Любовь — это ненависть

«У всех у бед одно начало: сидела баба и скучала» ©

      Жизнь Микасы постепенно налаживалась. В Эргастулуме её не то, чтобы зауважали, просто вытащив Николаса Брауна с того света, она внезапно стала частью его ближайшего окружения. Одним словом, ей несказанно повезло с соседом… Ведь одно дело оказать помощь Сумеречному, и совсем другое — наладить общение с человеком, у которого крыша держалась на честном слове. Она знать не хотела, чем промышлял её сосед, заслужив столь недобрую славу в своем квартале, и уверенная, что умножая знания, автоматически умножаешь скорбь, (а скорби ей и своей хватало, хоть жопой жуй), она предпочитала заниматься своими делами, не особо интересуясь, где и с кем проводит свое свободное время Николас Браун.       Её словно затягивало в какой-то совершенно чуждый и непонятный ей мир, с которым ранее она не была знакома и ничего не могла с этим поделать. А ведь Эргастулум действительно отличался от Парадайза. Это была друга вселенная, со своими законами, жесткой иерархией и морально-нравственными заповедями, имеющими мало общего с общечеловеческими представлениями о добре и зле. Сама Микаса страха как такового не испытывала, хотя бы потому, что бояться чего-либо ей уже было поздно, но как бы ни складывалось её общение с жителями этой местности, с каждым прожитым часом она все больше убеждалась, что ей не хочется иметь с ним что-то общее. Микаса не знала, по каким правилам здесь играют, чтобы стать победителем, но расширять свой кругозор по этому поводу не хотелось. Только её мнение тоже никого не интересовало. И именно по этой причине она никого к себе не подпускала, продолжая существовать в каком-то параллельном мире, к которому у неё самой никогда не существовало доступа.       Однажды она ездила по просьбе доктора Тео капать какого-то мужика в дорогом костюме. Вокруг них стояла охрана и молча следила за каждым её движением. После того, как глава мафии достаточно пришел в себя, чтобы поставить свою подпись на какой-то бумаге, Микаса снова вернулась в больницу, пообещав не разглашать подробности этого дела своим коллегам. Вечером Николас передал ей сумму денег, которую она не получала даже за пару месяцев работы в психиатрической клинике Эрвина Смита. Как выяснилось, работать криминальным наркологом было намного прибыльнее, чем трахаться с пациентами психиатрической лечебницы.       «Двадцать шесть лет, шесть судимостей, четыре ходки, — как скучно я живу в свои года?!» — цинично размышляла Микаса, листая «досье» одного из своих пациентов, находившегося в особых отношениях с главой мафии. Здесь, в Эргастулуме, она превратилась в некое подобие доктора для бандитов и Сумеречных, когда в прошлой клинике пациенты называли её просто «Госпожой» за жесткий и амбициозный характер.       Почему эти уроды не обращались за медицинской помощью в другие больницы, обивая порог клиники доктора Тео, для неё так и оставалось загадкой. И прекрасно понимая, что при желании любому телесному повреждению можно найти объяснение, весь этот сброд, поддавшись властному характеру доктор Аккерман, все равно тащился к ней, прихватывая за компанию и своих подстреленных корешей. Микаса возмущалась, отказываясь принимать такое количество пациентов в сутки, но понимая, что другого выхода у неё не оставалось, все равно зашивала их раны, вытаскивая из них пули. Так что медицина довольно скоро превратилась для неё в некое подобие боксерского поединка, на котором раунд за раундом, велся безжалостный и изнурительный бой за жизнь каждого пациента. И вспомнив все, чему их когда-либо обучали по неотложке, сама того не осознавая, она делала для всех этих бедолаг нечто большее, чем представляла из себя, как специалист, удивляясь, что вообще оставалась в живых, когда другие ассистенты доктора Тео то и дело становились жертвами несчастных случаев.       В общем, жизнь налаживалась, но на душе у неё все равно было паршиво, и с каждым днем это состояние усугублялось. И если бы не вмешательство Николаса, принадлежащего к такому типу людей, которые вряд ли станут беспокоиться из-за всякой ерунды, она бы уже давным-давно себе что-нибудь сделала, совсем не против уйти из этого гребаного мира даже таким жестким образом. Безмятежная непоколебимость Сумеречного усмиряла её тревоги, вселяя в её душу уверенность в завтрашнем дне, но чем глубже Микасу затягивало в омут круговой поруки Эргастулума, тем более чужой она начинала себя здесь чувствовать. Да, она неплохо устроилась, находясь под защитой Сумеречного, но это не означало, что она была готова стать частью этого мира.       Привыкнув быть сама по себе, она ненавидела необходимость чувствовать себя частью какого-то «клана», за что периодически огребала. Её независимость раздражала окружающих и, научившись со временем выстраивать с окружающими поверхностные дружеские отношения, погружаясь в собственные думы независимо от обстоятельств, она поддерживала общение, стараясь хотя бы внешне не показывать, насколько ей плевать на этих людей. На публике Микаса могла сколько угодно изображать дружелюбную особу, но время от времени у неё возникала необходимость скоротать свое время в одиночестве. Она нуждалась в личном пространстве, чтобы иметь возможность оставаться недосягаемой для окружающих, вот только жизнь в Эргастулуме практически не оставляла ей места для свободного вдоха. В квартиру, которую она снимала за свой счет, в любой момент могли ворваться малолетние отморозки, рассчитывая на оказание квалифицированной медицинской помощи, и, чувствуя себя на коротком поводке как у Сумеречного, так и мафии, полуазиатка сходила с ума от постоянных визитов этих людей и невозможности остаться наедине с собой. Не получалось у неё возненавидеть только одного человека. Леви Аккермана. И почему так происходило, она не имела ни малейшего представления. Хотя возможно, виной тому были её дурацкие сны, в которых он, прижимаясь к ней своим мускулистым телом, в очередной раз признавался в любви.       Очередной её рабочий день прошел в суматохе. Микасу не на секунду не оставляли в покое малознакомые люди, то и дело заваливаясь в клинику доктора Тео. Поэтому порядочно устав за смену, она поспешила вернуться домой раньше обычного. Все, что могло привести в её равновесие — это хороший ужин и крышесносящий секс. Увы, учитывая нестабильность окружающей обстановки, — ничего из вышеперечисленного ей не светило в ближайшие пару лет. Именно поэтому она все чаще и чаще стала задумываться об Аккермане, обещав когда-то раз и навсегда вычеркнуть этого человека из собственных мыслей. Но не получилось. Потому, что повстречав его на своем жизненном пути, она стала другой, вернувшись к себе той, позабытой после разрыва отношений с Эреном. И стараясь не думать о том, в кого превратилась за время жизни в Эргастулуме, мечтала вновь испытать это ощущение. Вновь прочувствовать, как это, когда рядом есть тот, кто помогает ей убеждаться в том, что не настолько она уж и плоха, насколько успела о себе вообразить, проживая с неподходящими людьми.       Время, проведенное с Леви, было, пожалуй, самым лучшим её воспоминанием, в которое она любила окунаться, перебирая в памяти отдельные моменты их общения и его поступки. И как ей следовало жить теперь, когда его больше не было рядом, Микасе было не совсем понятно. Там, в её воображении выворачивалась наизнанку душа от мнимых переживаний, в реальности же она ничего не чувствовала, кроме пустоты, сквозь которую просачивалась невыносимая тоска, заглушить которую не удавалось никакими средствами. У неё было ощущение, будто она деградирует. Впрочем, выход существовал. Она всегда могла оборвать собственную жизнь путем самоубийства. Через повешение, например. Осталось только найти веревку попрочнее. Но если все время думать о попытках суицида, так недолго было угодить в заведение с мягкими стенами и решетками на окнах.       Основная же причина бедствий Микасы состояла в том, что она никак не могла понять, чего на самом деле ей хотелось. Ей постоянно чего-то не хватало и она бросалась это искать, не понимая, что являлось её истинными целями, а что навязанными. Увы, сколько бы раз она не обращалась с подобными вопросами к собственному сознанию, оно по-прежнему продолжало молчать, отказываясь выходить на связь. А может, ей вообще никто был не нужен и таким людям, как она, следовало поискать смысл жизни в чем-нибудь другом, не особо зацикливаясь на сфере человеческих взаимоотношений. Микаса мечтала сменить свою работу на что-то более экстремальное и захватывающее, только юность её давным-давно прошла и для подобного рода экспериментов она была слегка старовата. А ведь в детстве она мечтала стать каскадером и лично выносить людей из огня… Её мысли постепенно теряли связь с реальностью и, ощущая, что перестала уделять должное внимание заполнению истории болезни пациента, то и дело пускаясь в пространные размышления, Микаса чуть не заснула за столом, когда в дверь кабинета своевременно постучали. Мгновенно проснувшись и протерев глаза, полуазиатка уставилась на санитара, который в свое время точно также предупредил её о визите Алекс, закончившемся приобретением новым, пусть и не совсем полезным, знакомством.       — Там вас спрашивают, — обратился к ней молодой человек.       — Кто? — выпалила она, закрывая историю болезни.       — Не представились. Какой-то парень… Говорит, что вы в курсе.       Недовольно поморщившись, Микаса подумала, стоила ли «игра свеч».       — Ладно, — кивнула она санитару, указывая на дверь, — спасибо за сообщение. Пойду, посмотрю, кого там нелегкая принесла.       Однако стоило ей выйти за пределы кабинета, как, поворачивая в сторону коридора, она чуть не сбила с ног какого-то молодого человека, чья физиономия показалась ей довольно знакомой. Одетый в добротный костюм, Жан Кирштайн, её бывший коллега, расхаживал по холлу приемного покоя, с интересом рассматривая детали интерьера клиники доктора Тео.