Маячки

      Если окна заперты ― невыносимо, буквально удушливо. Сигареты, которые курит Сащеко, конфетно-сладкие, но крепкие. Олег не понимает куда в него лезет, кажется, что еще немного и Рома схлопнется, просочится дымом сквозь одежду, смешается с клубами, плавающими по комнате.       Если окна заперты ― невыносимо, задыхаешься, неебически кружится голова. Поэтому Савченко вываливается в окно, глубоко вдыхает не менее терпкий, но хотя бы холодный осенний воздух. Он смотрит сквозь кудри, в пустоту, в мокрые пятна асфальта, раскачивает скрипучую раму.       ― Охуенно мелодично.       ― Ты ебанулся?       Они смеются, заразительно, но глухо. Больше делать нечего, откатали, теперь перерывы и мелкие дела, на которые все не было времени. Спортивная сумка Ромы уже заняла свое место у двери ― ожидает.       К ладоням Олега липнет старая штукатурка, лущится пластами, потом сложно отскрести. Они стоят почти бок-о-бок, только Олег дышит в улицу, а дым дышит за Рому. Как обычно.       Сащеко щурится, косит на плечо в старой футболке. Органично вписалась в интерьер засраной сталинки на окраине города.       ― Банально, ― отмечает Рома, осматривая непритязательную кухню, ― как обычно.       ―Это не банальности, братишка, ― парирует, поднимает голову. Совершенно не охота окунаться обратно в удушливые объятия комнаты, не Ромы. Сащеко как-то особенно нетороплив сегодня, игнорирует и курит, ― это, ― многозначительно вдыхает Олег, поворачивая голову в сторону, ― маячки.       ― Константа?       ― Единственная в этом ебаном мире.       Савченко видит только край скулы и родинки. Родинки ― это тоже константа, но его личная, в самом ебнутом плане родная, не как у всех.       ― Ты когда вернешься?       ― Не когда, а если.       Олег честно бы хотел возразить, но в случае Сащеко ― действительно "если". Все, что не убивает, делает нас сильнее, только Рому убивало, во всех смыслах: временно и подытоживая. Мазало и ненадолго собирало обратно, обманывая, не сообщая где конец этим гонкам на опережение.       Савченко думает, что в планах Сащеко крупного рода наебалово, не какого-нибудь долбаеба или местного барыги. Нет, он методично наебывал саму Смерть, играл с ней, думал, что получится. Она пару раз прижимала его, делала реверансы, тыкала мордой в его же блевоту, игриво сжимала сердце, сбивая ритм, перебирала склизкое и теплое нутро кишок. Рома, конечно, выгребал. Пока. Пока ей не надоело.       Савченко даже завидовал тому, что эта пара вальсирует чаще, чем Рома допускает его к объятиям. Олег, в сравнении, ничуть не губительный клинок, скорее губка. Но от этого не менее томительно и обидно, по-детски, не мучительно щемит, а скорее задевает.       На Сащеко всего два претендента, и оба варианта ему по душе.       ― Хочешь вместе?       ― Оставь себе, ― Олег больше ни-ни. Доказать ему? Доказать себе? Хули толку-то, если бухать все равно как не в себя.       ― Можно я тогда просто тебя выебу, если заторчать не получится?       ― Себя выеби, - оскалится Олег, выпрямляясь.       Эти разговоры до прощания всегда выходили такими неловкими, максимально глупыми. Нельзя же уступить, просто "обними" ― попросить и не расплавиться. Сложно. Савченко вообще думал, что после их первой ебли им на голову наебнется если не небо, то потолок точно, он даже зажмурился тогда, сдерживая инстинктивное желание закрыть лицо руками.       ― Роман Николаевич, съебывай уже, ― моляще смотрит на него Олег. Чем дальше идут эти бессмысленные разговоры, тем невозможнее кажется вариант больше не встретиться ни в этом городе, никогда вовсе. Сащеко ― причина развивающейся тревожности и бесконечная головная боль с вишневым, дымным запахом.       ― Всенепременно, Олег Вадимович, проводишь?       ― Наберешь?       ― Не обещаю.       Ромка вообще нихрена и никому не обещал в своей чертовой жизни, даже Олегу, даже незначительное, даже если очень попросить.       ― Езжай-ка ты нахуй, ― тоном, который бы вряд ли можно было оспорить, заключает Савченко.       Они уже стоят в коридоре, когда Роман хлопает его по спине одобрительно, очень торжественно, слишком по-дружески, не-так-как-хотелось-бы, поднимает сумку, закидывает ее на плечо.       Молчат совершенно невыносимо, абсолютно глупо, по-идиотски, совсем по-взрослому. Хлопает дверь и замок щелкает один раз ― напоследок, один раз ― в вечность. Не набирает. Ни на утро, ни в пятницу, никогда.