Walk

      Закат. Москва утопает в лучах заходящего солнца. Стекла высоток Москва-сити отражают рыже-багряный свет. Небо горит огненными всполохами, раскрашенными всеми оттенками оранжа облаков, а солнечный диск раскаленным колесом клонится к горизонту. Тени становятся гуще, тяжелее, удлиняются и тянутся все дальше, готовясь захватить город, будто пожрать его в своей темноте.       Даня опустил козырек лобового стекла, надел темные очки и сжал руки на руле сильнее, скрываясь от резко бьющих по глазам закатных солнечных лучей. По законам физики, два тела, движущихся вместе, относительно друг друга находятся в покое. Его состояние покоя - всего лишь зыбкая топь, припорошенная тонким слоем песка - наступишь и сразу потеряешь равновесие. И как он оказался здесь, в точке относительного спокойствия, когда все вокруг движется, набирает скорость несущейся лавины и грозит ему переломами всех костей?       Мерседес мчит по МКАД, ровно, надежно гудит двигатель, мощь под руками огромна, но легко поддается управлению умелых рук, крепко держащих контроль. Даня любит водить, когда не нужно никуда спешить, любит получать удовольствие от управления огромным в сравнении с человеком – железным монстром, любит держать в руках рычаг управления собственной жизнью. Одно неверное движение – тебя больше нет. В этом есть что-то пугающее и в то же время невероятно прекрасное. Даня не любит опасность, но никогда не пасует перед трудностями. Поэтому он сжимает челюсти, заставляя себя не поворачивать голову в сторону, где Тушенцов тянет свою огромную медвежью лапу и прибавляет звук на магнитоле.       Басы безжалостно рвут мембраны динамиков, отдаваясь гулким стуком в груди. Пассажиры машут руками, трясут головами и громко орут слова, не попадая ни в незатейливый бит, ни даже в какие-либо ноты. Даня усмехается, бросая взгляд в зеркало заднего вида. Взгляд упирается в отчаянно трясущего всеми конечностями Яна, изображающего безудержное веселье, так убедительно, что не будь Даня собой, наверняка бы поверил. К сожалению, для них обоих, они знают друг друга давно и слишком хорошо. Эти нервные, наигранные, громкие смешки, плещущий во все стороны энтузиазм, излишний даже для Яна Гордиенко. Даня снова отворачивается к дороге. Может быть, не стоит задумываться? Перестать прокручивать в голове вопросы, возможные причины и сценарии? Если бы он умел. Даня вздыхает, не впервые за вечер думая, что лучше бы он все-таки напился на этой очередной вечеринке Йолы, и похуй, что алкоголя не было – кто ищет, тот всегда найдет. Или он не Даниил Комков – конченный мудак, пидарас и хуесос всея ютуба.       Трек сменяется, переключая мысли, как пластинку, на новую тему. Даня снова смотрит в зеркало, нагло пользуясь преимуществом того, что за черными стеклами очков никто не заметит, куда направлен его взгляд на самом деле. Ян Гордиенко в его машине. Кто бы мог подумать? Кажется,когда они последний раз общались дольше десятисекундного приветствия, Ян со всей уверенностью убеждал его в том, что никогда и ни за что, ни за какие деньги, другие блага, а также если вдруг случится апокалипсис – не обратится к Комкову, не заговорит с ним и не захочет иметь никаких дел. Даня не понимал этого, не мог понять. Но принял. И принятие этой новой мысли - в которой жизнь Дани Комкова больше не связана с Яном Гордиенко - далась ему нелегко. Длинные, пьяные ночи, наполненные желчью и злобой, которую он, как дракон изрыгает пламя, выплескивал на окружающих, причиняя боль любому, попавшемуся под руку, будь то друг или враг. Вспоминать стыдно, а последствия преследуют и по сей день.       Между сиденьями показалась лохматая голова. Ян лучезарно улыбнулся Руслану, стрельнув взглядом в Даню и тут же уставился в лобовое стекло, разглядывая дорогу. Солнце почти село, небо из рыжего, окрасилось в закатный багрянец, огненным маревом тонуло в линии горизонта. Они ехали уже тридцать минут, наматывая круг, и Руслан что-то кричал, пытаясь переорать магнитолу, звук которой так и не убавил, Ян смотрел на дорогу, положив руки на спинки двух сидений, и пальцы его замерли в опасной близости от плеча Дани. Он казался расслабленным, как обычно веселым и дружелюбным парнем, но Даня чувствовал, как напряглась ладонь, будто готовая исчезнуть в любой момент. Снова быстрый взгляд – проверка ситуации, Даня не отреагировал, прибавил скорость и перестроился во второй ряд, обгоняя белый «Солярис», из которого им махали девушки, и Ян вместе с Тушенцовым, конечно же, начали дурачиться, открывать окна, высовывать руки и кричать: «Привет, девчонки!»       Даня покачал головой, улыбнувшись, и вдавил педаль газа, оставляя «Солярис» и женщин в нем далеко позади.       - Ну шо, посоны, куда поедем? – Намеренно с украинским акцентом выдал Ян, снова вываливаясь между сидений.       - Да похуй. – Руслан задумчиво смотрит в окно, за которым уже стемнело, и выстроившиеся, словно солдаты, фонари, придают тянущейся ленте дороги иллюзию тоннеля. – Я почти двое суток не спал, чуваки. Рубит пиздец. - Все это Тушенцов выдает, глядя своими щенячьими карими глазами прямо на Комкова, и Даня делает вид, что не понимает намеков и упорно смотрит на дорогу. – Так что я спать.       - Поня-я-ятно, - тянет Ян, не обращая внимания ни на взгляды Руслана, ни на напряженно замершего в водительском кресле Комкова и гипнотизирует вид за лобовым стеклом.       До отеля Руслана ехали почти молча. Парни еще пару раз потряслись под треки, правда уже без того изначального энтузиазма, когда мерседес плавно затормозил у входа. Руслан выпрыгнул на асфальт и ретировался так быстро, будто ему приставили дуло револьвера к виску. Дверь мягко клацнула, щелкнул замок, и в салоне повисла тишина. Та самая напряженная, тяжелая тишина, полная неловкости, неуверенности и отвратительного неуютного неудобства, будто они сидят не в дорогом мерседесе, а как минимум в древнем, трясущимся на каждом ухабе ПАЗике и все никак не могут найти точку опоры, чтобы внутренности перестали дрожать и вибрировать.       Даня не считал себя трусливым. Да, он не признавал насилия и не вступил бы в драку. Но он был человеком действия и сделал бы все от него зависящее, чтобы эту драку предотвратить. В конце концов слишком много людей в этом мире мечтают набить ебало Даниилу Комкову, но пока что ни одному не удалось. И Даня считал это своей заслугой.       Эта ситуация совершенно выбивалась из категории тех – полных звенящей опасности. Она была до невозможности напряженной, до зуда в кончиках пальцев и ноющей боли в зубах. И Даня не знал, что делать. Они не оставались с Яном наедине все с того же памятного разговора, в котором был оглашен тот список случаев, когда Гордиенко вдруг решится снова остаться вдвоем с Комковым в замкнутом пространстве. И в списке в этом было ровно ноль пунктов.       - Куда тебя отвезти? – Спросил Даня. Очки он давно снял за ненадобностью и теперь в отражении зеркала заднего вида встретил взгляд Яна.       - У меня самолет утром. – Бросил Гордиенко, отводя взгляд и сжимая руки, которыми обхватил спинку пустующего теперь переднего пассажирского сиденья. Даня ждал ответа, не спеша трогаться с места, сверля взглядом отражение Яна в зеркале и отчаянно не веря в этот тон. Тон, которым Гордиенко делает намеки, которым ни раз умудрялся заставить Даню купить ему мороженое и чипсы, когда решил вести здоровый образ жизни. – Я бы еще покатался.       Даня поворачивает голову. Медленно. Боясь спугнуть момент. Ян все еще сжимает спинку, и кожа жалобно скрипит под его напряженными пальцами, и смотрит на Даню. Ни тени улыбки.       - Пересядь вперед. - Горло внезапно пересыхает, и голос хрипит. Даня кашляет, пытаясь справиться с внезапным, неожиданным и совершенно ненужным волнением, пока Ян перебирается, и давит на газ, как только щелкает замок ремня безопасности.       Они не разговаривают, да и не за чем. Что могут они сказать друг другу? Все уже сказано – Комков не из тех, кто оставляет вопросы неразрешенными. Все еще помнит эти жуткие ссоры, громкие выяснения отношений. И за это тоже стыдно. Даня не умеет тормозить, уж если его понесло – лучше спрятаться, чтобы не зацепило. Ян никогда не прятался. Слушал. Внимательно и до конца, до последнего слова, пока не кончался запал, и смотрел так, что чувствуешь себя последней мразью на земле. И Даня чувствовал. Просил прощения, говорил и говорил, вымаливая, угрожая, объясняя, и не понимая – то ли закапывает себя, то ли спасает.       Ян тоже был хорош. Не тот смешливый мальчик из интернета, по которому плакали миллионы школьниц от семи до семнадцати. В его лексиконе не существует слова «критика». Ян априори эталон, и любого, попытавшегося это оспорить, ждет небесная кара. Даня слишком долго шатал крепость убеждений Гордиенко, пытаясь достучаться, дать понять, что без критики, без осознания собственной неидеальности не будет роста. Объяснял, как умел, все теми же способами, за которые и поплатился.       Дорога бежала вперед, змеей петляла впереди, Ян уперся головой в стекло, рассматривая проплывающий пейзаж.       - Как жизнь? – Выдал он, уставившись взглядом в окно, будто и не он говорил.       - Нормально. – Даня глянул в зеркало. В который уже раз за вечер. Неровная щетина, уставший взгляд, черная толстовка, которая по виду скорее напоминала старое тряпье, которое уже стыдно надеть на люди, но жалко выбрасывать, поэтому спишь в ней в кровати; треники и кроссовки. И вот так Даниил Комков заявился на вечеринку. Не в пример модному и яркому Гордиенко в узких джинсах и поло, обтянувшей торс. И как в таком теле уживается неугомонный ребенок? Даня неприятно усмехнулся. Видимо, хорошо уживается. Без него. Как и говорил. – Твоя как? Как Киев?       - Хорошо.       Вот и поговорили. Даня выкручивает громкость на магнитоле. Уж лучше слушать музыку, чем ощущать противное, нервирующее молчаливое напряжение. Они едут под резкие биты, подошедшие бы шумной компании полупьяных подростков, решивших продолжить веселье, но никак не двум, не знающим, что сказать друг другу людям. А сказать хотелось. Хоть что-нибудь, ляпнуть какую-нибудь несусветную чушь, рассмеяться, как всегда умел и заразить этим смехом Яна, заставить его отвлечься от бездумного разглядывания ночной Москвы сквозь стекло. Что он там не видел?       - Есть хочу. – Подает голос Ян спустя несколько безумно сложных минут, за которые Даня только усилием воли заставляет себя не удариться головой о рулевое колесо.       Они заезжают в Макавто, хотя Даня не совсем уверен, что сделал правильный выбор, ведь Ян сейчас ведет здоровый образ жизни, посещает зал, правильно питается и пьет чистую негазированную воду. Но тот перекрикивает его, диктуя продавцу заказ, а когда получает из окошка бумажный пакет, наполненный калорийной, вредной едой, одаривает Даню такой улыбкой, что дыхание перехватывает.       Они паркуются недалеко от какого-то ТЦ, под разноцветной иллюминацией и жуют бургеры и наггетсы, закусывают картошкой фри, и Даня, с трудом заставляет себя отвернуться от влажных, блестящих в электрическом свете губ Яна. Тот показывает ему фото своей собаки, и Даня считает это грязным приемом, ведь Гордиенко знает, как Комков их любит. Куда больше, чем любых других животных. Гораздо больше, чем людей. Он смеется, рассматривая фото и видео счастливого хозяина и питомца, незаметно становясь ближе и касаясь плечом плеча. Ян наклоняется, приближая телефон, чтобы было лучше видно и комментирует, не переставая тыкать пальцем в экран в нужных местах.       - Хоспаде, какая прелесть! - Намеренно коверкая слова, восхищается Даня, влюбленным взглядом рассматривая фото улыбающегося Яна и прижимающейся к нему рыжей, почти лисьей морды. Сказать о том, что не может определиться, кто из двух прелестей на фото ему нравится больше – собственноручно убить этот вечер.       Они снова садятся в машину, и напряженность больше не давит на плечи. Даня расслабляется, рассказывает комичные истории, что происходили с ним, незаметно перекидывается на Белова, уж кто-кто в их компании настоящий кладезь невероятных приключенческих экшенов. Ян улыбается, смеется. Тепло и искренне, рассказывает о приезде Вани, о том, как хочется иногда пиццу, а не зеленый салат. Жалуется. Как всегда жаловался, по-детски надувая щеки, но никогда не сдавался, и Даня улыбается, чувствуя, как тепло расползается в груди.       Прогулка растянулась на всю ночь. Они колесили по городу, еще пару раз заезжали в Мак, и Даня по-дружески шутил над нарушением строгой диеты Яна. Тот лишь махал рукой, мол сегодня – можно, и запихивал в рот очередную порцию картошки фри. Они не вспоминали прошлое, будто сговорились, будто наложили негласное «табу». И делали вид, что ничего и никогда не было, гогоча над сальными шуточками, делая глупые намеки и обсуждая знакомых, будто всегда было только так. И, наверное, так было правильно.       - Ну… до встречи… - Они сидели в мерседесе, на парковке аэропорта, и вот уже сорок минут наблюдали за подъезжающими такси, спешащими с чемоданами на рейс целыми семьями или одинокими бизнесменами с одним кожаным портфелем, дамочками на тонких шпильках, небрежно перекидывающих ручки дорогих сумочек.       Их вечер закончился. И Даня до смешного ощущал себя Золушкой, чье время подошло к концу. Ян напряженно сидел рядом. Молчал. Никто из них не включил магнитолу, и любой шорох, любое движение выдавалось скрипом кожаных чехлов на сиденье. Ян молчал и смотрел на него как-то грустно, совсем не так как час назад. Накатило осознание – Ян улетит. Исчезнет. Не в соседний подъезд и даже не в другой город – в другую страну, к другим людям. И никто из них не знает, когда в следующий раз представится шанс увидеться. Он потянулся, неосознанно. В глазах Яна что-то вспыхнуло, на мгновение. Рука дернулась, пальцы вцепились в края его черной толстовки, потянули на себя, губы жадно встретились с губами. Они целовались. Горько и сладко, задыхаясь, задевая рычаг переключения скоростей, ударяясь коленями о приборную панель и не замечали ничего вокруг. Даня сжал ладонями щеки Яна. Господи, как же он скучал. Как мог все это время без него обходиться? Да и не обходился вовсе, так перебивался от случая к случаю, заглушая тоску, забивая чем попало, лишь бы не тянуло так сильно. Поцелуй давно перешел от голодного к теплому, тихому. Они мягко встречались губами и отдалялись, глядя друг на друга и все не могли насмотреться. Руки Яна все еще сжимали толстовку Дани, так сильно, будто если отпустит – тот уйдет. Завибрировал телефон. Ян недовольно поморщился, взглянул на экран. Глубоко и тяжело вздохнул.       - Мне пора. – Во взгляде его было столько тоски, что Даня с трудом удержался от жалкого «Останься». Только погладил большими пальцами щеки, чмокнул еще раз и откинулся на сиденье, положив чуть подрагивающие руки на руль.       Ян уходит. И Даня наблюдает, как он катит чемодан. Как на него оглядывается пара школьниц в сопровождении родителей, прикрывают рот рукой, подбегают и просят сфотографироваться. Ян не отказывает, лучезарно улыбается и наклоняется, чтобы влезть в кадр. Девочки ликуют, трясут руками, в порыве обнимают кумира и скачут вокруг родителей, пока Ян продолжает свой путь и скрывается за стеклянными дверьми здания аэропорта.       Нужно ехать домой. Поспать хотя бы час. Но Даня продолжает сидеть на парковке. Самолет через полтора часа, и пусть Ян не сидит рядом, он все равно все еще тут, и Дане так не хочется отпускать его и побыть так еще хотя бы немного. Он снова надевает темные очки, прячась от солнца, опускает спинку сиденья, устраиваясь удобнее, когда телефон вздрагивает, оповещая о пришедшем сообщении. Даня устало тянется за трубкой в карман толстовки. В сообщении всего несколько слов. Ни приветствий, ни прощаний. Никаких слащавых словечек, но лицо Дани озаряется улыбкой. Он чуть не роняет телефон себе на лицо, едва удерживая его ослабевшими пальцами.       В сообщении адрес Яна в Киеве. И Даня точно знает, где проведет ближайшие пару недель.