Когда боги плачут

- Майтенаринн, - шепчет Ведьма и вьется вокруг. – Королева. Шепот свистит и стелется, как шипение истеричной гадюки. Чешуей взблескивают серебряные волосы, узкие оливковые зрачки горят безумно и хищно; раскрой Мианнесит сейчас свою зубастую пасть, думает Тень, и там непременно окажется по-змеиному раздвоенный язык, брызжущий прогорклым ядом. - А вот и нет, - с ухмылкой сообщает Тень. И кривится: больно. - Тебя не спрашивают, дрянь! Тень - снова в облике Май - старается держаться прямо, зажимает рану в боку и упрямо думает, что падать на этот раз не будет. Ни за что. Постарается - по крайней мере, пока серповидный зазубренный нож в руке Ведьмы не сведет все упрямство на нет. Как это всегда и бывает. - Королева, Королева… Она облагодетельствовала нас этим даром, понимаешь? – кричит Ведьма; злые слезы с острых скул бьются о каменный пол мертвенно и звонко. – Она сделала нас богами, богами, Тень! Но почему же мы так несчастны? Почему, Тень? - Не знаю, как ты, а я вполне счастлива. Хотя погоди-и-и, - сладко тянет Тень. – Знаю. Потому что ты тварь. Тварь. Чертова Ведьма. Здесь нет ни окон, ни людей, только стены, текущие стылой сыростью, поэтому, когда Тень кричит в полный голос, никто ее не слышит; боль резонансом расходится по каменной клети, а Мианнесит столь же сладостно проворачивает костяной клинок справа пониже ребер - там, где находится печень. - Да, Тень, воровка, злодейка, убийца, да – я тварь. Но ты-то, ты – кто? Ни дома, ни семьи, ни собственного лица. Тень – пустое место! Тень корчится на полу и прилежно считает криво положенные плитки: две, десять, пятнадцать. Больше не видно – нож с упоением вгрызается глубже и дальше, прокалывая легкое, стайка перепуганных нервных импульсов бросается в мозг, заставляя выть на разные лады. Ведьма восторженно дирижирует воем: нож как жезл, которым она делает то горячо, то совсем-совсем жарко, да так, что человек давно бы уже ушел к праотцам от болевого шока. Но Тень не человек. - А вот ни разу, - хрипло сообщает Тень. К боли примешивается обида. - Тогда покажи мне себя настоящую, - командует Ведьма. – Кровь, плоть, глаза - не Королевы, свои. Покажи, Тень. Тень показывает. Тело подрагивает, кости сжимаются, русые волосы уже не русые, а рыжие, бронза кожи истаивает и выцветает, и глаза - бутылочные осколки, рысьи, колючие глаза безродной дочери баронессы Эврин ан эс Метуар эс ан Тегарон, глядят на Мианнесит, и, ах, в этих глазах море разливанное ненависти! - Чертова Ведьма, - разбитые губы шепчут проклятия, будто это – молитва. – Стерва. Ненавижу. Ненавижу… За это тоже! - Музыка, - смеется Ведьма. – Песня! Пой, Тень, пой! Она вносит в свое любовно составленное уравнение еще одну переменную – с хрустом ломаются ребра, что по плотности не более яичных скорлупок перед носком сапога, окованным железом; горько-больно, больно-сладко, сталь и соль на языке, круговорот, коловращение, хвостатые звезды, рука, запрокидывающая голову, нож у горла – мертвая кость к живому биению, сизые ногти Ведьмы на рукоятке. - Вставай, - командует Миан. – Вставай, злодейка, вставай, воровка. Вставай – ты не можешь умереть! Давай же, давай, воскресни! Воскрешение невозможно для немертвой-неживой. Вместе с ноябрем снаружи она воет, срываясь на утробное рычание израненного зверя; стылая вьюга предгорий – ее голос, ледяной ливень – слезы, грохот сталкивающихся туч – дыхание. На холодном полу, своей недостижимой могиле, она сворачивается в клубок, тщетно пытаясь втиснуть в землю тело, все никак не желающее умирать. - Нет! – визжит Миан. – Своевольная девчонка, глупая мерзкая Тень! Вставай! Сквозь дымную завесу боли бутылочные глаза Тени видят малахитовую отраву ведьминских чужих; даже сейчас, столь близкие по цвету, они не похожи совершенно. Маковая морось крови покрывает плечи Тени мантией владеющего; черное платье Ведьмы – символ изгнанника. Говорят, кровь смывает все грехи - тогда Тень сейчас прощена на века вперед. Перебитую правую руку она придерживает левой, ощущая, как сломанная лучевая кость колет запястье изнутри. Тень приподнимает голову, чтобы плюнуть на сапоги Миан, но получает удар в подбородок. Хрупают шейные позвонки – однако удар нарочито слаб, чтобы не сломать ей шею и не прервать веселье раньше времени; только ржано-рыжие пряди, вывалянные в крови, слипаются и темнеют еще больше, когда в затылок бросается апперкот каменной плиты. - Довольно, - строго говорит Миан. – Избивать это уродливое пугало неимоверно скучно. Как есть ничтожество. Верни мне Май. Сейчас же! Тень изворачивается и все же плюет в Мианнесит: кровяные кляксы липнут к оленьей коже высоких ботфорт очень красиво и в высшей мере утешающе. Тень… теперь не Тень, а Королева вновь смотрит на Ведьму, латунные капли ее потускневших глаз неподвижны и злы. Единственная нестыковка в идеальном образе Май: истинная Май, как сильно бы ее страдать ни заставили, никогда не посмотрит так. - Ты больна, Королева, - тихо произносит Миан. – Ты стара, Королева… Заберу я владенья твои… - Она сделает это с тобой раньше, - Тень-Майтенаринн улыбается, с разбитых губ капает кровяная роса. – А я ей помогу. - Дрянь ты этакая, - Ведьма раздраженно морщится. – Умолкни. - Я ей помогу, а потом станцую каммалу на твоей могиле. Кха, - Тень сплевывает багровый сгусток. – Вот так прямо и станцую. Хочешь? - Умолкни. Умолкни и не мешай мне представлять себе счастье! – следующий по счету удар в грудь на удивление легок, но Тень податливо распластывается на спине, в луже теплой крови, с любовно выпестованной ненавистью глядя на Ведьму снизу вверх. - Ага. Сейчас. Кха… Разогналась, подруга. Но нет, - сколы ребер, прорвавших мышцы, скребут по камню, когда Тень переворачивается на бок и приподнимается; она замирает, пережидая, пока не прекратит кружить в голове ослепительно-черная боль. – Ты не можешь быть счастливой, Ведьма. Счастливы только мертвецы. Вот подохнешь – тогда на здоровье. Нет? Ее отшвыривают ногой почти нежно, почти по-родительски, и возят лицом по полу, сдирая кожу со лба и щек, укоризненно-мягко. Ай-яй-яй, недалекое дитя – ну как тебя по другому-то научить не вякать то, что Ведьма слышать не желает? Тень внимает уроку и послушно пачкается в собственной крови; мерзко щиплет глаза и хочется укусить Ведьму за ее длиннопалую ладонь, но нельзя: Мианнесит сломает ей челюсть, а говорить всякие гадости, когда во рту каша из своих же зубов и костей, не очень-то удобно. - Королева прекрасна, Тень. Внутри нее свет, - лицо Миан искажено почти экстатическим восторгом. Так фанатики, люди из религиозных сект, говорят о божестве, которому поклоняются. – Свет… - И он сожжет тебя, Ведьма. Испепелит – до последнего волоса, до последней косточки… Тень отпускают – Миан утомилась, и последняя на сегодня дерзость остается безнаказанной. Тень вновь считает плиты – три, шесть, восемнадцать, пока боль не отпускает тоже и не позволяет думать о чем-нибудь другом. Например, о том, что Ведьма опять рыдает. Громко, надрывно, отвратительно жалко, пряча лицо за измазанными чужой кровью руками, выронив нож. - Она сделала нас богами, Тень – но почему же боги так несчастны? Зелень отравы, зелень яда, колючий малахит, рвет алые обода радужки, расплескиваясь по полу вместе со слезами. Ведьма падает на колени и прижимает Тень к груди, а сердце, раз за разом раня себя о реберные прутья, и кричит, и плачет, и смеется. Они, боги, ненужные, покинутые, проклятые, проклятые, проклятые. И кровь Эсстер, злодейки Тени, дочери баронессы Эврин ан эс Метуар эс ан Тегарон, кровь многоликой, немертвой-неживой, что темна и прозрачна, как гранатовый сок, красит серебро волос Ведьмы в закатный багрянец истерзанного солнца ноября– седой Ведьмы, сумасшедшей Ведьмы, Ведьмы, крепко целующей Тень в окровавленный рот, в мягкие изорванные губы, потому что только проклятые боги могут любить и ненавидеть одновременно – одинаково горько, одинаково сладко. - Бедная моя, бедная, никому мы с тобой не нужны, пусть и всесильны, - ласково шепчет Ведьма. – Спой мне колыбельную, Тень. Еще разок спой – может, на этот раз я усну окончательно.