зачем-то

Максим высовывает язык, расслабляет челюсть нижнюю и прячет зубки, поскромнее сводя колени между собой. В глазах блядский огонёк загорается, и что-то в мозгах безбожно начинает шуметь. Он толкается навстречу, вытаскивает член из трусов полностью и начинает его целовать. Аккуратно. Так, чтобы его приятелю было приятно до глубины души. Кончик языка скользит вверх, останавливается на серединке, и дорожка робких поцелуев опускается вниз, к основанию. «Мхм» хватает для того, чтобы лишний раз не задирать голову. Так.. некрасиво. Пошло, грязно и оттого приятно ощущение какого-то «потребления» и отсутствия «договора» между ними. Максим любит за щеку брать, и вслух об этом признаётся после первой же бутылки, а Дима весьма кстати оказывается где-то неподалеку. Зрачки расширены, локти горят — завтра об этом он точно пожалеет. Экстази уже не экстази, когда переходит границу или готовится в стенах какого-нибудь шалаша. В руки к Топоринскому таблетки попали в разъёбаном виде — попробуй угадай, что там было. Максим вбирает головку, задерживает дыхание и застывает на месте, привыкая к своему положению. Хватает десяти секунд и парочки проглоченных слюней, чтобы продолжить. Он сосёт аккуратно, двигая головой в такт воображаемому метроному. Всё это так заводит: мысли о том, что это впервые, и мысли о том, что они друг другу чужие, а ещё осадок на душе за то, что подобное не случилось раньше. Наверное, было бы не к месту. Дмитро молчит, мычит и скалится — ему нечего больше сказать. Он, наверное, совсем отключен и тупо не выкупает, зачем сидит здесь и сейчас. Осадчук помогает себе рукой, заводится от этого сильнее, потому опускает ладонь на собственный бугор и мнёт его пальцами. Сегодня ему никто не поможет, придётся выбираться самостоятельно. Губы смыкаются, Макс выпускает слюну и чувствует солоноватый привкус во рту, который со всем этим смешивается. У Топоринского хотя бы стоит — на этом огромное спасибо. В благодарность Осадчук мажет ладонью по бедру и проводит языком от основания до конца, заглатывает головку и толкает её в сторону, беря за щеку. Получается некрасиво и неудобно, зато Дима стонет громче, и это приятно слышать. «Я бы ему дал, » — замечает про себя Максим и пальцами ведёт по внутренней стороне бедра. — «Он такой красивый, что даже обидно». «И хороший». «И твёрдый». Осадчук раскрывает рот, постукивает уздечкой по губам и прикрывает глаза, пальцы скользят вверх и мнут головку, сдвигая кожу. Хочется большего, но Топоринский сейчас никакой и точно промажет, а завтра об этом не вспомнит. Шанс на миллион — палка о двух концах. — Дим, — Максим поднимает глаза и надрачивает в спокойном темпе, пытаясь пробудить свободной рукой Топоринского. — Are you okay? — Меня сейчас стошнит. Лажа. И свои желания, который по дефолту выше других, приходится повырубать. Топоринский еле глаза приоткрывает, смотрит на Максима и хмурит брови, внезапно вскидывая подбородок. Видимо, догнал. Тупо очнулся, и дальнейшее пятьдесят на пятьдесят. Осадчук убирает руку, обтирает тыльной стороной ладонь об штаны и встаёт с пола, больно щелкая коленками. Видимо, Диме неприятно. Типа, дохуя смешно. Тот улыбается дружелюбно и кивает в сторону двери, мол, лучше сваливай сейчас, пока до меня не дошло. Максим прижимает ладонь к животу, затем пытается как-то прикрыть свой стояк и сваливает с уборной на второй этаж. Это у них вечеринка сегодня такая. Всем должно быть весело и хорошо. Максиму весело и хорошо до тех пор, пока он не оказывается на верхушке, где каждая вторая дверь на замке. Наверное, трахаются. Счастливчики.