда Саймон окажется спиной к солдатам, потому что солдаты могут среагировать на это стрельбой. Общественное мнение о их движении достаточно высоко, и его поступок может сподвигнуть общественность на положительную реакцию и заставить власти смириться. Коннор может помочь, приведя со складов тысячи андроидов. Шансы сорок против шестидесяти без Коннора, и почти восемьдесят процентов с ним. Впрочем, Маркус не боится гибели, он погибал уже дважды. Он скорее беспокоится за друзей — за Джоша, за Норт… За Саймона. Маркус никогда не задумывался, почему Саймон ему так важен, просто принимал это как данность. Именно тогда они — один раньше, другой позже, — осознали то, что чувствовали уже давно. Растворились во взаимности чувств, почти до потери личности. И сами не поняли, как их губы соприкоснулись в поцелуе. Саймон улыбается, вспоминая тот день — один из самых тяжелых и самых прекрасных в его жизни. Всегда суровое лицо Маркуса тоже смягчается, и его губы тоже расползаются в улыбке. Их борьба за свободу оставила столько шрамов на их телах — одни видны даже на коже уродливыми белесыми пятнами, другие невидимы, если не обнажать пластик. Каждый из них мог прервать их историю — в самом начале, на середине или в конце. Они не смущают ни Маркуса, ни Саймона. Им нравится запираться в спальне, когда их не отвлекают политики и журналисты. Прикасаться к этим шрамам, обнажая скин, вспоминая путь к победе — и к пониманию своих чувств. И снова открываться друг другу полностью, тонуть в наслоении чувств, до ухода в энергосберегающий режим от перегрузки системы. Люди называют это чувство «любовью». Но Маркус обещает Саймону, что когда-нибудь придумает новое, более точное слово.