***
Шастун сидел на площадке на цепочной, с незначительным налетом ржавчины, качели, докуривая вторую по счету тонкую сигарету с ментоловой кнопкой, которую так и не лопнул, и ждал, когда за ним заедут. Он запрокинул голову, рвано вздыхая из-за давящего на горло кадыка, устремив взгляд наверх, откуда мягко, однотонной рябью, все ниже опускались снежинки, заслоняя собой части восьмиэтажных панелек. Перспектива работала вне зависимости от прохлады погоды или иллюзий глаза, сама по себе она существовала всегда, и момент, красоту которого бессильно выразить человеческое слово, выдался необычным. Тема, стоящая на звонке. Свайп. «Алло?» — Привет, я обещал смс отправить, но к тебе сложно заезжать во двор. Собирайся и выходи, — звонок завершился так же быстро, как и сосредоточенный приятный голос заполнил тишину. Все было так просто: есть весомый предлог того, почему они сейчас вдвоем, было и время, и желание, а еще видятся не в первый раз: Шастун первый узнал в мужчине незнакомца в метро, чем поделился с ним в этот же момент. Арсений оказался занимательным, скорее даже захватывающим и запоминающимся: харизматичный, красивый, голубоглазый брюнет на белом ауди. Антон вдруг понял, что чувствуют девушки, когда видят в реальной жизни немалоизвестный образ из сказки, и на какую-то долю секунды ему захотелось чисто по-женски выпить игристого светлого шампанского. — А ты красивый, — неожиданно для парня перешел на элитный флирт улыбающийся Арсений, поворачивая в конце поездки к нему голову, чуть сощурив глаза. Парень ответил пораженно-радостным взглядом, распахивая глаза еще шире, — Могу позволить тебе насладиться моей красотой еще три часа, если подвезешь обратно в Воронеж на днях, — игриво осведомил он, а затем лицо озарила искернняя улыбка, намекая на то, что ее хозяин собой максимально доволен. — Приставать к себе не дам! — все не унимался Шаст. — А куда ты денешься? — без толики сарказма, вдруг совершенно серьезно продолжил Арсений. — Не знаю, — парень наигранно смутился, — действительно некуда. Ну что ж, придется тебе разрешить меня лапать, — он повернул голову к мужчине и встретился с его заинтересованным взглядом. — Ах! Какой позор! Я так смущен! — и широкие ладони прикрыли лицо. Жаль, они не звукоизолирующие и его смех разнесся по салону, смешиваясь с хихиканьем Арсения.***
Их история была чересчур опошлена, с моментами самобытно-согласованными рисками для обоих, для жизни… Для удовольствия. Не было никакой томительной мерзкой стеснённости, и с самого начала оба понимали друг друга, как говорится, без слов. — Ты сможешь? — брюнет застыл на месте, всматриваясь в лицо блондина, что стоял в метре от него, обнаженного по бедра, чтобы не замочить толстовку. — Нет, ты осмелишься? Парень начал судорожно кивать еще до того, как ответил короткое томное «Да» на выдохе и сделал два шага вперед. — Арс, я настаиваю, — и спустя пару рваных вздохов добавляет, не стараясь даже понять, что значит и звучит это ужасно. — Сделай это, пока не село мое сердце. А Арсению хватило бы и одного кивка этого невозможного человека перед ним, с которым он знаком три недели, как целую вечность. Его мальчик, с запекшимися губами, с блестящими глазами, как при лихорадке, просит ударить его со смягчающими обстоятельствами. Если бить пощечину ладонью с водой, то боль будет чувствоваться более чем в два раза менее ощутимо, поэтому Арсений открывает бутылку с негазированной прозрачной водой. Неразрешенных пунктов и сомнений еще целая бездна, но все тело вдруг резко и нечаянно напрягается, а потом под напором скручивается в бок, чуть не падая. Арсений через мгновение оказывается рядом, непозволительно рядом и целует-целует нежную приятно загоревшуюся щеку и поглаживает плечи до малиновой красноты лица. — Еще. — тихий шепот парня растворяется в воздухе. — Что, прости? Антон уверенно кивает, приподнимая уголки губ в непроизвольной улыбке, и Арсению этого достаточно. С этого все и началось, эта пощечина стала отправной точкой, даже неким переломным моментом в их отношениях. Она означала, что дальше все будет иначе, изменится вектор движения, а если мыслить приземленнее, то встречи начнут происходить в более неформальных местах, стоны станут четче, громче, и дыхание начнет захватывать в два раза чаще. Они испробовали многое, но асфиксия, особенно вкупе с какой-либо жидкостью, чаще обычной водой, завлекала и приводила в экстаз обоих, не давая вздохнуть кому-то в прямом, а кому-то в переносном смысле «На какую грязь однако способно мое сердце и влечение» — думал Шастун, становясь на колени перед широко раскинувшейся ванной с до краев наполненной водой, упираясь острыми сгибами локтей в ее белоснежный бортик. Больше не было у него никакой свободы и все решено окончательно уже давно. Дороги назад нет, теперь только посмотреть друг на друга и сделать очередной шаг в ломаную броскую неизвестность, и так до самого конца. — Нет, Тоша, принцесса, я хочу видеть твое лицо, залезай прямо в одежде. — медленно растянул Арсений, складывая руки на груди и завороженно наблюдая за таким ошеломляюще-доступным и покорным парнем, выцепляя взглядом мелкую дрожь в его руках. Не выдержав, мужчина подошел к нему со спины, когда тот поднялся на ноги, и приобнял за талию, невесомо нежно касаясь кончиком носа его длинной шеи, пытаясь успокоить и по реакции понять: не передумал ли он? — Ну А-а-арс, не мешайся. — И Арсений, как милостивый языческий бог, отступил назад, позволяя блондину соприкоснуться копчиком с дном керамической ванны. Вода превратилась в совсем темную — не то болотную, не то речную — фильтруя собой иссиня-черные джинсы. Антон наклонился вперед, сгибая спину, от чего позвонки выступили еще отчетливее, и собрал из языка подобие лодочки, зачерпывая им немного теплой воды и повернулся копусом к мужчине, выжидающе заглядывая тому в глаза. — Сука, невозможный. — после продолжительной паузы, полной двухстороннего восхищения, вдохновенно ответил Арс, задержав после этого дыхание. Антон лучезарно рассмеялся, расслабляя язык, от чего вода стремительным водопадом потекла по подбородку и обмяк, стекая немного ниже. На один такой вечер затрачивалось немыслимое множество количества доверия, приглушенный свет мучительно разлагал умы. Мужчина перешагнул над парнем и в одно движение его колени оказались по обе стороны от худощавых бедер, а руки уперлись в гладкий бортик за головой. Мыслей полно, но хороших катастрофически мало. — Сегодня без веревок? — разочарованно произнес Антон, закидывая свои ноги наверх и обнимая ими торс брюнета. Ванная была широкая, но совершенно непродолжительная, так что ноги приходилось сгибать в коленях, что было не совсем удобно. — А ты догадливый. — За такое количество времени Арсений удостоверился в том, что недовольный Тоша — восьмое нереальное чудо света. Арс, смотря в глаза, подался вперед и вовлек Антона в непонятного трактования поцелуй, ощущая чужие ладони на своих скулах и почти закатывая за орбиты глаза от удовольствия от такого действия. Шумно выдохнув, он резко перенес свою руку на шею парня и с силой надавил вниз, заставляя полностью погрузиться в плескающуюся на кафельный пол от активности воду и почувствовать, как она становится всем миром вокруг, словно ничего больше и нет вовсе. Шастун быстро понял, что к чему, и задержал дыхание, уцепившись пальцами за футболку на Арсении. Звуки доходили будто из-под крышки кастрюли с кипящим бульоном, а нервы слишком уж ослабли на этот раз, несмотря на беспрестанные попытки успокоиться. Он был уверен, что все фобии и страхи завязаны на боли, но прямо сейчас ему не больно ровно так же, как и не страшно от слова «совсем». Первое, что он испытал — перемена температуры. Внезапная, как вспышка или разряд по телу. Его будто обдало с ног до головы горячим паром, мысленная параллель была проведена с жарким июльским днем, когда еще на первом курсе, Шаст поехал с одногрупниками на озеро на неделю с палатками, внутри которых в середине дня было так жарко и душно, что невольно все чувствовали себя заживо варившимися. Паники не было и последние крупинки сознания воспроизводили бегущую строку с яркими неоновыми оранжевыми буквами — " У моей абстинеции голубые глаза» — и снова по кругу. Спустя тридцать две секунды парень напрягся сильнее, — бессознательный инстинкт жизни не унимался — прижимая Арсения ближе настолько, что последний подбородком касался водяной ряби, создаваемой его же тяжелым дыханием. Кто-то может сказать, что это неуместно, что такой вид отношений называется, скорее, абьюзивным, но не все понимают, что суть не в уместности, а в желании. Иногда Арсению казалось, что Антон просто по-другому не может, словно у него заимелся какой-нибудь стокгольмский синдром. Но все сомнения мгновенно улетучивались, как только предмет раздумий замечал на себе долгий взгляд и плавно целовал, как бы для отвлеченя. Они обесчестили друг друга окончательно и бесповоротно, теперь уже навсегда. Антон открывает глаза и через полупрозрачную толщу видит как свет слабо гладит его мужчину по лицу, и как губы того шевелятся — Девяносто секунд. — заключил он и парень под ним дернулся. Когда закончился воздух, он вдохнул воду и она будто стала твердой, похожей на стекло, которое его законсервировало. Все тело, извиваясь, отчаянно поползло вверх, задевая вещь, которую никто из них не удосужился убрать до начала. Вода в легких заблокировала газовый обмен в тонких тканях, произошло внезапное непроизвольное сокращение мускулатуры гортани — рефлекс, называемый ларингоспазмом. Возникло чувство разрывания и горения в груди, так как вода прошла по дыхательным путям. Антоном охватывает бесконтрольная слабость, теряется способность к сопротивлению, сердце валит как конченый снаряд, и наконец у Шастуна возникло чувство, будто он выпил много воды большими глотками, из-за него парень попытался вдохнуть носом, но залилось ещё больше воды, от чего лёгкие стали словно безумно тяжёлыми, а тело как-будто горячим свинцом облили. Он что-то все пытается сказать, но это что-то больше походило на сладкий беззвучный бред, а ослабевшие движения, такие как приподнимание таза, внезапные пассивные разгибания нижних конечностей казались похожими на Первую фазу рефлекса Моро. Арс смотрит на эту картину и не понимает, как такое может быть. В магазине местном такие экспонаты ходят, ручки в канцелярском покупают, дома смотрят телевизор или старые фильмы на ноуте пересматривают. Еще они ни чем не сравнятся с его собственным чудом, его принцессой, Тошей, его маленьким мальчиком, у которого постепенно перестает дергаться и извиваться тело, у которого наступает чувство спокойствия, свидетельствующее о начале потери сознания от недостатка кислорода, которое, в конечном счете, приведет к остановке сердца и смерти мозга. Арсюша — как в порыве неожиданной любовной нежности обычно называл его Антон — даже не пытается помочь, смиренно принимая тот факт, что сейчас не станет его любимого человека, чьи движения стали совсем рваными и слабыми. Неизвестно откуда взявшиеся краски и отсветы заиграли вокруг, и начали омывать его, переполнять, а руки зажимать со всех сторон, будто тиски. Когда Арсений позволил вдруг совсем неожиданно вдохнуть, потом ещё некоторое время сохранялось сильное жжение в груди, особенно когда кашель одолевал его приступ за приступом. Арсений потянулся к его лицу и со всей присущей ему от природы нежностью, стер большим пальцем соленые дорожки, вперемешку со слюной с окрасившихся в бордово-малиновый цвет щек. — Я хочу, чтобы ты подарил мне флакон духов, наполненный твоими слезами. — Больше, чем шептать на ушко непристойности, он любил озвучивать весьма странные мысли и Антона. — Ты не жалеешь? — спустя время, дав парню отдышаться, пригладить рукой откровенно мокрые волосы и разорвать дисконнект с этим миром, задал вопрос брюнет, так по-детски искренне приобнимая, трогая и целуя Антона везде: во влажный висок, затем в живот, после в предплечье, потом россыпь на щеке и подбородке, и снова влажный висок. — Я пожалел только, что глицинчика не хапнул перед этим всем делом. — хрипло отозвался Тоша, счастливо щурясь от ласк. Он никогда не мог, и не может врать себе, ему действительно нравится, ему было несдержанно хорошо. — Приличным я вот тебя совсем не помню. — хитро улыбнулся мужчина и легко подбросил толстовку ровно так, чтобы она приземлилась прямо в руки блондина. Раздается хохот и покрывает всю ванную комнату, словно кто-то опрокинул внушительных размеров банку с краской. — Пока, Тоша, я домой. — нежный голос как кисть, вырисовывает свои продуманные узоры. — Пока. Из коридора, что находился слева, послышалась возня, а затем оглушающий хлопок двери и секундная всепоглощающая тишина, сменяемая вскоре заводным, до боли знакомым голосом: — Дорогой, я дома! Ты разогрел ужин? «Дурачье» — подумал Шастун, натягивая толстовку обратно, стараясь скрыть ею гусиную кожу на руках и животе, вместе с приятной теплотой, разливающейся горячим шоколадом где-то глубоко внутри.