Прощай

Налей мне, если ты хочешь скандала Нет, нету никого хуже чем я, ты сама мне так сказала

      Утро сменялось ночью, ночь сменялась утром и, в какой-то момент, каждый день стал быть похожим на предыдущий. Эти вечные скандалы, море слёз и дикие всплески эмоций давно утратили былую горячность и вовсе перестали играть какую-то роль в моей жизни. Счастье сменилось депрессией. Депрессия сменилась апатией. А после апатии обычно не следует ничего, кроме пустоты. Если, конечно, пустоту нельзя назвать апатией.       Наши отношения были похожи на нечто невообразимо лёгкое и необязательное, чего обычно нет у тех людей, кого зовут «нормальными».       В день нашего знакомства он был в чёрной строгой рубашке, пара верхних пуговиц которой были вальяжно расстёгнуты. Головин внимательно изучал мой наряд и потирал свой выбритый подбородок шершавыми пальцами правой руки, запястье которой было окованно кожаным ремешком его дорогих часов. А я просто сидела и ждала своего друга – Федю Чалова, в свой выходной, чтобы забрать никому не нужный ноутбук со своей курсовой работой. — Прости, что заставил так долго ждать. Как видишь, у нас тут фотосессия, которая меня дико бесит...       Парень нервно улыбнулся и протянул мне сумку с техникой, которую я ненароком забыла в его номере.       В то время я подрабатывала помощником фотографа ПФК ЦСКА. В моих обязанностях было лишь привести парней в порядок для того, чтобы картинка смотрелась приличнее. Но несмотря на свою приближенность к команде, общалась я только с Чаловым. Наверное, потому, что с ним было легче всего пойти на контакт. А потом я познакомилась с Сашей. Он был дико галантным. Эти его вечные игры глазами, манерное общение и те якобы «случайные» касания до моего тела, которые пускали сотни вольт разрядов по коже. — Александр. Тогда он протянул мне свою руку, расплываясь в гордой улыбке и, как всегда, выстреливая глазами. Мои щёки налились румянцем от его действий, но руки мы всё же друг другу пожали. — Александра. И он засмеялся. Так громко, но так по-настоящему. Да, это было иронично, и именно это его рассмешило.       А потом наши отношения начали стремительно развиваться. Мы проводили ночи вместе, а когда позволял его график, то целые дни и недели. Мне было хорошо с ним, а ему было хорошо со мной. Я видела это в его глазах. Маленькая искорка в огромном космосе души, отзеркаленной на поверхности зрачка. Ведь глаза не врут, правда? — Ты очень красивая, — еле слышно произносил он, освещённый тусклым светом ночного месяца, накручивая прядь и без того моих вьющихся волос на свой указательный палец и внимательно вглядываясь в моё лицо.       Но мы никогда не вели разговоров на тему того, кем мы друг другу приходимся и даже не «заикались» об этом. Просто проводили время вместе, обычно расставаясь к полудню, после распития утреннего кофе и похода в совместный душ. Так прошёл год.       На какое-то время мы съехались, начали жить вместе, но это продлилось недолго. Однажды он даже сказал, что любит меня. Как ни странно, это было в порыве страсти и алкогольного небытия, когда твой последний лоскут одежды слетает на пол, тебя переклинивает и в голове происходит несколько ярких щелчков, которые называют «фейерверками». Хоть и под огромным градусом, но он произнёс эти слова. Всего лишь один раз. Но этого было достаточно для того, чтобы я услышала.       Через какое-то время он начал меняться. Разговоры «на тонах» занимали большую часть нашего времени, проведённого вместе. Он не понимал меня, а я перестала понимать его. Отправной точкой всего хаоса в моей жизни был визит Саши, который появился на пороге моей квартиры так же неожиданно, как и обычно наутро пропадал из неё. — Так, значит, в «Монако», да? — я постаралась быть чуть смелее и не показывать того дикого страха, который так и рвался наружу. — Всё-таки читаешь новости... — он незаметно улыбается и продолжает буравить донышко стакана взглядом, в котором только что был налит остывший кофе. Лаконичней бы смотрелся виски, но профессия не позволяет. — Мне Федя сказал. — Вы всё ещё общаетесь? — Всегда. И он замолк. Головина всегда связывали тёплые отношения с Чаловым. Не только как с футболистом, но и с другом. Но как же он злился из-за того, что такие же отношения связывают и нас с Федей. Но, само собой, показывать он это не любил. — Он поможет тебе пережить это, — голос парня немного хрипит. Волнуется. Совсем чуть-чуть. — Ты думаешь, что мне будет настолько плохо без тебя? — Я это знаю. И снова он прав. Да к чему это всё? Наши отношения давно сошли на «нет» и вообще, нас не связывает больше ничего, кроме... — Было неправильным приходить к тебе эти две недели и брать тебя. Чувствую себя очень... погано... — Саша берёт стакан в руки, словно ожидая, что он вот-вот наполнится чем-то, да покрепче, но потом ставит его обратно, точно понимая, что этого не произойдёт. — С каких это пор ты стал добродетелем? — С тех пор, как ты, вопреки нашему разрыву, продолжила ложиться под меня. Слова как обожжённый клинок врезаются в сердце. Оно снова кровоточит. И на этот раз сильнее. — Прости... — понимает, что причинил боль и признаёт это.       За окном уже стоит глубокая ночь, и даже не слышно проезжающих машин на шоссе, ведь все люди давно спят глубоким сном в своих домах, даже не размышляя о том, что будет завтра. — Прощай, Головин.       Это явно не то, чего он ожидал услышать после своих слов, но по-другому никак. Нужно закончить этот замкнутый круг как можно скорее и, желательнее всего, самой, не давая ему возможности всё сделать так, как хочет он. — Я действительно желаю тебе удачи, Саш. Будь счастлива.       Головин встаёт с высокого табурета и направляется к выходу. Пол под его ногами тихо поскрипывает, от чего девушке становится ещё больнее, ведь она слышит, как он уходит. И это не остановить. Как ей хочется сейчас броситься вдогонку, громко закричав и заплакав, вцепиться пальцами в его плечи и не отпускать. Никогда. Никогда. Но нельзя. Она просто не может.       Он не спешил уходить. Тоже не хотел. Встал в прихожей и смотрел ей в спину, всё ожидая и надеясь на то, что она повернётся. Но этого не будет. И он знал это.       Головин тяжело выдыхает. Берётся пальцами за холодную дверную ручку и замирает. Последние слова, которые он произнёс перед тем, как уйти насовсем, были теми, что называют «от сердца». — И не забывай, что я по-прежнему люблю тебя.