Ромашки и прочие неприятности

В день летнего солнцестояния, когда ночь коротка, как недописанная увертюра, а световой день растянут почти на целые сутки, в деревне отмечался главный праздник сезона: день, который с нетерпением ждали и взрослые, и дети, когда разрешалось всё то, что в иное время находилось под строжайшим запретом. Единственный раз в году старейшины закрывали глаза на многие вещи, понимая, что от правил иногда стоит и отдыхать. Можно было не затворять двери и ставни после заката, жечь костры и не спать всю ночь. Можно было подойти к любому человеку и заговорить с ним, невзирая на возраст и положение. Говорили, что в этот день и боги, и нечистые силы спускаются с небес на землю, принимают человеческое обличье и веселятся, смешавшись с людьми, а иногда даже могут помочь найти свою судьбу или исполнить желание. Заручиться поддержкой высших сил желали все, от мала до велика. А ещё в этот день не возбранялись гадания и обряды, коих насчитывалось великое множество.        У речушки с бурным течением собралось сейчас полдеревни. Шумная стайка заливисто хохочущей малышни обогнала группу девушек постарше, попутно обрызгав их водой. Они гнали вниз по течению самодельные кораблики из бересты и древесной стружки, соревнуясь, чей кораблик придет первым.        У девушек же было занятие посерьёзнее: они плели венки и пускали по реке. Это считалось одновременно и гаданием, и ритуалом. Люди верили, что та девушка, чей венок больше всего понравится лесному божеству, непременно встретит свою любовь, причём до дня равноденствия. Венки плыли, кружась в водоворотах, а девушки бежали по берегу, стараясь не упускать их из виду.        Одна из них вскоре отстала от подруг — её венок застрял в камышах. Подняв подол сарафана, девушка ступила в воду и пошла вброд, не без труда пробираясь сквозь заросли. Она уже протянула было руку к своему венку — скромные белые ромашки и колоски дикой пшеницы, ничего лишнего. Но её опередили.        Парень, поймавший венок, стоял по пояс в воде и, словно зачарованный, глядел на нее, не торопясь возвращать трофей. Девушка смутилась. В их деревеньке все знали друг друга в лицо и по именам, и одного брошенного вскользь взгляда на молодого человека было достаточно, чтобы сделать вывод: он не здешний. Незнакомец легко шагнул вперед, будто бы не чувствуя сопротивления воды, и, тепло улыбнувшись, аккуратно надел ромашковый венок ей на голову.        — Кажется, это твоё?..       

* * *

— Грифон, ты почему такой хмурый? — Единорог хихикнул, порозовел и позволил себе небольшую вольность: — От недо… недостатка любви?        Грифон смерил Единорога мрачным взглядом, отчего тот ещё больше смутился, но глаз не отвёл.        — Оглядись по сторонам! — Единорог стукнул копытом. — Где-то ведь есть твоя половинка, я уверен.        — Действительно, — поддержал друга Феникс, и Единорог сразу приободрился, почувствовав поддержку. — Ты просто ещё его не встретил. Того самого, кто предназначен тебе судьбой. Но вы обязательно найдёте друг друга, не сомневайся. А пока — забудь ты обо всём и живи полноценной жизнью. Вот, бери пример с меня.        Лунный кот поперхнулся молоком и от замешательства стал почти прозрачным. Феникс явно не был тем, с кого следовало бы брать пример в чём бы то ни было.        — Угу, — покладисто кивнул Грифон и деланно улыбнулся. — Кто-нибудь будет пиццу? Хочу заказать, но один я с ней не справлюсь.        Феникс встрепенулся и горячо закивал, Единорог тоже засуетился, услышав про еду, и разговор тут же перешёл на другую тему.        Единорог, однако, не спешил с выводами. От его внимательного взгляда не укрылось, что Грифон только сделал вид, что согласился с Фениксом, а в действительности…        Весна принесла с собой холодные ветра, насыщенные влагой и ароматом цветущих деревьев, череду звездопадов, несколько лунных затмений, парад планет и, конечно, любовную лихорадку. Лихорадило практически всех. Рейнеке-Лис чуть было не провалил аттестацию — даром что к профессиональной переподготовке рыжий плут всегда относился более чем серьёзно. Сейчас же Лиса было не узнать: он постоянно опаздывал, путал даты смен, на вопросы зачастую отвечал невпопад и вдобавок выглядел так, словно уже которую ночь не высыпается.        — Нашёл себе какого-то кицунэ. Похоже, у них там всё серьезно, — проговорился как-то Дракон и поспешил откусить от стейка хороший кусок — чтоб лишить себя возможности отвечать на неизбежные вопросы на как можно более длительное время. К вящему облегчению Дракона, пока он пережёвывал мясо, о любовных приключениях Лиса все благополучно забыли, переключившись на более насущные и пикантные сплетни.        Даже Феникс больше не был одинок: про него и Жар-Птицу говорили, что это любовь с первого взгляда, что они идеальная пара и созданы друг для друга, — иначе и быть не может: чем ещё объяснить такое необыкновенное взаимопонимание.        Единорог с Пегасом тоже были счастливы вместе, хоть и постоянно ссорились, да так, что пыль летела во все стороны от топота копыт. Но тут уж ничего не попишешь: темперамент есть темперамент. А так они жили душа в душу. Пегас, правда, нёс сейчас вахту в одном из дальних миров, и, судя по всему, работать ему там предстояло ещё долго, но ведь любовь на расстоянии — тоже любовь, не так ли? В разлуке чувства лишь крепчают…        Двери распахнулись, и в трактир вошли, вернее, вкатились два пушистых Шушпанчика, оба мокрые хоть выжми.        — В фонтане, что ли, купались? — Дракон поднял брови.        — Там льёт как из ведра, — отозвались они хором, посмотрели друг на друга и синхронно захихикали.        — Ноги вытирайте, — пробормотал Трактирщик, не отрываясь от смешивания сложного коктейля для Дракона, состоящего из почти полусотни ингредиентов: рогатый клиент в последнее время стал настоящим гурманом. — Ноги, а так же лапы, ласты, копыта и другие конечности.Единорог фыркнул и громко заржал, но, наткнувшись на взгляд Дракона, резко оборвал хохот и попытался стушеваться.        Глядя на счастливых Шушпанчиков, Грифон совсем сник. У всех, видите ли, шуры-муры, шпили-вили, а у него — сплошная бляха-муха…        — Ты куда? — окликнул его Единорог, увидев, что Грифон направляется к выходу. — Тебе же только завтра на смену! Я думал, мы ещё посидим. Вот, настолочек прихватил, — он указал длинным витым рогом на шаткую башню из картонных коробок.        — Эмм… Давай в другой раз, — Грифон неловко кашлянул. — Я… Мне нужно прогуляться.        … В стеклянных фасадах зданий отражалось лазурное мартовское небо, безупречно чистое после ночного дождя. Грифон сидел на крыше одной из высоток, на бетонном парапете. Дабы не привлекать к себе внимания местного населения, он принял человеческий облик — с недавних пор обращение давалось ему без труда, и теперь он мог прибегать к нему когда угодно. Это было гораздо удобнее, чем все прочие методы маскировки.        Грифон солгал своим друзьям. Вернее, скрыл правду. На самом деле, его сердце давно уже не было свободно.        Магнитный замок на двери парадной покорно пиликнул, выпуская наружу молодого человека. Закинув рюкзак на спину, он оседлал дорогой гоночный велосипед и вырулил на проезжую часть, лихо подрезав неуклюже парковавшийся внедорожник.        Грифон улыбнулся уголком рта. Прерывисто вздохнул, силясь сдержать рвущиеся наружу рыдания. Но не смог.        Угораздило же его влюбиться в человека! Интересно, что на это скажут остальные, когда узнают?.. А ведь узнают же, рано или поздно: это лишь вопрос времени.        Им об этом твердили ещё на самых первых уроках и впоследствии повторяли неоднократно: в существ, населяющих материальные миры, влюбляться нельзя. Бессмысленно, опрометчиво и глупо.        Особенно в людей, — ведь люди отличаются от прочих смертных целым набором не самых достойных качеств: жестокосердие, цинизм, двуличие и легкомысленность. Что, кроме тонны страданий, может принести такая любовь? Она обречена быть безответной; это пагубное, деструктивное чувство, а следовательно, его нужно всячески избегать, пресекать в зародыше, не дав ростку развиться, заполонив своим обманчиво сладким ядом разум и душу. Нет, любви взаимной и счастливой между созданиями столь разными по природе своей, не бывать. Им, высшим существам, не принадлежащим материальным мирам, не пристало обращать внимание на смертных. А рассказывать смертным о своём внеземном происхождении и вовсе строжайше запрещено.        Грифон это понимал — разумом. Но не в силах был совладать со своим сердцем. Сердцу не прикажешь, — кажется, именно так говорят люди?        А ещё Грифон осознавал: это не сможет продолжаться долго. Он не в состоянии открыться этому человеку — нельзя. А постоянно притворяться смертным, днём и ночью пребывая в личине человеческого обличья, он не сумеет.        У него не было выбора. Либо забыть эти чувства, вычеркнуть из памяти и из жизни, либо…        Грифон превосходно знал, что случается с теми, кто страдает от безответной любви.        От картины, услужливо нарисованной воображением, Грифона бросило в дрожь. Он поднялся на ноги и, яростно рыча, ринулся с крыши, попутно возвращая себе истинный облик. Конечно, он не собирался покончить с собой: падение превратилось в полет, как только ветер расправил его крылья и толкнул вверх, в открывшийся портал.        — Ты слышала?        Две девушки, шедшие по тротуару далеко внизу, остановились. Одна из них прищурилась и, задрав голову вверх, пристально уставилась в пасмурное небо.        — Что?        — Кто-то… рыдает? Или… Даже не знаю. Очень странный звук.        … Сидя в клубящемся тумане, исходившего от открытого портала в какой-то холодный мир, Грифон специально выжидал время, когда все завсегдатаи трактира разойдутся: кто — по домам, кто — на дежурство. Он не хотел никого видеть.В идеале — стать невидимкой и бесплотной тенью проскользнуть в любимое кресло у камина, где можно будет спокойно подремать до тех пор, пока на двери не звякнет бронзовый колокольчик, впуская внутрь Трактирщика.        Грифон сосредоточенно замер. По его телу пробежала дрожь, топорща густой жёсткий мех. С магией невидимости у него до сих пор были проблемы, и Грифон ничего не мог с этим поделать. Вот Лунный Кот, к примеру, легко мог становиться невидимкой: ему для этого было достаточно доли секунды. А Грифон так не умел.        В итоге, добившись с грехом пополам мало-мальски сносной прозрачности, Грифон аккуратно отворил дверь и вошёл внутрь.        И тут же увидел знакомые лица. Несмотря на поздний час, трактир не пустовал: Хозяин, как всегда, был за барной стойкой, а напротив, на высоких табуретах, поджав лапы, сидели Рейнеке-Лис со своей подругой, Кицунэ.        «И что это им не спится?!» На цыпочках Грифон прокрался мимо друзей, стараясь не наступать на скрипящие половицы, и уже повернул было к вожделенному креслу, как его окликнул голос Лиса.        — Привет, Грифон.        Грифон застыл, не дыша, и покосился на зеркало в тяжелой кованой раме. В воздухе покачивался длинный грифоний хвост.        — Тьфу ты, — выругался Грифон, становясь видимым целиком. — И ведь знал же, что что-то пойдёт не так!        Кицунэ добродушно улыбнулся.        — Хочешь, научу?        — Смешать тебе чего-нибудь, а, Грифон? — поинтересовался Трактирщик, доставая с полки чистый бокал.        Грифон нехотя кивнул, усаживаясь на табурет по левую лапу от Лиса.        — Смешай ему «Ванильные ночи», — с невинной улыбкой посоветовал Лис. — Или «Сахарное сердце». — Подумал и добавил: — Или «Миндальный поцелуй».        Кицунэ тронул своего возлюбленного за плечо, недвусмысленно кашлянув, но Лис этого не заметил. Трактирщик деликатно промолчал. А Грифон только вздохнул.        — Очень смешно, дружище.        В глазах его стояли слёзы, которые он безуспешно пытался сморгнуть так, чтобы этого никто не заметил. К счастью, в этот момент Трактирщик протянул ему бокал с фиолетово-чёрной жидкостью, и Грифон тут же схватился за торчащую из него трубочку, как за спасительную соломинку, спрятав пылающее лицо за декоративным бумажным зонтиком.        Кицунэ одарил Лиса укоризненным взглядом, и тот вымученно рассмеялся. Он привык острить по поводу и без, но на сей раз его шутку, кажется, не оценил никто.        — Когда-то давным-давно один молодой фавн спустился в человеческий мир, — вдруг заговорил Трактирщик. — Он был неопытен, взбалмошен и полон кипучей энергии. И страстно жаждал приключений. Та девушка… Конечно, она приняла его за человека, — фавн был мастером маскировки. И — надо же такому случиться — она ответила ему взаимностью. Фавн и представить себе не мог такого счастья.        Грифон вдруг заметил, что и Кицунэ, и Лис сидят, затаив дыхание, и ловят каждое слово. Ещё бы, — ведь на их памяти Трактирщик ещё ни разу не рассказывал им эту историю.        — Разумеется, Фавн помнил правила, — продолжал Трактирщик. — Но когда ты любишь и любим, тебе не до правил. В какой-то момент он перестал себя контролировать. Маскировка спала, и девушка увидела, что её возлюбленный — вовсе не тот, за кого себя выдаёт. Нет, нет, она не испугалась, не оскорбилась, не оттолкнула его. Напротив, её глаза вспыхнули от неподдельного любопытства. Ведь она увидела: всё то, во что можно было лишь верить, оказалось реальностью.        — И Фавн открылся ей? — дрожащим голосом прошептал Кицунэ.        Трактирщик кивнул.        — Да. И рассказал про волшебных существ, про тысячи тысяч вселенных, про основы мироздания… Словом, наломал дров.        — Почему? — удивился Лис.        — Это сильно нарушило баланс и чуть не привело к непоправимому. Люди не должны знать, понимаете? Они должны верить. А знание убивает веру. — Трактирщик прокашлялся. — Ну, разумеется, Фавна отстранили от работы, запретили появляться в материальных мирах и лишили всех привилегий.        Кицунэ всхлипнул. В уголках янтарных глаз дрожали слёзы.        — И он больше никогда её не видел? — не удержался от вопроса Грифон. — Никогда-никогда?        Трактирщик промолчал. И в колеблющемся свете газовых ламп Грифону показалось, что его глаза тоже как-то странно блестят.        — Это самая печальная история, что я когда-либо слышал, — скорбно подытожил Лис. Потянул Кицунэ за рукав. — Пойдём…        Хлопнула дверь, и Грифон тоже поднялся с места.        Теперь он точно знал, что ему делать.        Нет, он не станет нарушать запрет. Но ведь в человеческом мире тоже можно жить! Забыть о крыльях, о полётах между мирами, о работе, о друзьях… Спрятать воспоминания на самое дно души. Стать человеком — не надеть оболочку, личину, а именно стать.        Он уже взялся лапой за ручку двери, когда услышал тихий голос Трактирщика:        — Не повторяй моих ошибок, Грифон.        … В материальном мире шёл дождь. Даже не дождь — ливень. Грифон тут же вымок до нитки. Но сейчас на такие мелочи ему было плевать. Конечно, разумнее было бы материализовать зонтик или хотя бы непромокаемую куртку с капюшоном, но Грифон нарочно не стал этого делать.        Если уж он решил попрощаться со своей истинной сутью, то не стоит поддаваться соблазну, — иначе потом будет только хуже.        Молодой человек, которого ждал Грифон, появился почти сразу, словно по чьей-то указке. И он был не один.        Симпатичная девушка держала его под руку, прижимаясь к локтю. Они шли, забыв про зонт, и глядели друг на друга, как глядят лишь влюблённые. Они прошли мимо Грифона в какой-то паре шагов, но не заметили его, словно Грифону наконец-то удалось в полной мере овладеть искусством невидимости.Грифон хотел поймать его взгляд, но молодой человек смотрел словно сквозь стекло, не видя хрупкой рыжеволосой девушки в блузке и жилете из какого-то клочковатого меха, по которому струилась дождевая вода. И любовь — истинная, взаимная и страстная — плескалась в глазах парня озорными всполохами цвета цейлонского чая.        Грифон всё понял. Он — третий лишний. И он не нужен этому человеку.        «Пропади ты пропадом вместе со своей дурацкой любовью! Возвращайся в свой мир, а меня оставь в покое.»        Нет, эти слова не прозвучали в размокшем от дождей сквере. Но Грифон их ощутил — телом, душой и сердцем, которое было готово разорваться от горя.        … И правильно сделал, что вернулся, — горячо закивал Единорог. — Вот куда, скажи на милость, ты собрался в такую погоду? Посмотри, что творится! — он обернулся на окно, за которым бушевал ураганный ветер, поливая стекло потоками воды. — Давненько тут не было такой бури. Так что у нас у всех сегодня совершенно законный отгул — и завтра, и послезавтра, в общем, до тех пор, пока стихия не уймётся.        — Угу, — Грифон кивнул. На душе было черным-черно, — как и за окном. И всё-таки, после того, как он выплеснул свою боль в пространство, что и послужило причиной столь редкостной непогоды, Грифону стало чуточку легче.        Сложно забыть то, что забывать не хочешь. Но он должен забыть. Или он убьёт эту любовь, или любовь — его.        Уютный треск пылающих в камине поленьев убаюкивал, и Грифон не заметил, как задремал, положив голову на лапы. Он очнулся, только когда Трактирщик подошёл к нему и поставил на журнальный столик бокал с густой золотистой жидкостью, отливающей металлическим блеском.        — За счёт заведения.        На поверхности коктейля сахарной пудрой были нарисованы белые ромашки.