Cosmopolitan

      Элиза пропускала уже третий бокал ярко-розового вина, сочетавшегося с её помадой согласно самым последним трендам. И зачем соглашалась на этот контракт? С таким цветом помады на губах даже целоваться стыдно, не то, что позировать на хипстерских антикафешных фотосессиях.       Помада эта была отражением всего того, что люди ненавидят в нуарных фильмах.       Максимально дерзкий главный герой, невзрачная фабула и абсолютнейшая пустота дождливого Нью-Йорка. Звучит стильно, но любой флюид, пущенный счастливой обладательницей этого оттенка, будет отдаваться сложнейшим коктейлем из горечи, обиды, депрессии и дешёвых сигарет. При этом, как казалось Элизе, девушка с такими губами будет не femme fatale, нет. Она предстанет в сознании масс самой распоследней, грязнейшего оттенка шлюхой. Даже облезлая Гризабелла из бродвейских «Кошек» покажется диснеевской принцессой. Но каждая модель, рекламирующая этот бездарный китч, будет считать себя безупречнее Мэри Поппинс. Леди Совершенство. Неплохой слоган для того, кто хотел бы продать задницу.       И Элиза хотела выплеснуть весь этот поток бранных слов и детских комплексов на бумагу, но контракт не позволял. И она это ненавидела. Журналист в глянце обязан много чего делать против своей воли. Например, всегда улыбаться, глядя на очередную зафотошопленную фотку, сделанную маркетологом-извращенцем за сто долларов.       Но Элиза стоила дороже. За гламур нынче платят больше, чем Бетховену в лучшие времена.       Она писала обо всём, что люди хотели бы услышать в сладостных снах. Воплощала это в реальность. Даровала людям надежду, что красота – прямо здесь, рядом, всего за девяносто девять девяносто девять цветных фантиков без переплат. Всё ради клиента.       Но девушка за ноутбуком в прожжённой когда-то дорогими сигаретами майке уже и не знала, для чего она стучит пальцами по тихо-тихо звучащей клавиатуре макбука, купленного еще, когда сам Джобс был жив.       Ей хотелось не восхвалять новую косметику для очередной блестящей странички, мечталось кричать от боли, от того, что Элиза Уильямс может купить себе хоть всю продукцию журнала, но попросту не хочет.       Но, в то же время, жизнь глянцевого журналиста может искушать. И искушает.       Ежедневные светские рауты и показы с дефиле узников Освенцима наводят тоску, но всегда заряжают шармом. Тщеславие – важнейший из грехов, посему истинными заповедями здесь являются дешёвый алкоголь (пытающийся выглядеть как напиток королей), лукизм, овтратительно-потные толстосумы и.…Как же это всё прекрасно. Именно по этим причинам Элизе не хочется уходить от такого. Каждый на дежурном светском рауте скрыт за тысячью лицами, все они развалены на мелкие кусочки, сожжены и облиты мочой йоркширского терьера.       Прямо сейчас в паре кварталов от квартиры Элизы как раз проходил этот «бомж-шабаш», и она видела его. Все эти натянутые на плохом графическом редакторе лица, все эти «искренние» удивления от очередной тряпки, больше напоминающей удалённый фон, чем то, что способно выделить.       И косметика – конечно же, тонны косметики с названиями оттенков, в которых запутаться проще, чем в направлениях современной музыки.       Но Элиза всё печатала и печатала хвалебную статью о новой помаде, шлюшьей, неприлично дорогой помаде. Текста в этой оде было меньше, чем на кратенькой аннотации к шоколадке с верхних полок супермаркета, но каждое слово давалось с трудом. Каждая буква, которую молниеносно чертит текстовый редактор, была пропитана желчью и болью. Когда последнее слово было дописано, Элиза заплакала. Рыдая, она схватила ноутбук и выбросила его в только, что вставленное окно. Бесцветные осколки вмиг разлетелись как те маски на светском рауте в паре кварталов от безнадёжно летящего вниз дорогого когда-то ноутбука.       Недописанная статья не волновала плачущую девушку, она знала, что автоматически созданная статья отойдёт в редакцию. И этот верх безвкусицы возьмёт Пулитцера, Элиза уверена. И она знала, что сейчас сделает. Быстро набросив первое попавшееся ярко-розовое платье, и накрасив губы помадой с обложки последнего глянцевого журнала, отправилась в уже припаркованном лимузине на ближайшую вечеринку. А затем, кружась и танцуя, на следующую. Так за два часа накопилось бессчётное количество тусовок, балов, раутов, что Элиза совсем уж потеряла голову.       Она не была уверена, её ли лицо смотрит в зеркало в общественном туалете. Это была какая-то зловещая гримаса, рассыпающаяся, умирающая. Элиза в те моменты была воплощением ужаса и лицемерия.       А разбитый ноутбук уже забрала скорая, обвела его идеально прямоугольную форму в меловой силуэт и уехала под вой мигалок в ближайшую больницу для недописанных текстов.       Там его подлатают, соберут и отправят на свалку истории. На той свалке все бесталанные нобелевские лауреаты лижут ботинки бесталанным же журналистам.       А Элиза будет жить. Крутиться, отплясывать чечётку на поле самых роскошных вечеринок, разрушая маски.

Ведь при ней всегда диктофон и камера.