Мой

      Я прекрасно помню тот день. Помню до каждого вздоха, неверного шага и слова. Помню, словно он произошел вчера, а не несколько лет назад. Мать металась из стороны в сторону, жаловалась на невероятно высокое давление и плохую погоду. Говорила, что точно случится нечто ужасное. Она в прямом смысле предсказала дату смерти отца, когда тот ещe был здоровым, крепким мужиком, поэтому смысла в том, чтобы не верить ей, я лично для себя не видел. Сначала она даже отговаривала тебя от похода в школу, суетилась, бормотала что-то нескладное про чертову интуицию. В принципе, я бы тоже оставил тебя дома. И не только на один день. Навсегда. Заставил бы переехать в свою комнату, поставил бы на дверь настоящий замок. Дорогой ключик закинул бы в карман потертых джинс и без всяких тревожных мыслей пошел бы заниматься делами, не нервничая, что любимый братик примется искать приключения на свою задницу.       Школа. В этом отвратном месте слишком много шаталось людишек, которые могли причинить моему мальчику боль. Я замечал на белой коже фиолетовые синяки и принимал их как собственные. Заклеивал ранки дурацкими пластырями, перевязывал бинтами, намазывал йодом и под твое шипение перебирал с чутьем несостоявшегося маньяка знакомые имена местных ублюдков. Очень удобно засунуть голову в песок и ни черта не говорить в ответ на мои вопросы, не так ли, Ник? Ты играешься со мной, игнорируешь, точно проверяя на воображение и сметливость. В такие моменты дыхание становится прерывистым. Бледный профиль растекается от немой ярости в душе.       «Твоя боль — это моя боль», — повторял я, когда мельком, как бы случайно глядел в твои размытые голубые зрачки. Мял мокрую подушку. Несильно сжимал пальцами и вдыхал спутанные запахи волос, пота и твоих любимых духов. Скажешь, что я ненормальный, раз так делал? Ну, честно признаюсь, не знаю, насколько ты прав. Обычно я отодвигался от потного человека в автобусе. Или, если замечал, что к нам снова в гости зашла лучшая мамина подруга — клуша Сара Холлфелд — то запирался где-нибудь, неважно где, но — самое главное — как можно дальше от этой дамочки, с ног до головы пропахшей кошками и… дешевыми духами.       Есть огромная разница между тем, что она использовала эти чертовы духи и ты. Например, я оставался один дома; Холлфелд стучалась в дверь; я встречал ее со всем гостеприимством: втыкал в уши наушники, если слышал ее продолжительные стуки и нелепые крики. Сливался с продолговатым диваном. Пытался забыть кислый аромат духов.       Если ты пах этими духами, то я вдыхал исключительно приятные и интересные духи.       Ты понимаешь меня, Ник? Надеюсь, что да. У тебя проблемы с коммуникацией, но я уверен, что мы понимаем друг друга как нельзя лучше. Я чувствую эту нить понимания между нами. Она немного натянута, признаюсь.       Ты же мой братишка. Братья должны любить и быть любимыми.       Ежедневные ночные рыдания и, казалось, непрекращающиеся от постоянных травли и насмешек ночные кошмары — это причины мокрых подушек и незаправленных влажных постелей. Крепко сжимал маленькие ладони, обещая никогда не отпускать от себя, в любой ситуации поддерживать и защищать. На твоем лице появлялась улыбка. Ты отводил взгляд. Однажды ты произнес слова, которые навсегда остались у меня в памяти: «Спасибо за все, Джек. Люблю тебя».       Ник, мой братик.       Все страдания и эмоции я пропускал через себя, каждая клеточка моего тела желала сладкой и беспощадной мести. Холодной, кровавой, мучительной мести. Это блюдо мне не раз удавалось попробовать. Я как последний дурак упускал свой шанс. Но только не в тот день.       Помнишь парк? Этот выцветший парк, заваленный осеннними листьями? В какой-то из дней, в день, который не был затянут тучами, мы прогуливались по парку. Вдруг запела птица, до этого молча сидевшая на ветке. Ее трель просто казалась бессмысленным копированием твоего бархатного голоса с едва заметной хрипцой.       Ты начал курить в средних классах. Я читал лекции о вреде курения, рылся в горах из твоей одежды, находил пачки сигарет и выкидывал. Я заботился о твоем здоровье и искренне не хотел, чтобы твои легкие превратились в два обугленных, серых куска. Что делал ты? Ты кивал головой и успешно забывал мои наставления. Открывал окно, садился на подоконник и, свесив ноги, доставал сигарету. Надеялся на то, что мать не учует дыма. Я же глубоко вдыхал (это твой дым). Твои волосы вьются, падают на лоб и странно сливаются с нездоровым цветом лица. Ты напоминаешь альбиноса, хах. Пытаешься уложить кудри. Они не слушаются тебя, оставаясь в прежнем беспорядке. Улыбаюсь. Ты не сдерживаешься и ухмыляешься. Сизое колечко летит в небо.       Таким я запомню тебя до скончания своих дней. Сейчас этот образ кажется мне какой-то сказкой, существовавшей исключительно в моей воспаленной фантазии. Потому что я навряд ли теперь вообще увижу тебя, Ник. Прости меня…       Школа. Помнишь ее? Старая, шумная и скучная. Ты заходил в нее, оглядывался по сторонам, молясь, чтобы они не заметили тебя. Я подходил к тебе. Моя холодная ладонь плавно опускалась на твоё хрупкое плечо. Ты резко оборачивался. Я тут же видел отпечаток дикого ужаса на всем тебе.       — Если они снова с тобой что-то сделают, просто скажи мне об этом.— Приходится наклониться из-за ощутимой разницы в росте. Шепчу эти слова, сам с трудом веря в их исполнение: я трус. Просто чертов трус, который не в состоянии позаботиться о том, кого люблю. Но и это не главная причина. Эти мрази имели влиятельных родителей и почти из каждой своей блядской выходки выходили сухими.       Мучили и били ногами котят? «А что такого, это же дети. Этих животных и так слишком много развелось…»       Разбили очки однокласснице, окунали ее в унитаз, а потом, весело смеясь, уходили на урок? «Вы не знаете всех подробностей. Вдруг она сама виновата…».       Атмосфера в школе из-за этого с каждой минутой накалялась. Возмущенных родителей становилось все больше. Ты тоже наблюдал за этим беспорядком и, лишь покачав головой, мямлил: «Мы ничего не можем сделать».       Нет. Мы все можем делать.       В тот день во мне нечто шевельнулось. То, что так долго дремало, мечтая никогда не выползать наружу. Кажется, я уже сказал, что трус, да?..       Громкие разговоры. Кто-то подставлял кому-то ножку — кто-то падал. Кто-то бежал на первый этаж. Спотыкался. Наспех поднимал учебники. Шел дальше. Все как обычно. С тех самых пор, как меня забрали сюда, наверное, мало что в школе изменилось.       Я давил пальцами на твою мягкую ладонь. Перебирал податливые бугорки, сжимал, осторожно проводил, наслаждаясь недолгим моментом. Обычно ты отдергивал руку и в шутку называл меня странным. А потом говорил, что в каждой шутке есть доля правды и смеялся. Ты даже представить себе не мог, насколько глубоко обижал меня.       Помню те сладкие секунды, когда впервые взял тебя на руки. Такого хорошенького мальчика с невероятно ясными глазами и светлыми бровками. Ты обхватил мой палец и раскрыл беззубый розовый рот. Я улыбнулся и сам не заметил, как по моим щекам поползли слезы. На один твой день рождения я разбил пузатую копилку, подобрал с пола накопленные деньги и купил тебе много того, чего ты у меня просил. Ты написал список, в котором было тридцать три вещи, которые ты хотел бы получить. Я не узнал в замысловатых закорючках буквы английского алфавита, поэтому потом мы сидели в твоей комнатке, набитой игрушками и вместе разбирали написанное.       Я помню, как случайно заснул на кровати вместе с тобой. Я проснулся раньше, вытер сочащиеся слезами глаза. Сначала удивился, заметив вместо своего привычного, тонкого и аккуратно заправленного одеяла небрежно разобранную постель. Валяющиеся разноцветные карандаши с кубиками и детскими раскрасками так окончательно поселили во мне полнейшее недоумение. А потом я повернулся и уперся взглядом в умиротворенную спящую фигуру девятилетнего мальчика. Наступал рассвет, и его алые полоски пощекотали твое лицо. Сожмурился и перевернулся на другой бок. Кровать, будто назло, скрипнула. Ты чавкнул во сне, почесал нос. Я тут же опустил руку на твои нерасчесанные кудри и погладил. Рваный выдох. Я убрал руку, но никак не мог отбросить от себя чувство, что прикоснулся к самому шелку.       Сейчас я щупаю все пушистое и послушное. Здесь подобных предметов не так уж и много. Я их все равно нахожу, но пальцам вечно не достает чего-то.       А чего тебе не хватает, Ник?       Нельзя остановить время. Оно не подвластно человеческим чувствам и с каждой секундой уходит. Ты подрастал. Вот — и черкнутая карандашом пепельного оттенка черточка сообщила, что ты вырос на целых пять сантиметров. Вслед тебе частенько неслось презрительное «коротышка», потому такое крошечное изменение вызвало у тебя бурю восторга. Ты уже не тот маленький Ник, которого можно без согласия взять на руки и здорово потискать. Ты уже личность. У тебя росло желание заводить новые знакомства, познавать мир. Все люди проходили через это. Но от очевидной мысли мне не становилось лучше. Я прекрасно знал, что скрывается за всем этим. Понимал, насколько ненормально то, что я получил настоящий экстаз, когда узнал, что мать сегодня оставила тебя дома наедине со мной и посоветовала быть послушным мальчиком. Она нежно поцеловала тебя в лоб и ушла, переложив ответственность на мои плечи.       Все начиналось довольно типично: сначала мне казалось, что ты просто избегаешь меня. Не хочешь видеть, стесняешься одного моего существования и того факта, что я твой родственник. Постепенно мои наихудшие сомнения стали явью. Мне хотелось как и раньше проводить все свое свободное время с тобой. Оказывается у тебя имелись совершенно другие планы. В один прекрасный день ты не выдержал и, подойдя ко мне, решительно перечеркнул все то, что так долго выстраивалось между нами. Та стена, казалось бы, непробиваемая, те счастливые моменты, содрогающие и греющие мое сердце каждый раз при одном лишь упоминании — все это рухнуло в одну секунду…       — Пожалуйста, не надо. Я знаю, как ты любишь меня и поверь — это взаимно. Ты мой брат. Я не могу проводить с тобой все свое свободное время. Ты должен понять, — закончив, поджал свои тонкие обкусанные губы, как будто извиняясь за все ранее сказанное. Румянец коснулся впалых щек.       Я не показал того, что начало творится у меня на самом деле. Банально скрыл, не заставляя тебя хоть чуть понервничать. Да, неоспоримо, что ты мой предмет переживаний, сомнений, радости и прочих вещей из этого запутанного клубка чувств, странно перемешанных с моими такими скомканными мыслями. Но, несмотря на все это безумие я четко осознавал, что ты тоже человек, и ты имеешь право выбора.       Но нет. Этот мир слишком жесток по отношению к тебе. Тебе требовались забота и защита. Их я старался тебе обеспечить, но все мои попытки приводили к ссорам с тобой же.       Будучи по жизни хроническим неудачником, беда ходила за тобой по пятам, не оставляя ни на один миг в покое. Во время летнего отдыха на речке, не умея плавать, ты чуть не утонул. Родители отошли буквально на одну минутку. Этот случай — неожиданность, что за столь короткий промежуток времени без их надзора с тобой произойдет какая-нибудь опасная хрень.       Или вот, например, — тот случай, когда ты шел из музыкальной школы обратно домой, и на тебя накинулся местный пьяница Арнольд, живший неподалеку от нашего дома. Этот индивид оказался самым первым из людей, кто смог бы причинить тебе боль. Я так и знал, что подобное рано или поздно наступит.       Помню выражение твоего лица и тебя самого, когда я заявил, что теперь постараюсь ходить с тобой всегда. Дико возмущенный, разгневанный, ты стал кричать, бурно жестикулируя руками, проклиная меня, на чем свет стоит, говорил, что я ненормальный, что и так уже почти чуть ли не сплю с тобой, что у меня «мания на преследования».       Я пытался не разрыдаться от твоей истерики. Что я делал не так, Ник? Я же просто заботился!..       Ты наговорил мне много отвратительных вещей, ранивших меня и мою и без того искалеченную душу, но я все же простил эту грубость с твоей стороны. Глупенький маленький мальчик, не понимающий моей заботы…       Ах да… Тот день…       Мы подошли к шкафчикам. Ты не обращал на меня внимание, роясь в вещах. Я принялся терпеливо ждать тебя. Пристально разглядывал. Каждый взгляд отдавался покалыванием в сердце. Мелкие волоски падали тебе на лоб. Я сейчас же убирал их. Ты раздраженно хмыкал, глядел со злобой и специально вытаскивал их обратно.       Чем я заслужил такое отношение?       Я пробирался сквозь толпу, волочя тебя за собой, пытаясь отыскать твой класс. Вырываешься. Я давно привык к твоим выходкам, поэтому с каменным лицом реагировал на возмущенные вопли. Кажется, это был урок испанского. Ты сжигал тетрадки по этому предмету, много раз разворачивался на глазах у одноклассников и уходил домой. Испанец скрипел мелом по доске — ты демонстративно доставал математику и принимался за домашнее задание по ней.       Эх, испанец… Все прозвали его «бульдог» из-за толстой морды, через складки которой еле заметно пробивались маленькие черные глазки-бусинки. Ты и придумал первый эту кличку.       Твое любимое место — предпоследнее, на третьем ряду. Хоть ты и любил поиздеваться над кем-либо, но все равно никогда не пробовал заговорить ни с одним одноклассником. Эти идиоты не понимали, что за всей этой показушной агрессией и хваставством скрывается чуткая ранимая натура, не желающая выставлять напоказ истинные чувства и, стараясь не выдать себя, вымещает свои наигранные эмоции на более слабых во всех смыслах этого слова людях.       Они не понимают тебя.       А я все понимаю. И даже больше, чем нужно.       Скоро должен придти этот странный доктор в белоснежном халате. Он домогается до меня с глупыми и нелепыми вопросами. Я буду только кивать головой, как дурачок, при этом борясь с желанием не провернуть все то же самое, что и с Бу. Не стоит отвлекаться.        Звенел звонок, навевающий мысли о чем-то жутком и страшном, нежели о знакомой всем школьной трели, взывающей всех детей разных возрастов разойтись по своим классам. Я с тяжелым вздохом опускался на стул рядом с тобой, клал ладонь рядом и замечал, насколько моя рука большая по сравнению с твоей. Ты оторвал заторможенный взгляд от учебника и повернулся ко мне.       — Что?! — буркнул ты. — Сколько можно сидеть в моем классе до самого звонка и следить за мной?!       — Что случилось? — спрашиваю. К необоснованной грубости с твоей стороны я давно привык.       — Ничего, псих, — произнес ты, тяжело вздохнув, — не твое дело.       Мы ожидали начало урока. Вдруг ты заговорил с этим бучем… На кой черт?! Зачем?! Вот и я задаюсь этими вопросами по сей день. Мой психотерапевт советует, что не стоит голову лишним мусором заполнять: потом ведь не уснешь!.. Умник нашелся. Я в любом случае не усну, находясь среди конченых психопатов.       Я стал без цели листать страницы толстой книги, будто от этого в моей голове должно было хоть что-то отложиться из знаний. За окном падали огненно-желтые листья, плавно опускаясь на землю, заодно прихватив мое настроение. Сонливость ходила за мной с самого утра. Рвотные позывы подкатывали к горлу. Мое плачевное самочувствие все-таки позволило мне кое-как встать и протереть раскрасневшиеся глаза. Заметил, как ты отшатнулся в сторону, едва устояв на одной ноге и удержав равновесие. Естественно, это не осталось без моего внимания.       Я щурился и начинал внимательно следить, если Бу появлялась в моем поле зрения. Короткие волосы. Один висок выбрит. На огромных мускулах скачут уродливые татуировки, сделанные, очевидно, далеко не в более-менее приличном салоне. Озлобленно-насмешливый вид и двусмысленная улыбка. Ее хобби? Хм, пожалуй, несколько бутылок дешевого пойла и пачка сигарет. Когда Бу поняла, что ее одиночный эпатаж — ничто, то она принялась активно собирать банду, состоящую из таких же отморозков, как и она сама. Осознавая, насколько они сильнее, ублюдки сделали главной мишенью для издевательств и насмешек тебя. Раньше братишку знали, как типичную «белую ворону», но сейчас все кардинально изменилось.       И вот опять — они толкают тебя, бьют по рукам и ногам, а ты стараешься хоть как-то защититься от них, убегаешь на какое-то расстояние, но они снова настигают тебя.       Я отомщу.       Дальше я ничего толком не помню. Будто бы в тот день вроде и был я, вроде и я разнес лицо Бу в кровавое месиво. Мою жзнь можно сравнить с пленкой, из которой вырезали какой-то момент. Искареженные от страха лица одноклассников. Они отбежали от меня и, прижавшись к стене, не решались подойти хотя бы на шаг. Ее предсмертные стоны, такие же бессмысленные телодвижения в предсмертной агонии — это запомниться мне на всю жизнь.       Ну и вот, собственно, я поведал немного о том, почему теперь каждый чертов день провожу в душном помещении с посторонними мне людьми, от всего сердца которым желаю самой мучительной смерти. Ем какие-то ошметки: мне банально стыдно назвать жухлый салат и серую мешанину — якобы кашу — нормальной едой. Общаюсь, точнее делаю вид что общаюсь со своим психотерапевтом, хотя на самом деле это — бессмысленный диалог для «галочки». Сам посуди:       — Ты пытаешься бороться с собой?       — Да…       — Джек, ты же ведь признаешь, что у тебя никогда не было братьев и сестер, и что ты — единственный ребенок у своей матери? И Ник — это лишь проявление твоего заб…       — Нет. Он есть и поклялся навестить меня сегодня вечером, док. Не говорите глупостей.       P. S. Я вывожу это карандашным огрызком на помятом тетрадном листке. Благо, почерк у меня очень, очень мелкий и все, что я хотел перенести на бумагу, перенеслось. Каких мне усилий стоило, чтобы достать эти жалкие сокровища. Захотелось выговориться. Скорее всего, моя история попадет совсем не в те руки. Не в те руки, не тем людишкам. Они посмеются и, конечно же, решат, что это больные фантазии психопата и вышвырнут человеческую душу на помойку. Если чудесным образом на этот несчастный клочок наткнется какой-нибудь добряк, то… Передай это письмо Нику.       Пожалуйста.       Я не могу с ним связаться уже какой день из-за тех таблеток и уколов, которыми они меня пичкают. Лекарства вызывают психоз, искажение реального мира. Я уже не в силах попытаться найти общий язык со своей семьей. Я теряю связь с близкими. Я совершенно несчастный глупец, попавшийся в нужное время и нужный момент каким-то отпетым, сумасшедшим людишкам. Они убеждают меня в том, что Ника нет, представляешь? Может, это я еще его выдумал, ха-ха?..       Ублюдки.