В тот день я умер

Все это кажется до боли неправильным и странным. Так быть не должно. Ты рядом, но такой далекий, ты близко, но к тебе нельзя прикоснуться, ты все так же прекрасен, но в тебе как-будто что-то погасло, ты невозмутим и кажешься прежним, но я чувствую тебя таким неродным. Это неправильно и это раздражает. Так быть не должно. Внутри будто кошки скребут, все сжимается, принося исключительно душевную боль. Я хочу тебя обнять, прижаться, врасти в тебя своим телом, чтобы больше никто и никогда не смог бы нас разлучить. Но все уже не то, и все уже не так. Мы как-будто чужие. Может время и не сыграло никакой роли, но расстояние оставило немаленький отпечаток на наших отношениях. За три года все перевернулось, стало другим, не таким как надо, не таким каким должно было стать. Я потерял себя, потерял тебя, потерял нас. Я ненавидел тебя за то, что ты позволил мне уйти, ненавидел Линдси за то, что она натолкнула тебя на эту идею, и больше всего я ненавидел себя, за то что хотел этого и мне стыдно признавать, что возможно я хотел этого также сильно как и хотел остаться с тобой. Но ты предоставил мне шанс, якобы выбора, настаивая на том, что ты никуда не денешься, а вот шанс я не верну никогда. Самое ужасное то, что и я так думал и хотел испытать эту возможность. К чему мы пришли, чего этим добились, кем стали друг для друга, кем стали для себя? Я все еще помню тот день, когда набирая твой номер, я как мантру продолжал повторять заготовленную речь, а когда гудки прервались и на той стороне послышался такой родной, такой сексуальный все тот же голос Брайана Кинни, все что я смог выдавить из себя на тот момент, было банальное: «Прости.» Ты, как-то странно, можно сказать даже облегченно вздохнул и сбросил звонок. В тот вечер я плакал и проклинал себя и всех на свете, как самая большая королева драмы, как гребаная лесбиянка, как какой-то маленький педик. Если я скажу, что мне было хреново, это будет равносильно тому, что я промолчу, я скажу так, в тот день я умер. Как я мог не понять с самого начала, что отношения на расстоянии изначально обречены на провал, как я мог надеяться на то что, чтобы с нами не происходило, сколько бы раз я от тебя не уходил, я всегда возвращался к тебе? И ведь по началу все работало, как часовой механизм, неизменно, правильно, четко. Все дороги ведут в Рим, дорогои Джастина Тейлора ведут к Брайану Кинни и это работало. Но система дала сбой и трудно сказать на какой стадии это произошло, возможно все было предопределено заранее, но мы упорно продолжали уничтожать то наше драгоценное, что создавалось годами непосильным трудом, мы продолжали уничтожать нас. Знаю глупо теперь сокрушаться и бить тревогу, ведь пути назад нет и самое ужасное то, что без тебя мне не нужен был ни успех, ни деньги, ни слава. Все это, на фоне отсутствия самого дорогого мне в мире человека, казалось просто бессмысленным. Не с кем делить ни радости ни невзгоды. Нет, я не стал вторым Пикассо или даже просто знаменитым художником и не потому что я был бездарностью или же не прилагал достаточно усилий, я им не стал потому, что тебя не было рядом, полностью, без остатка моим. Я знал, что и тебе было нелегко, да ты особо и не скрывал своих чувств, просто не говорил о них. Особенно по ночам, когда было обнаженно не только твое тело, но и ты сам, это было так очевидно. Ты так отчаянно вбивал меня в матрас, моей небольшой кровати в маленькой квартире в Нью-Йорке, когда редкими ночами мы оставались одни, после очередной небольшой выставки или твоего приезда по поводу работы, что порой мне казалось что с капельками пота по твоим щекам струились слезы, хотя возможно это моя больная романтическая фантазия. Я не видел твоего лица и не могу сказать наверняка, но знаю точно ты плакал, может без слез, может не вслух, но тебе было хреново, может даже хуже, чем мне. Мы все реже трахались лицом к лицу, и только сейчас я понимаю, что это не потому, что ты не хотел или тебе это не нравилось, ты просто скрывал свою боль у меня за спиной, потому что и ты и я знаем, что во время секса, занятия любовью, как угодно, ты обнажаешься и неуязвимый Брайан Кинни, становиться до смешного романтичным и чувственным. Помню, что где-то через год, вот таких непонятных не-отношений, в те редкие встречи, которые все еще продолжались, в твоих глазах читалась… усталость. Ты уже тогда был не такой живой. Нужно было поговорить, прояснить ситуацию, но ты всегда считал слова бесполезными, ибо твои действия и поступки всегда говорили за тебя больше, чем что-либо на свете. А потом стало поздно и мудрость «лучше поздно, чем никогда» в нашем случае не сработала бы, потому что ситуация больше напоминала положение «не бывает поздно, бывает, на хуй, не надо». Вот так вот медленно, но верно мы разрушали то, что нам с трудом удалось выстроить за 5 лет. А потом, то короткое «Прости» и оглушительное молчание, стали последней каплей. Ты все понял, без лишних слов, без объяснений, просто так по-Брайановски. А я рыдал, как гребаная истеричка: плакал, кричал, метаясь по постели, хватая ртом воздух, срываясь на крик, но даже все то, что я вытворял, не могло сравниться с тем, что творилось у меня на душе. В тот день я получил предложение от Джеймса стать партнером, парнем, любовником, не важно, и решил, что не буду поступать так же как это было с Итаном и расскажу все сразу. С Джеймсом секс был только раз, до того как завести отношения, а потом он просто ходил за мной по пятам и когда я понял, что терять уже нечего, я сдался и позвонил тебе. Я действительно думал, что ничего не теряю, потому что верил, что не было нас, потому что знал, что не было тебя. В тот день я умер, просто, вот так вот, сказав одно банальное: «Прости.» Я убил, я уничтожил нас. Было странно то, что я так тяжело реагировал на наше очередное расставание, ведь это было не в первый раз, да и потом наша пародия на отношения, признаться, была довольно жалкой, думаю, мы оба признавали, что от них, в принципе, ничего и не осталось, но никто из нас не решался поставить точку. После той ночи в слезах, я долго говорил себе, что столько раз уходил от Брайана и все было хорошо, я бы, наверное, и не возвращался, если бы не обстоятельства. Пусть я о нем никогда не забывал, но и жилось мне совершенно спокойно. Я уговаривал себя, что и на этот раз «схема» сработает, я говорил себе, что наша история закончена и теперь начинается каждого по-отдельности. Но после долгих часов уговоров и вроде, как смирения, внутренний голос, упорно сидевший у меня в голове напоминал, что я всегда к тебе возвращался. На утро у меня было отвратительное настроение, но после такого эмоционального насилия над собой, я словно был опустошен. Меня больше ничего не волновало, не радовало, не раздражало. Я просто был, как живой мертвец, я просто был. Джеймс подвозил меня до студии, где должно было пройти собеседование на очень выгодный контракт по руководству одной маленькой галерее, но меня ничего не волновало. Ночь была беспокойной, я засыпал не на долго и просыпался как-будто бы от страшного сна, но на самом деле мне ничего не снилось, просто мой мозг давал мне понять, что я потерял, что-то очень дорогое, то без чего мне никак не выжить. Я был разбит, сломлен, опустошен… я умер. С утра прикладывал лед к распухшим глазам, принял прохладный душ, но ничего не помогало, выглядел я достаточно дерьмово, чтобы Джеймс все же задал, тот самый вопрос: — Ты в порядке? — он был действительно взволнован, но в ответ я ему лишь слегка улыбнулся, хотя полагаю, что из той попытки заверить его, что все в порядке, не вышло ничего путевого, но я хотя бы попытался. Он больше не донимал вопросами, просто молча ехал, за что я ему был премного благодарен. Всю дорогу до студии я ничего не говорил и ни о чем не думал. Странно, но меня действительно не посещали никакие мысли. Собеседование проходило словно в тумане, голова была словно ватная и все казалось таким пустым и ненужным. Я автоматически отвечал на вопросы, особо не задумываясь какое впечатление произвожу в данный момент, а потом помню, что мне принесли какие-то бумаги, мы их подписали и разошлись пожимая друг другу руки и мило улыбаясь. А мне хотелось скорее скрыться от толпы, ото всех, мне хотелось просто провалиться в сон и больше никогда не просыпаться. Я приехал домой, закрыл двери, окна, задвинул жалюзи и завалился спать. Из сна меня вырвал тяжелый стук в дверь, не то чтобы я собирался открывать, но стук меня порядком раздражал и почти на гране того, чтобы придушить того, кто стоит за дверью, все-таки открыл ее и… секунда — я в шоке, вторая — ноги становятся ватные, третья — сильные руки подхватывают меня и теплое дыхание опаляет лицо. В висках бьется: «Это сон, нужно только проснуться», а твои, по-прежнему такие родные глаза, выражающие одно спокойствие, будто говорят: «Не торопись просыпаться, проснувшись, ты рискуешь больше никогда меня не увидеть и будешь обречен на одинокую смерть». Я просыпаюсь и осознаю, что это действительно был сон, но в дверь все-равно кто-то настойчиво стучит. Я лениво сполз с кровати что-то уронил пока шел открывать дверь, дабы прекратить этот раздражающий стук, который тяжело отдавался в висках. Джеймс… ну конечно, только Джеймс мог стоять у меня на пороге, окинул меня ошалелым взглядом, потом быстро сгреб меня в свои объятия и выдохнул: — Слава Богу. Обещай, что больше никогда не будешь так меня пугать. Я отстранился, бросил хмурый взгляд и парировал: — Я и не пытался. — Ну конечно, утром у тебя было такое выражение лица, как-будто бы ты похоронил близкого родственника, а после обеда, ты не отвечаешь на звонки и полчаса не открываешь дверь, что я должен был думать?! — он был почти зол и на последних словах отчаянно срывался на крик. Боже, если бы он только знал, сколько правды было в его словах. — Мне жаль. — коротко и холодно бросил я и прошел на кухню, налить чего-нибудь выпить. — Джас, может все-таки стоит поговорить? Я же вижу, тебя что-то мучает. — Разговоры — херня. — я наливаю и протягиваю ему стакан воды, даже не поинтересовавшись хочет ли он чего-нибудь другого. Он испытывающе на меня смотрит, но потом, видимо, решает, что со мной бесполезно спорить, когда я в таком состоянии и берет из моих рук предложенный стакан с водой. Он спрашивает, может ли остаться на ночь и очень удивляется когда я соглашаюсь. После этого наши с ним отношения стали вроде как официальными, но ни дня я не был с ним счастлив, за тот год отношений, даже на половину, как был счастлив с тобой хотя бы минуту находясь рядом. Однажды Джеймс не выдержав просто сдался, просто он устал от меня неживого и ушел. — Вы такие мудаки, любите друг друга и мучаетесь. Вы что мазохисты? Нравится издеваться над собой? У меня все понятно, я люблю тебя совершенно безответно, но у вас же все взаимно. Так какого, простите меня, хуя, вы все это с собой творите? — последние слова, которые он сказал перед тем как за ним закрылась дверь. Джеймс очень хороший, но не мой. Целый год я мучал его, он мучал себя, мы мучали друг друга. И не то чтобы, я часто вспоминал о тебе или о нас, я просто не был счастлив. Мне казалось, пройдет время и Джастин Тейлор вернется и продолжит жить, так словно ничего и не было. Но так быть просто не могло, а я тешил себя пустыми надеждами, будто сам не понимал, что так никогда не будет. В тот день, когда я сказал несчастное «прости» я умер и все что из меня могло воспрянуть это зомби, бездушное, неживое. Если бы Джеймс только знал, что все не так просто. На самом деле, тот первый год, когда не было ни Джеймса, ни проблем в наших с тобой отношениях, был самым трудным. Я безумно скучал, и это сводило с ума. Я почему-то полагал, что трудно будет потом, когда пройдет много времени и я буду безумно скучать, но на самом деле, тяжело было первые месяцы, а потом просто привыкаешь к тому, что нет рядом людей, которых хочешь видеть, с которыми хочешь быть. Звонки, переписки, редкие встречи, жаркие ночи, все это со временем как будто утрачивало свой смысл и мы однозначно отдалялись друг от друга, но никто из нас не говорил стоп, хватит испытывать судьбу! Еще тогда нужно было все бросать и возвращаться, тогда был шанс сохранить наши отношения в целости. После того, как Джеймс ушел, дни потянулись серой вереницей и не то, чтобы мне стало хуже, чем было, но началось обострение депрессии. Рука отказывалась работать настроения совсем не было и я снова стал вспоминать наше с тобой время, от чего становилось паршиво на душе. Иногда хотелось превратиться в невидимку и прийти к тебе, прикоснуться, просто побыть рядом. Являться же перед тобой наяву было неправильным, было бы нечестно, потому что я уже поставил точку в наших отношениях и просто не имел права больше врываться в твою жизнь. Тот год прошел, как в тумане, я почти запустил галерею, и совсем исхудал от недоедания. Но я не ел не потому что нечего было есть и я был голодающим художником, на самом деле в галерее неплохо платили, я не ел, потому что не было аппетита. Однажды, в галерею пришел заказ на выставку лучших рекламных компаний по штату и не согласиться было бы глупо, учитывая что дела у галлереи шли не очень. Я почти не рисовал, а если и случалось что-то творить — это было что-то из ряда депрессивного, серого и грустного. Мне никому не хотелось показывать своего мерзкого состояния души, так что эти картины мирно покоились на полках, так ни разу не увидев свет. Мне было безумно интересно, как ты живешь, чем дышишь, думаешь ли обо мне (понятия не имею, зачем мне это нужно было знать), но я не решался спрашивать у мамы, когда мы очень редко, но созванивались. Одно время она спрашивала о наших с тобой взаимоотношениях, но после того, как я пару раз попросил сменить тему, она ее больше не открывала. А мне жутко хотелось узнать, как ты. Не то чтобы я думал о тебе, так как я думал первые, наверное, полгода, но и не сказать, что совсем забыл. К одиночеству привыкаешь, нельзя, просто невозможно быть постоянно врагом этому, пусть и мерзкому, чувству. В один момент человек пересекает грань состояния сопротивления, борьбы с одиночеством и становится его союзником. В работе над проектом, почти целый месяц, я чувствовал себя более, менее нормально. Проект оказался очень занятным, оформление, идеи организаторов, споры и все в этом творческом духе отвлекли от паршивого настроения и выдернули из депрессии. Я был в предвкушении. Помню с того времени у меня осталась одна неплохая картина, то есть ее наброски. Она до сих пор не закончена, но это уже и не важно. Я просмотрел списки участников в ходе распределительных работ. Всего было три представителя штата Пенсильвания и ни одно имя мне не было знакомо, что, в принципе, справедливо, потому что я не особо интересовался рекламным бизнесом этого штата, хотя довольно часто обращал внимание на рекламные щиты, пусть и по совершенно, другим причинам. Почему-то это мероприятие навеяло приятные воспоминания о стажировки в «Вангарде». Все то время, что я провел в Нью-Йорке, воспоминания приносили только боль, нестерпимо тяжело было жить воспоминаниями, но не легче заставить себя не думать ни о чем. Порой просто хотелось, чтобы кто-нибудь стер память, чтобы тебя просто не было в моей голове… и сердце. Но воспоминания о Вангарде не были похожи на все те, что изнуряли меня, они были… приятными. Нет причины, почему они не доставляли тех же страданий, что другие, это просто было так. Это все неправильно, так быть не должно. Ты все тот же ты, но теперь все по другому. Я стою в 5 метрах от тебя и безумно, со всей силой воли, что есть во мне, я сопротивляюсь силе притяжения, но кажется ноги несут меня сами. — Привет. — мой голос тихий и дрожит, я пытаюсь бороться с волнением, но я все еще не пришел в себя от увиденного и пытаюсь отличить сон от реальности, но разум меня уже давно покинул. — И тебе привет. — ты почти непринужденно, но все с той же нежностью и заботой в голосе, отвечаешь мне. Я смотрю на тебя просто поедая взглядом, а потом вдруг ни с того ни с сего, говорю: — Ты же говорил, что я тебя больше никогда не увижу. — Когда я тебе такое говорил? — в недоумении ты смотришь на меня, а потом быстро отводишь взгляд в сторону на кого-то еще. — Я думал ты спросишь, что я тут делаю, а ты несешь какую-то херню. — ухмыляешься, ты все тот же сукин сын, Брайан Кинни и я невольно улыбаюсь. Улыбка не получается такой какой должна быть, скорее измученная, искажающая лицо, но в душе, мне спокойно. — Прости Джастин, мне нужно отойти. — только сейчас я замечаю, какой ты отчужденный. Такой чужой и холодный. Я не успеваю ничего ответить, просто смотрю вслед тебе уходящему. Пытаюсь понять какие чувства меня сейчас одолевали. Это была гамма эмоций и ощущений которые просто разрывали меня на части. Не знаю было ли мне обидно или больно на тот момент, но я понял, что зря просто зря страдал так долго, можно было бы просто встретиться разок, лицом к лицу со страхом потерять тебя, и решить наконец проблему моего жалкого существования. Признаюсь твое появление на этом мероприятие было для меня сюрпризом, и только сейчас я могу признать, что он был приятным, решающим. Тебя пригласили просто, как гостя, как одного из самых успешных рекламных агентов по стране и пусть не лучший, но подающий надежды. Ты вручал награды трем участникам, но я то знал, что для тебя главным преимуществом присутствия на том мероприятие, было налаживание контактов. Для меня наша, такая внезапная встреча, стала однозначным налаживанием моей жизни. Я уже не любил тебя, я любил наше вместе проведенное время. Три года не оставили ни единого шанса нашим отношениям. И ты и я перегорели, только ты, как обычно в стиле Брайана Кинни, все пережил и двинулся дальше, вперед к победам и достижениям, а я застрял в своем прошлом, отчаянно пытаясь забыть, что это я, кто разрушил, то что у нас было, я то самое зло, что перевернуло все то прекрасное, что мы имели. Я винил себя все эти 3 года и потихоньку уничтожал себя, я каждый день медленно и с мазохистическим упорством превращал себя просто, что называется в ничтожество. С той встречи прошло полгода, я часто ездию в Питтс, навещать семью, я снова рисую, и мы с тобой в достаточно хороших отношениях. Никогда не думал, что когда-нибудь доживу до такого, но признаться это довольно неплохая идея. Я счастлив, ты выглядишь вполне удовлетворенным тоже. Все хорошо, лучше просто быть не могло. Не знаю, сколько бы я еще сокрушался, если бы не та встреча, но я не жалею ни об одной прожитой минуте. В тот момент, когда я сказал то «прости», какая-то часть меня, и вправду, умерла, и та часть была того влюбленного, до безумия, мальчишки. Я перерос, я перешагнул тот период, когда я умирал и думал, что жизнь закончена. Я не вернулся к тебе. Столько раз мое возвращение к тебе было равносильно закономерности, но не в этот. Еще одно доказательство тому, что все имеет свои рамки и пределы. Лимит наших отношений исчерпан. Признаюсь, ты был лучшей частью моей жизни. Пусть сейчас дела идут хорошо и карьера завидно крупными шагами движется вперед, на меня никто не покушается и я не пытаюсь бороться с несправедливостью, но все же лучшее у меня было с тобой. Я не пытаюсь воскресить того, что между нами было, я не пытаюсь воссоздать картину наших отношений с кем-то другим, потому что МЫ были уникальны и я искренне желаю оставлять положение дел неизменным, не пытаюсь копировать в жалких попытках повторить пережитое счастье. У меня совсем другие отношения, непохожие на наши, но во мне все еще живет наше драгоценное и неповторимое, только наше, одна история на двоих.