...Даже зная, что эта часть лица давно утеряла чувствительность, она не брезговала целовать обезображенный лоб, обгоревшие веки, белесые шрамы там, где языки пламени прожгли кожу до мяса, и часто Эрик просил её прекратить, и она слушалась, - но только чтобы на следующий день, или даже через пару часов начать это заново.
Мэг не оправдывалась и не искала себе объяснений, а говорила просто - прямо, чётко, без утайки, и это сбивало с толку.
Мэг любила расчёсывать ему волосы - даже если и было ясно, что от волос там мало что осталось. Пропускать сквозь пальцы, легко скользить гребнем, просто ерошить - он терялся, он искренне не понимал, чем вызвано такое пристрастие, но никогда не возражал.
Мэг вгоняла его в смятение.
Мэг говорила с ним, как с равным - не льстила, не лебезила, не прятала глаз, но вместо того чтобы наслаждаться этим, Эрик с завидным постоянством её избегал.
В этом театре, - совсем крошечном, в жалких три этажа, - совершенно не было мест, где можно было бы укрыться на долгое время. Исключением была ниша под самым куполом, но и здесь она его находила, ни на секунду не оставляя в покое.
Эрик был в смятении.
Он не мог понять, нравится ему это или нет.
Он не мог понять совершенно ничего, потому что времени на это ему банально не давали - где бы он ни пытался предаться раздумьям его неизменно обнаруживали.
Мэг была умной девушкой. Разумеется, она не наседала, не мешала, одно её присутствие внушало непривычный покой, но ровно в такой же степени и нервировало. Он не мог сосредоточиться, пальцы не слушались, соскакивали с клавиш, в голове мигренью взрывались фейерверки.
Сколько он себя помнил после того, как потерял всё - Мэг всегда была рядом.
Её голос был звонче и тверже.
Её смех отдавался эхом в заглушках купола, отбивая дробью по барабанным перепонкам.
Когда она пела, звуки выходили не такими чистыми и плавными, - но когда она танцевала, изнутри замирало что-то важное, что-то живое, и раз от раза грозило разбиться, рухнуть вниз вместе с ней, когда она, едва балансируя на перекрытиях, репетировала свой этюд. И каждый раз, замечая его лицо, непременно улыбалась. Не ехидно, не насмешливо, не зло.
"Боишься за меня? Но ведь ты меня удержишь?"
Как бы ни был признателен он мадам Жири за оказанные ею милости и поддержку, он был готов провести всю жизнь в клетке, среди обезьян, только бы никогда не встретить её дочь.
Мэг давно свела его с ума.
Она не напоминала ему Кристину ни единой своею чертой - абсолютно, и даже глаза у неё глядели по-другому.
Когда она спала, она не напоминала ему дремлющего ангела воспалённых жаром его мечт.
Скорее утихомирившегося дьяволёнка.
Её не хотелось присвоить, сделать своей, оберегать, защищать.
Не было никакого желания клясться ей в преданности, обучать тонкостям игры, строить ради неё замки, разрушать и снова строить по первому её желанию.
Её не хотелось любить.
Не хотелось совершенно.
Эрик и не любил.
"Я очень хочу петь. Поучи меня немножко?"
И сколько не говорил, мол, не твоё, бесполезно, его же убеждения и оказывались против неё так же бесполезны.
И он учил её петь, танцевать гавот, играть на фортепиано.
Он подвязывал балки и не пускал её на перекрытия, пока не перепроверит крепления раза по три.
Она читала ему вслух "Элоизу", таскала в его каморку кофе и постоянно целовала на ночь в обе щеки, а утром совсем не удивлялась, обнаружив его в верхнем переходе между гримёрными и подсобкой, и вновь нарушала его покой.
Иногда Мэг укладывала его головой на свои колени, и долго-долго гладила по волосам. Это помогало успокоиться, хоть и смущало первое время.
Она никогда не говорила ему о его шрамах, никогда не напоминала ему о том, что было до, никогда не вспоминала, что должно быть и "после".
Только однажды он видел в её глазах что-то смутное. Тоскливое, нудное, тянущее, как осенняя тоска. Как проблеск стали - единожды.
Но запомнилось навсегда.
Он не любил её, когда вплетал ленты в её волосы.
Он не любил её, наблюдая за выступлениями из крохотного окошка в потолке зала.
Он не любил её, когда она засыпала в его кровати, дожидаясь его возвращения.
Он не любил её, потому что знал, чем это чревато.
"Ты заблуждаешься, Эрик. Лицо это ничего - разве важно лицо, когда я разговариваю с тобой, а не с твоим лицом? О нет, твой главный недостаток, Эрик - ты слишком сильно привязываешься к людям, даже если они этого не желают, и не хочешь признать неудачу."
И, конечно, она просто была не в его вкусе.
Мэг слишком проницательна, слишком активна, слишком умна. Он обмолвился как-то, что ей трудно будет полюбить, но она лишь сказала:
"Уже."
И улыбнулась.
И даже после этого он её, конечно, не любил.
Он не любил её, когда на верёвочных качелях раскачивал её над пустующей сценой посреди ночи.
Он не любил её, когда она заставляла его улыбаться одними своими глазами.
Он не любил её, когда она вдруг поцеловала его мимо щеки - прямо в губы, размашисто и плашмя,
и даже не покраснела, бесстыдница.
Он совершенно её не любил.
Не любил ни до, ни после этой самой точки невозврата.
Потому что его любовь умерла там, под руинами старого подземелья, в блеске погасших свечей и кровавом зареве пожара.
Его любовь осталась там.
Его ангел сбежал со своим спасителем и сейчас, конечно же, счастлив.
А Мэг здесь, живая, тёплая, пахнущая тальком и пудрой для волос, и чуточку розовой водой.
Он не любит её, когда закрывается за нею дверь.
Он не любит её, когда играет на сцене музыка.
Он не любит её, когда с высоты потолочного окошка видит её глаза. Видит её лицо. Видит, как она улыбается ему. Видит.
И перерезает канат.
