возвращайся домой

Джунхи тяжело вздохнул и закинул ногу на ногу. Форменные синие штаны неприятно скрипнули, и он поморщился. Постучал ручкой по столу. — Ким Бёнкван? Второй раз за месяц вы тут у нас. Посмотрел на бумаги, потом посмотрел на Бёнквана. Устало и обжигающе холодно. Время шло к двенадцати ночи, и меньше всего хотелось тянуть время с этим мальчишкой, который как будто только и делал, что попадал в неприятности, кажется, нарочно. Его лицо за последний год уж очень примелькалось — драки да мелкие хулиганства. Проблемный ребёнок. Ещё немного — и его делами перестанет заниматься детский отдел, и тогда будет всё серьёзно. — Ты же понимаешь, к чему все идёт? Бёнкван был похож на проблемного подростка и, собственно, им и был. Кривые портаки на руках, множество проколов в ушах, один на брови и, кажется, на языке. Под глазом — свежий синяк, а костяшки все в ссадинах. Волосы мертво-высветленные, а взгляд затравленный и злой. Таких подростков Джунхи не любил больше всего. С ними было сложно договориться и невозможно было что-то объяснить. У Бёнквана миллион дел по уличным дракам, одна кража и угон автомобиля. Незаконное распитие алкоголя можно даже не считать: Бёнкван научился бежать и прятаться. Но не очень умело. Он, очевидно, не боялся копов. Но глядел всегда отчаянно и зло. — Тебя придётся заключить под домашний арест, понимаешь? Будь тебе уже восемнадцать, сидел бы в колонии давным-давно. — Скажите это моей матери, — усмехнулся Бёнкван. — Она выгонит меня из дома в тот же день, как я там окажусь. — Вот как, — без энтузиазма отозвался Джунхи и щёлкнул ручкой. И ещё раз. — У неё не будет выбора. Как и у тебя. А за разбитую витрину надо будет выплатить административный штраф. Бёнкван поморщил нос. — Не ебёт. Джунхи вздыхает и снова щёлкает ручкой, терпеливо проглатывая хамство. Встаёт и оставляет Бёнквана одного, аккуратно закрыв дверь. Чтобы вернуться буквально через пару минут вместе с ещё одним полицейским, таким же молодым, кажется, как и он сам. Второй мужчина недоверчиво щурится, но пытается держаться уверенно. Его рыжие волосы выбиваются из-под форменной фуражки. Бёнкван смотрит с интересом. — Ким Сэюн, для тебя — сержант Ким. Он лично каждый день будет приезжать к тебе домой и в твою школу, чтобы контролировать твоё поведение и учёбу. Иначе ты окажешься в детской колонии. Сам сержант Ким трёт глаза и кривится недовольно. Видимо, так себе работа. Бёнкван его понимает, мало в этом удовольствия — каждый день таскаться за каким-то мальчишкой, чтобы удостовериться, что он дошёл от дома до школы и обратно. Так себе развлечение. Всё, до чего коснётся Бёнкван — так себе. Пора уже это принять. Они заполняют кучу бумаг, Бёнкван все ещё умудряется хамить на каждое слово полицейских, так, из чувства азарта, пока сержант Ким не выдыхает устало: — Не порть отношения раньше времени, ты даже не представляешь, как часто мы будем видеться. Бёнкван хмыкает, но больше ничего не говорит. Домой его доставляют на полицейской машине ближе к шести утра. Это, наверное, худшее наказание, которое можно придумать. Дай бог, его мать трезвая и одна дома. Если нет — то ей же хуже, наверное. Но дома никого нет, сержант Ким на правах полицейского деловито ходит по квартире и осматривает весь этот хлам, за которым не видно мебели — только её очертания. С кухни несёт гнильцой, но впрочем, за ту неделю, что Бёнквана не было дома, ничего не изменилось. Разве что вонять стало сильнее. Сержант снова трёт глаза и снова морщится, спать наверное хочется ужасно, но Бёнквану — нет. Ему здесь не то что спать не хочется, находиться здесь лишнюю секунду не хочется. — Сержант, — поворачивается Бёнкван к Сэюну и осекается. Сержант Ким поправляет фуражку и как будто виновато смотрит Бёнквану в лицо. По его лицу мало что можно понять, больно уж оно идеально-безразличное. — Извини, мне пора идти. Я приеду вечером и надеюсь застать твоих родителей. И тебя. Дверь захлопывается. ... Бёнкван снимает с пальцев кольца, на тумбочке перед зеркалом, их оказывается штук двенадцать, целое состояние, жаль, что из дешёвого металла. Все руки в плотном слое грязи и крови от ссадин и царапин, следы от колец белеются обручами, это смешит Бёнквана. Как давно он мылся? Дня три назад, наверное. И то не точно. Татуировки на его теле выглядят как грязь, и сам он весь такой и таким ощущает себя. Грязным. Ужасным. Отвратительным. Он ненавидит свою мать, себя, свою школу, полицию, раннее утро. И ещё раз себя. Себя в первую очередь. Потом уже, наверное, мать. Бёнкван раздевается и становится под воду. Становится легче. Он думает, что, может, даже наденет сегодня школьную форму. Спросит, что проходили на прошлой неделе. Пробежится глазами по учебникам. Он не глупый — проходной экзамен сдаст, даром что не устный, преподаватели его не любят. Бёнквана. А кто любит? Грязь скатывается будто слоями, кожа становится удивительно белой, не считая татуировок, синяков и ссадин. Под ними словно пергамент. Дно ванны какое-то склизкое — чёрт знает почему, Бёнкван и знать не хочет. Хочет поскорее собрать вещи и уйти. Вытирается полотенцем наспех, волосы тоже — высохнут, пока дойдёт до школы — стремительно одевается. Он чувствует себя беззащитным, поэтому собирается как можно быстрее, чтобы сбежать с приходом матери, а лучше раньше. Форма мятая, но чистая, совсем её не носил, в желудке неприятно колет — не ел с позавчера. А дома и нет ничего, но ему не впервой. «Господин полицейский мог бы и покормить», — усмехается про себя Бёнкван и решает уйти из дома сейчас, накидывая на плечи поверх пиджака потёртую косуху. Нелепо выглядит, но что это, если не жизнь Бёнквана. Сплошное нелепое разочарование. ... Он попадает на контрольную по математике и выговор от директора. Бёнкван думал, что все на него махнули рукой и просто тянут до выпускного, чтобы не портить имидж школы, что, в принципе, правда, но выговора от директора он всё равно не ожидает. Было бы ему не насрать, он бы обязательно расстроился. Но пока язвит в кабинете директора по поводу своих родителей, даже немного веселеет. — Сегодня пришло административное письмо на адрес школы, в котором значится, что вы под домашним арестом. Ким Бёнкван, не хотите объясниться? Директор выглядит расстроенной и злой, а вся ситуация такая нелепая, что только веселит Бёнквана. И всего. — Не хочу, сонсенним. Бёнкван улыбается и еле заметно мнёт уголок пиджака. — За все ваши административные нарушения школа несёт ответственность в том числе. Вы обязаны — Бёнкван перебивает её. — Мне похуй, сонсенним. Всё, что вам надо знать, вы наверняка знаете. Бёнкван хмыкает, наблюдая, как багровеет директор. Уроки закончились, ему уже пора домой, если он не хочет встать на учёт. Директор прячет взгляд в бумаги на столе и шипит, еле сдерживая злость: — Пошёл вон. Чувствует ли себя Бёнкван безнаказанным? Вероятно. Нет ничего, что могло бы задеть его. И нет такого наказания, которое могло бы что-то изменить. Его уже год как пугают отчислением, но табели с оценками закрыты, а поведение в школе хоть и оставляет желать лучшего, но всё ещё не выходит за рамки закона; Бёнквану кажется, что он знает границы и знает, что надо делать, чтобы его жизнь не сломалась насовсем. Но ему только кажется. Он давно летит в пропасть, и не только фигурально; чьи-то мощные руки толкают его с лестницы, около школы, он слышит насмешливое шипение: — Какой ты сегодня хорошенький, Джейсон, втираешься в доверие к первоклашкам? От своей клички, известной только в узких кругах, бросает в холодный пот — чужие руки обхватывают шею и душат, пока лицо скрыто под тенью кепки. Но Бёнкван узнает его по голосу. И по змее на предплечье, исчезающей в чёрном рукаве худи. — Думал вернуться? Руки на шее сжимаются сильнее, в глазах начинает темнеть; Бёнкван не знает, какого черта банда все ещё преследует его, он давно вернул все долги. Бёнкван пинает парня в колено, и тот отпускает его. Его зовут Донхун, теперь Бёнкван даже видит его лицо. Совсем не изменилось за год. Бёнкван встаёт и отряхивает штаны. — Слушай, мне сейчас лучше с тобой не пиздиться, — Бёнкван чувствует, что драки не избежать, но хотя бы не у школы и не сейчас, никто ничего выяснять не будет в случае чего. — Мне похуй, друг, на твои желания, нам надо с тобой очень серьёзно поговорить, — хватает за руку. У Бёнквана всё вскипает внутри, он еле держится, чтобы не ударить по лицу второй, свободной рукой. Но выдернуться не получается. — Я всё вернул, нам не о чем больше разговаривать, — шипит он. Донхун ухмыляется, дёргает на себя. И бьёт по лицу. — Если бы, друг. Бёнкван падает на колени и закрывает лицо руками — наверняка сейчас прилетит с ноги. Может быть, дать себя избить не такая плохая стратегия, но эти мысли исчезают, как только он слышит резкий звук полицейской сирены. И громогласное из рупора: — Стоять! Донхун только и успевает, что прошипеть «ебучие копы» и сигануть через забор, оставив Бёнквана одного. Из полицейской машины выбегает Сэюн и бежит не за Донхуном, а сразу к Бёнквану. — Какого чёрта? Помогает подняться. — Это что, так сложно, не попадать в передряги по дороге домой?! — Чувак, — болезненно шипит Бёнкван, забывая сразу все вежливые окончания, — я ничего не делал, веришь, нет? — Мне за ним поехать? — рука сержанта крепко сжимает плечо Бёнквана, он пытается заглянуть в глаза, но Бёнкван отворачивается. Держится ладонью за скулу — становится липко, Донхун носит кольца, наверняка подарок от одного из них. — Ты его не поймаешь. Сержант смотрит сначала на Бёнквана, потом смотрит вокруг. — Прямо тут есть камера, мы сможем его опознать. Поехали в участок. — Зачем? — Бёнкван вздрагивает. — Заявление писать. Сэюн идёт в сторону машины, но Бёнкван хватает его за руку. — Не надо ничего писать. — Почему? — Сэюн моргает непонятливо, но останавливается. — Он же напал на тебя, — отнимает ладонь Бёнквана от лица, — нанёс повреждения. — Я не буду писать на него заявление. И говорить тоже не хочу об этом, — вырывает свою руку от сержанта и снова прижимает к себе. Бёнкван только и хочет, что есть и спать. Больше ничего. Сэюн смотрит долго, изучающе. Он слишком человечный для копа. Слишком живой. Копы никогда не церемонились с Бёнкваном. Никогда не пытались договориться. Не проявляли заботы. Сержант Ким не коп вовсе, а как будто просто примерил полицейскую форму и забыл снять. Только и всего. Он убирает ладонь Бёнквана снова и поднимает его лицо за подбородок, чтобы рассмотреть ссадину. Цокает. — Где-то ещё болит? Бёнкван внезапно смущается и мотает головой. — Какая разница, — ворчит, но агрессивно не выходит. Скорее смущённо. — Я отвечаю за тебя, — вздыхает. — Поехали в участок. Мне надо документы оформить кое-какие, а ты просто со мной покатаешься. Бёнкван ёжится и поправляет куртку. Хочет что-то возразить, но не чувствует подвоха. Почему-то ему кажется, что Сэюн не сможет его обмануть. — Всё будет в порядке? — Да. — Не заставите писать заявление? — Не заставлю. Я не могу тебя заставить. Бёнкван соглашается. ... Он сидит один в офисе Сэюна и ест какой-то дешёвый сырный рамен — единственное, что ему смог предложить Сэюн. Но это всё равно чертовски вкусно, особенно после нескольких дней вынужденного голодания. Сам Сэюн где-то ходит и решает какие-то бумажные вопросы, Бёнкван не вдаётся в подробности. Ему по-правде всё равно. От еды и тепла начинает ужасно клонить в сон, и он засыпает на узком диванчике рядом со столом, неудобно свернувшись. Он слышит, когда в комнату заходит Сэюн и кто-то ещё. Незнакомый голос спрашивает: — И чего ты с ним как с ребёнком возишься? А Сэюн отвечает, уже шёпотом: — Он и есть ребёнок, — и Бёнквана сверху накрывают тёплой форменной курткой. Больше он ничего не помнит. . . . — Мне надо отвезти тебя домой, — говорит Сэюн. — Уже вечер, мой рабочий день закончен. Он выглядит уставшим и грустным. Бёнквану где угодно лучше, чем дома. О чём он и говорит. Без каких-то намёков. Просто так. Сэюн грустно кивает, но ничего сделать не может. Бёнкван ёжится сонный в чужой куртке и становится похожим на воробья, маленького и нахального. Сэюн кладёт руку на плечо и приободрительно сжимает — он ничем не может помочь. Он просто полицейский, и личные проблемы Бёнквана на то и личные. Не должны касаться личной жизни Сэюна. Они садятся в служебную машину, и в этот раз — Бёнкван на переднее сиденье. — Не расскажешь, что это за пацан был? — спрашивает Сэюн. — Я не могу тебе такое рассказать, ты коп, — лениво говорит Бёнкван. Этот ответ не устраивает Сэюна точно, и тот морщит нос. Снимает фуражку. — Смотри, теперь не коп, — Бёнкван закатывает глаза, — мой рабочий день закончен, теперь я Ким Сэюн. — Если ты думаешь, что, сняв фуражку, перестаёшь быть копом, то боюсь тебя расстроить. Сэюн грустно смотрит на дорогу и вздыхает. — Ты опять ко мне на ты, я настолько неавторитетный? Бёнкван весело хмыкает. — Прости. Какое-то время они едут молча, и Бёнкван совсем не узнаёт местности вокруг. Но не придаёт этому большого значения. Он вздыхает и тихо начинает говорить. — Это мои отголоски из прошлой жизни. Преступные группировки, всё такое. Я уже год как не с ними, но они постоянно напоминают о себе. Я привык. — Убьют же однажды, — спокойно говорит Сэюн, а Бёнкван пожимает плечами. — Пускай, мне терять нечего. Машина останавливается, и это не дом Бёнквана. Это вообще хрен знает где. Окраина, жухлая трава и серая многоэтажка. — Это не мой дом, — смотрит Бёнкван в окно машины и часто моргает. — Я решил нарушить все этические правила полицейского, — улыбается Сэюн, — это мой дом. Останешься сегодня у меня. Бёнкван и счастлив и вроде ничего не понимает. Зачем всё это Сэюну, что он от него хочет? Они поднимаются на третий этаж, Сэюн гремит ключами и всё никак не может найти нужный. Он устал. И пальцы совсем не слушаются. Его спина в полицейской форме выглядит сутулой и усталой. — Надень тапки, — говорит он, когда пускает Бёнквана внутрь, — Я давно не мыл полы. Внутри все выглядит грустно и пусто. И тапки всего одни, точно не для Бёнквана. Сэюн галантно снимает куртку с его плеч, видимо, чтобы не объяснять куда вешать, но Бёнкван ужасно смущается и куксится от любой заботы. А Сэюн выглядит так, будто ему и не жаль всей этой заботы — ему не сложно. Бери не хочу. Вот тебе и тапки, и кружка с горячим чаем, и можешь выбрать сам канал на телевизоре. Бёнкван поджимает пальцы в тапках и почему-то завороженно пялится в детский канал, там идёт старый выпуск Пороро, а Бёнкван замирает. Тёплый чай, вечерние мультики, махровые тапки — всё это не для Бёнквана, а для какого-то другого мальчика, который вкусно кушает, ходит на занятия по рисованию после школы и отправляет смс-ки маме, что у него всё хорошо. Этот мальчик не торгует наркотиками в шестнадцать, не спит в парке после пьянки, не бьёт себе портаки швейной иглой и уж точно не бывает в полицейском участке чаще, чем у себя дома. Этот мальчик счастлив. А Бёнкван — нет. Сэюн ходит по кухне в серой футболке и спортивных шортах, пока Бёнкван пялится в телевизор. Что-то шкварчит на сковородке, Бёнкван не обращает внимания, пока перед ним не ставят тарелку с яичницей и слегка подгорелыми сосисками. Он вздрагивает от стука тарелки об стол и замирает. Он не Бёнкван, он кто-то другой. Он словно наблюдает за собой в игре, и это не он, а так, его моделька. Но вместе с этим звуком Бёнкван словно снова возвращается в своё тело. Приходит в чувство. И начинает рыдать. Сковородка всё ещё шипит второй порцией яичницы, пока Сэюн отчаянно обнимает Бёнквана, не понимая, что происходит. Бёнкван рыдает безутешно, в голос, начинает задыхаться от рыданий и совсем не может остановиться. Сэюн прижимает его голову к груди и гладит по жёстким волосам. Сэюн не очень умеет все это — быть сентиментальным и успокаивать детей — но очень старается. — Ну ты чего, а, — говорит он и качается вместе с Бёнкваном из стороны в сторону, — хочешь, куплю тебе что-нибудь? Хочешь кукурузных палочек? Что ты любишь? Бёнкван начинает рыдать с новой силой. Обнимает Сэюна за талию и плачет ему в грудь. Сэюну немного страшно, а ещё футболка намокла. — Бёнкван-и, — гладит волосы и спину, — Бёнкван-и, все хорошо, прекращай. Бёнкван чувствует себя ничтожно маленьким. ... У Сэюна всего одна небольшая кровать, полуторка наверное, и они сидят вдвоём на ней, пока Сэюн обрабатывает ссадину на лице Бёнквана, а тот шмыгает носом и разглядывает своими опухшими красными глазами штаны, которые ему дал Сэюн. Потому что слишком неловко смотреть ему в лицо. Ему за что-то стыдно и нервно, он ковыряет ногтями плед. — Почему ты возишься со мной? — хотелось отчаянно спросить «почему ты не ненавидишь меня», но было бы совсем глупо. Все ненавидят Бёнквана, и есть за что. И даже если Сэюну не за что его ненавидеть, то и любить — тоже не за что. Бёнкван не сделал ничего хорошего. Сэюн долго не отвечает и просто осторожно обрабатывает ссадину марганцовкой и немного хмурится. — Не знаю, — в конце концов отвечает он и отстраняется. — Я думаю, что на самом деле ты отличный. Просто тебе нужно дать немного любви. — Я не отличный. И никакой любви мне не нужно, — ворчит он и скрещивает руки на груди, — всю жизнь жил без этого всего и вроде как обхожусь, спасибо. Сэюн усмехается. — Ну-ну, — достаёт пластыри, — можешь думать, что хочешь, но не то чтобы я тебя спрашивал, нужно тебе или нет, — клеит один на щёку. С Гарфилдом. — Ты же почему-то ушёл из банды, верно? Хотя это очень опасно, бросать такие вещи, они будут преследовать тебя всю жизнь. — Мне ли не знать. — Тебе хватило сил всё это бросить, ведь так? Бёнкван смущается и отводит взгляд в сторону. — Значит, не такой уж ты и ужасный человек. И ты мне нравишься. Последнее слово звенит в тишине пустой квартиры, и Бёнкван буквально не верит в то, что слышит. Он старается абстрагироваться и провертеть фразу и так и сяк, но это было то, что он услышал, не иначе. Нравишься. Сэюн совсем не коп в домашней одежде и с ярко-рыжими волосами, он просто хороший парень, старший брат, близкий друг — кто угодно, но не коп. Он честный, простой, откровенный. Добрый. Бёнкван не знает и не знал таких. Он видит Сэюна как нечто, чего не может быть. Не может его существовать, не бывает такого. Таких людей не бывает. Они ложатся под одно одеяло, и Бёнкван чувствует жар от Сэюна, он слышит, как бьётся его сердце, и это так волнительно, что он не может уснуть. Сэюн спит давно, а Бёнкван трёт свои татуировки, будто их можно стереть как следы шариковой ручки. Он слышит своё сердце, его сердце и стрекот цикад из открытого окна. Поворачивается лицом. Лицо Сэюна до нелепого красивое, как будто он снимается сейчас в дораме и лежит такой идеальный, спит, и слюна у него из уголка рта не течёт, и щеки не надуваются, как восковая кукла. Кожа почти идеальная, Бёнкван даже чешет пару своих воспалений около уха и чувствует себя резко некомфортно. В каком вообще смысле он может кому-то нравиться? Он ничего хорошего не сделал. И даже не красивый. Бёнкван вздрагивает, когда Сэюн резко поднимает руку и закрывает ладонью лицо Бёнквана. — Хватит на меня пялиться, — шепчет, — я всё вижу. Сердце Бёнквана начинает стучать так быстро, будто вот-вот выскочит из груди. — Ты делал пластику? — шёпотом спрашивает невпопад Бёнкван, а Сэюн удивлённо открывает глаза. — Нет. — Почему ты тогда такой красивый, — шепчет Бёнкван ещё тише, а Сэюн смеётся. — Ты тоже красивый, правда. ... Домашний арест становится весьма специфичным, ведь дом Бёнквана теперь там, где Сэюн. А Сэюна мотает по городу и точкам то туда, то сюда, и Бёнкван ощущает себя буквально копом, даром что без формы. Бёнкван пьёт айс-кофе, который купил ему Сэюн в ближайшей кофейне и смотрит из окна полицейской машины, как Сэюн спрашивает документы у хозяйки магазинчика с кимчи. — Ты же вроде по делам несовершеннолетних, нет? — спрашивает Бёнкван, когда Сэюн садится обратно в машину, и делает громкий "сюп" из стакана. — Нехватка кадров, — пожимает плечами Сэюн и заводит машину. — Лишние деньги — не лишние. Особенно когда половина из них уходит на твой кофе. — Считай, я работаю вместе с тобой, — гордо говорит Бёнкван. — Тебе не так скучно. Всего за две недели Бёнкван стал чувствовать себя хорошо, даже воспаления на лице прошли, — видимо, всё из-за нормального режима питания. И сна. — Мне не жалко, — смеётся Сэюн, — пей сколько хочешь. Домашний арест кончается через неделю, и Бёнкван начинает опасаться этого — ведь тогда с Сэюном их не будет ничего связывать. Сэюн не будет должен приглядывать за ним. Но с другой стороны, Сэюн не должен делать всего того, что он делает. Помогать с домашними заданиями, покупать ему еду, доводить до школы и встречать с неё же — это не входит в его обязанности, а особенно кофе каждое утро из какой-нибудь случайной кофейни, всегда разной. — Всегда поражаюсь, каким грозным ты выглядишь и какой на самом деле ты ребёнок, — Сэюн заводит машину. — Я на самом деле грозный. Ты думаешь, зачем я ношу все свои кольца сразу? — Чтобы все видели, сколько у тебя колец? — Чтобы раскрошить кому-нибудь ебало, — гордо говорит Бёнкван и довольно рассматривает всё свое богатство. Сэюн усмехается. — Я зайду за пончиками на следующей улице, тебе какие взять? — С бананом. Сэюн начинает хихикать, а Бёнкван даже обижаться не может. Все всё понимают. . . — Куда мы сейчас? — К твоему дому. Ты заберёшь свою одежду и нужные вещи. Бёнкван перестаёт улыбаться и хмурится. Какое-то время ничего не отвечает и просто смотрит в окно автомобиля. — Но ведь потом их перевозить обратно. Сэюн хмурится: — Зачем? — Через неделю кончается мой домашний арест. — И что? — отвечает Сэюн, даже не дав Бёнквану договорить. — Я общался однажды с твоей матерью, думаешь, я поверю, что ты будешь жить с ней? Бёнкван давит улыбку и смотрит в окно. — Разрешишь остаться у тебя? Сэюн снова хмурится. — Естественно. Ты можешь всегда вернуться домой, ребёнок. И они оба понимают, какой именно дом он имеет в виду.