росчерки шрамов

Лезвием по плечам. Всхлип. Не от боли. Хотя, может, и от неё. Зарывшейся где-то глубоко в грудной клетке, откуда не вытащить. «— Красиво, правда? — выдыхает дым из приоткрытых губ, прижимая одной рукой вмиг напрягшуюся спину к горячей груди». Плавный росчерк. Сквозь тяжёлое дыхание слышится стон. Тёмно-красный узор расцветает на бледной коже с едва заметными созвездиями веснушек. «— Очень, — ментоловое облако одной сигареты на двоих растворяется в холодном воздухе, а в глазах отражаются звёзды и мечты о будущем». Руки трясутся. Лезвие выпадает из скользких пальцев. В полумраке не видно, но он чувствует, как пузырьки крови лопаются. Стекают тонкими линиями по коже. «— А знаешь, что ещё красивее? — шёпот обволакивает. Он молчит, думая о том, чтобы хоть раз коснуться звёзд трезвым. — Твои глаза. Они сияют сильнее». Веки сжимаются. В омутах больше нет блеска. Они потухли. Как будто хулиганы выкрутили горящие лапочки, оставив после себя темноту и чёрные дыры в патронах. А мечты сдохли вместе с деградирующими в кокон бабочками, когда-то парящими в животе. «Мягкие движения губ, медленный танец языков, руки же наоборот поспешно расстёгивают чужую ширинку, а тело охотно подставляется под чужие касания. Не чувствуя холода, они дарят друг другу своё личное тепло. Слабое тело прижимается лицом к стене, а сзади в бёдра впиваются сильные пальцы, наверняка оставляя синяки, как и губы, нежно скользящие по шее». Ноги пьяно вальсируют к окнам. Там, где-то впереди, кто-то смеётся. Он, наверное, тоже сейчас весело смеётся и влюблённо возносит к небу чужие светло-карие глаза. Ямагучи смотрит наверх, где небо скрыто плотными тучами. Голова болит. Воспоминания давят на виски, задерживая кровоток. Или виной тому музыка на максимуме в наушниках. Да какая к чёрту разница. «Утром он проснулся абсолютно счастливым. Долго-долго смотрел на спокойное лицо, наполовину закрытое чёрной чёлкой. С каждой секундой, проведённой рядом, он влюблялся всё глубже». Руки с бледными шрамами тянутся к балконной двери. Холод и шум города врывается в комнату с отражаясь от валяющихся повсюду бутылок. Он уже не помнит, когда не был пьян. Совершенно забыл про сон. Босыми ногами на холодный бетон ступает бесстрастно. Упирается одной рукой в ржавые перила, другую закусывая зубами до крови, роняет слёзы вниз. Открывает глаза… «Скоро снег, а батареи до сих пор ледяные. Неважно. Куроо рядом. Тёплый, нежный и любимый. Ценность таких моментов не измеряется ни в одной валюте. Таких моментов было у них много. Было…» … и зажмуривает снова. Всё, что ему осталось, — вспоминать прошлое, когда он был кому-то нужен. «— Я тебя не люблю, — избегает зрительного контакта, зачёсывает непослушную чёлку к верху. — Прости. Ничего не спрашивает. Нет. Мотает головой, собирает вещи, забывая о гордости, позорно вытирает рукавом толстовки воду со щёк, веснушки на которых ещё вчера были соединены шариковой ручкой в созвездия». Каждый день он думает. Думает-думает-думает. До цветных пятен зажмуривает глаза. Единственным собеседником осталась полупустая бутылка то ли виски, то ли текилы. «— Ты проебал своё счастье, — как лезвием вдоль вен, глаза Тсукишимы неприкрыто сияют. В груди разрастается чёрная дыра. Огромная пустота, затягивающая всё хорошее, представляя забвению заклеенную пластырем душу. Отрывая с мясом тканевую полоску, выставив наружу раны». Он хочет прыгнуть. Тадаши устал жить в мире, где ему одиноко. Он хочет жить с ним. Засыпать в тёплых объятиях, трогать зажившие на запястьях шрамы. Хочет перестать думать, что завтра будет хуже. Но он не прыгнет, с ненавистью захлопнет балконную дверь. Слабак. Ничтожество.