Пробуждение

Встреча с магом случается под конец и должна, по идее, больше прочих затереться в памяти. Однако вытравить из головы картину раскиданных, размазанных и растащенных по комнате порождений тьмы получается откровенно плохо, с ней – картиной, не головой, - щеголеватый Андерс не сопоставляется, хоть убей. Потом поочередно – сенешаль, говорящее глубинное отродье, Архитектор, мучительный спуск по лестнице: гарлочьи зазубренные стрелы Айвэ, прикусив ремешок перчатки, протолкнул глубже в мясо голени и плеча, обломал наконечники и даже успел попросить целителя хоть как-то подлатать на ходу – внизу могли остаться выкуренные из самого замка выродки, с раной-то в бой идти можно, дело привычное, но не хотелось бы залить кровью весь замковый двор. Но внизу их ждет торжественная тишина и утробный рев рога, от которого лопаются ушные перепонки и терпение. После всех тревог не хватало тут только Алистера, однако он собственной персоной ступает на брусчатку в окружении чертовых храмовников, и о небо, это так не справедливо, что надо что-то решать, хотя все желания долийца ограничиваются кроватью. Конечно же, он кланяется королю, докладывается по форме, мешая «безмерно счастлив, Ваше величество» с «все мили глубинных троп мне под ноги, чтоб я знал, что тут происходит». Шутит – Алистеру самое время вспомнить былое и взяться за клинок, а не королевскую печать. Смеется в ответ – да, только стал Командором и сразу свалилась работенка, это судьба. В голове звенит и бьется в кость то ли ниткой пульса, то ли наконечником туповатой бронебойной стрелы: Айвэ трет висок и не может отделаться от ощущения, что упускает нечто важное. То есть, упускает, без вопросов – откуда в Башне взялись отродья, почему одно из них говорило, что делать дальше? – но все это кажется… Ох, не накликать бы бед, но это кажется вопросом разрешимым: не разделаться с недобитой кучкой тварей после гибели Архидемона было бы просто смешно и недостойно Командора Серых. Но он смотрит на Алистера и на миг вздрагивает от боли – будто однажды его потерял. Даже не может вспомнить, где. Решает, что это был дурацкий сон – очередной из цепочки кошмаров, а сейчас от кровопотери нахлынуло, бывает, и не такие химеры в сознании приобретали вдруг плоть от ран. И все-таки что-то дергает за язык – спросить. - Как Анора? Алистер вздергивает бровь и отшатывается, как от проклятья. Потом скалится, украдкой оглядывается – нет ли никого лишнего, - и стучит себя костяшками по лбу. - Да сидит в своей башне, слава Создателю. Ты с чего вообще вспомнил-то о ней? Айвэ честно соглашается, что он, кажется, тоже с башней не в ладах – видно, приложился о какую-нибудь приступку и даже не заметил, не признаваться же, что вдруг вспомнились дурацкие попытки поженить этих… Ну как попытки, он едва заикнулся Алистеру о такой возможности и раньше, чем бастард успел выложить все как на духу – сразу и с гномьей альтернативной версией, для ушей посторонних не предназначенной, - бросил саму возможность. Попробовал, совесть чиста, а результата от него никто и не ждал. - Ты лучше думай, что с магом делать будешь, - бурчит едва слышно Алистер и уступает место храмовнице. У Айвэ нехорошо тянет позвоночник от ее взгляда, мирные переговоры рушатся раньше, чем он успевает их предложить. Мага зовут Андерс. У него витой посох целителя – как у Винн, шипит где-то в мыслях непрошенная тоска, - и семь попыток побега на счету. Храмовница в ярости, Айвэ не может не восторгаться. Однако, только защелкивает на Андерсе новые колодки, пусть поудобнее и посвободнее – от Стражей тоже не убежишь. Может, было бы милосердней дать ему потерять связь с Тенью и радость свободы – вместе со всеми горестями и бедами, - но он смотрит в напряженные, в лучинках морщин глаза и понимает, что или так, или Андерс порвет связь не только с магией, но и жизнью. Храмовница в натуральном бешенстве, сенешаль качает головой. Алистер подмигивает одобряюще и сваливает, сволочь королевская, к своим королевским делам, оставляя Командора наедине со всей назревающей катастрофой. Варэл осторожно припоминает, что не только судьба мага должна решиться – в подземельях сидит ждущий приговора воришка. Айвэ в секунду оценивает все перспективы, с трудом отгоняет желание стимулировать обморок и просто признается, что сегодня не в состоянии сделать ни шага лишнего. Стыд за использование вышестоящего положения придет завтра и сожрет его с потрохами, но то – завтра, а сейчас – кровать и глубокий сон, похожий на смерть. Чем-то он умаслил Богов, они милостивы – в видениях нет ни Алистера, ни гарлоков, ни прощаний, только густая, липкая чернота, в которой можно нежиться бесконечно. Он поверить не может своим глазам, и все же, нельзя думать, что сплетенный из змеиных тел посох и куцый седой хвостик принадлежат кому-то кроме Винн. Она будто бы не удивлена – было бы странно, впрочем, в амарантайских тавернах и церкви уже третью неделю не могут закончить обсасывать слухи и вести из Башни Бдения, и разговоры эти различны лишь степенью накала. Чародейка улыбается, но отвечает иногда невпопад и перебирает по посоху пальцами так, будто ищет флейтовые отверстия, чтобы сыграть мелодию на отведение чужих взглядов. Айвэ быстро спохватывается: вряд ли бы магесса прибыла в такую даль только чтобы повидаться с ним, переводит разговор в благодатное русло – теперь слова из Винн текут поразительно легко, она с прежним задором рассказывает про дрязги Круга, и если Андерс за плечом еще способен хмыкать, кивать и заламывать руки – он хотя бы понимает, о чем идет речь, - то Айвэ остается только ловить горящий ясный взгляд и радоваться, что с Винн наконец все в порядке: она не рвется в одиночку кромсать порождения тьмы и гробиться до обмороков, легко соглашается на помощь… Обида шпарит по нервам только когда магесса отказывается отметить встречу да хотя бы в корчме у торговой площади – там вполне сносно готовят рагу и даже могут найти вино под требовательные вкусы чародейки. Низкая, недостойная какая-то обида, за нее Айвэ стыдно до пылающих кончиков ушей: хорошо, что увлеченная своими делами Винн вообще не замечает деталей. У них у всех теперь разные жизни и свои дела. Магесса нашла свое – так стоит быть счастливым вместе с ней. «Быть счастливым» не такая уже легкая задача, но Айвэ заставляет себя с нажимом изображать бескрайнюю радость встречи, пока выясняет все детали – где их неведомая чародейка-ботаник потерялась, - и торопится уйти, едва замечает в Винн тягость улыбаться в ответ. Айвэ просыпается неудачно – едва оторвав голову, видит не потолок или соратников, но решетку. Грудину спирает на вдохе, он ослепшим от ужаса взглядом шарит по камере – Алистер, где Алистер, куда его Логэйн, сволочь, дел? – и только споткнувшись взором о ломанный узор веланновых татуировок не успокаивается, но хотя бы вспоминает, что отрубился из-за газа, а не пыточного железа на самом дне Драккона. И это осознание столь прекрасно, что не сразу бросает в холодный пот от новых перспектив. Как по сигналу, следующим очухивается Огрен, а при нем спать способны лишь глухие – продирает глаза Веланна, стонет, потирая бока и причитая о потерянном посохе, Андерс. Айвэ все еще потряхивает: не думал, что снова окажется за решеткой так скоро… Что вообще когда-нибудь за ней окажется. Теперь у него ни Зеврана, ни Винн, а Варэл, может, и организовал бы спасательную экспедицию – да только знать бы ему, в какой части леса искать шустрых Стражей и сумасшедшую долийку. Выбираться придется самим, и на этот раз – без права на ошибку, как это случилось в Дракконе. Потому что пусть он помнит разговор с Архитектором какими-то туманными урывками, они уже не сулят ничего приятного – Айвэ трет запястья, скорее удивляясь, что все еще может себе это позволить: если он окажется на экспериментаторском столе еще хоть раз, вряд ли дело обойдется беседой. Дело вообще ничем хорошим не обойдется. Паника подступает неспешно и величаво, словно отвоевывающее свое море – и останавливается также благодушно, будто дающие последний шанс тем, кто на берегу, сбежать от катастрофы. Как бы ни было ему страшно, спутникам все равно страшнее. Он не ловит чей-то отдельный взгляд, скорее кожей ощущает их вместе: дело не в оттенках, дело в отчаянии и безотчетном ужасе, заговорить который далеко не так просто, как переубедить несчастную храмовницу – но Айвэ конечно же справляется. У него попросту нет выбора: может, когда-то долиец сдался добровольно, может, готов был при куче условий повторить – но только в одиночку. - Нат, чем обычно заканчиваются человеческие сказки? – Айвэ уже спрашивал у Андерса, у библиотекарей, парочки наиболее приятных стражей гарнизона и даже Варэла. И все давали примерно одинаковый ответ, даже непонятно, зачем он уточняет вновь у Натаниэля: надеется услышать что-то новое или банально доказывает себе, что больше ничего не выйдет? - Это смотря какие, - привыкнуть к странностям Командора у Хоу было чуть больше времени, он только откладывает пучок перьев в сторону и стирает с пальцев капли древесного клея. – Потерянные малыши возвращаются к матерям, утраченная любовь находится за три девять земель… - А если в сказке был дракон? - Герой спасает принцессу и получает свое заслуженное долго и счастливо, - жмет плечами Натаниэль. – Еще есть смертельный исход, но он скорее из легенд. Что-то не так, Командор? Надо бы кивнуть – да нет, все в порядке, так поинтересовался, подумаешь, еще одна байка в ворох его сумасшествий. Но Айвэ зачем-то подвигает ближе обрубок-чурбан, садится, приваливается спиной к сарайной свае и недоумевающе пялится в соломенную конюшенную крышу. - А после долго и счастливо есть еще что-нибудь? Эльфу и смотреть не надо, и так знает, что тишина лишь подчеркивает еще одно пожатие плечами. Натаниэль даже в бытовой перепалке остается сосредоточенным и настороженным, молчание предпочитает необдуманным ответам и этим, наверное, жутко Командору нравится: рано об этом пока думать, но из всего окружения только к Хоу Айвэ приценивается иногда как к возможной своей замене. И день ото дня чаще, потому что после плена у Архитектора никак не может перестать думать: а что случилось бы, не вернись он. Оправилась бы Башня и Орден? Или все, с концами в мутную воду амарантайского океана? - Хорошо, - Айвэ встрепывается, хорохорится вдруг бодрым тоном, словно взъерошенный воробей, наваливается всем весом на укорененные на коленях локти. – Что это «долго и счастливо» в себя включает? Принцессу, детей, королевскую сокровищницу? - Само королевство, слава, почет, признание. Все хорошее, - хмыкает. – Башня и все мы, наверное, не очень под это определение подходим? Айвэ смотрит долго – это издевка или дружеский укол? – но только дергает уголком губ. - Да нет, вполне подходите. Просто складывается впечатление, что в сказке важен не герой, а дракон – после его смерти даже отважному рыцарю остается только два несчастных… Ладно, три слова, а остальные пропадают вовсе. - Это какой-то эльфийский взгляд на проблему, - хмурится Натаниэль. Не поддеть в ответ не может уже Айвэ: - Мудрый? - Да нет, хитрожопо вывернутый какой-то… Ох, прости, Командор, я только хочу сказать, что не понимаю совсем. Не нравится долго и счастливо – так вон Архитектор этот вылез откуда-то, чем не новое чудище? Айвэ кивает – вежливо, а не согласно, и то потому что спохватывается: кроме Огрена все и гарлока-то впервые месяц назад от силы увидели, что уж говорить про темнящую и непонятную тварь. Архитектор его тоже пугает, сидит занозой в печени и мешает спать ночами, и все же… Этот страх несопоставим с пережим ужасом также, как несопоставимо даже самое красочное пиршество в Башне с посиделками в лагере на краю Бресилиана. Что-то важное он потерял, когда закончилась сказка, что-то, без чего «долго и счастливо» не складывается, как бы ни терзали струны несчастные барды. Айвэ даже начинает понимать, почему им так нравятся легенды с кончиной героя: после смерти тот красиво лежит где-нибудь в усыпальнице и не мешает перевирать свои подвиги на все лады. Герой живой продолжает метаться, копаться в собственных чувствах, оспаривать прошлое и всячески мешает настоящему искусству. Может, стоило и умереть из любви к нему? - Считай стариковским бурчанием. Раньше трава была зеленее, а враги зубастее, так что не обращай внимание. И стрелы пока в покое оставь, к ужину принесу перья от болотного селезня, они прочнее будут. Натаниэль смотрит Командору в спину и даже не знает, то ли ему ворчать в ответ – нашли старика на третьем десятке лет от роду, еще и эльфа, - то ли хвататься за голову и совместно с Андерсом и Огреном строить планы, как споить недоделанного Героя и вправить его долийские мозги из позиции набекрень в хотя бы относительно устойчивое положение. Но вместо этого капает клеем себе на сапог и напрочь забывает о разговоре, пока витиевато матерится, безуспешно пытаясь оттереть липкие кляксы от обуви. Туман сползает с болот словно гниющее мясо с костяка, оголенные им огрызки зданий и воды озера золотятся в рассветных лучах так, словно ничего не было – ни баронессы, ни духов тени, ни гарлочьих толп. Впервые идея искупаться звучит, кажется, от Веланны – и это не удивительно, странно скорее, что безбашенная долийка выбрала чистое озеро, а не какие-нибудь целительные для шемских коленей грязи. Сначала ее поддерживает Натаниэль, а за этими двоими увязывается Андерс – хотя долго трогает скукожившимися пальцами стопы воду и скептически вещает, что он-то их от лихорадки и застуженного копчика вылечит, а кто позаботится о нем? Мага утаскивают в четыре руки, визги и хохот сливаются воедино. Справедливость смотрит затянувшимися бельмами глаз мертвого Стража и качает головой так сурово, что его даже не пытаются позвать, на командира и то косятся с куда большим ожиданием. Идея хороша – смыть с себя болотные туманы и липкий гарлочий запах хочется нестерпимо, - но ввязываться в потасовку нет никакого желания, все же испортит народу со своей кислой от задумчивости – дальше-то что? – миной. Айвэ стаскивает доспех, достаточно небрежно швыряет поверх наручи и сигает в стороне от всех с края рыбацких подмостков. Падает сразу на глубину – в чистой воде раскрывает глаза, разглядывает остовы утопших в иле гнилых, пробитых по бортам лодок, - входит в холодное придонное течение и держится в нем, пока хватает воздуха. Вся кожа в мурашках, сводит позвоночник и спирает до черно-алых кругов перед глазами дыхание, но это скорее хорошо: он выныривает ярдах в сорока от берега, глубоко вбирает пропитанный ароматом аира и мха воздух и чувствует себя заново родившимся – от усталости в мышцах ни следа, холод заставляет их гудеть струнами и рваться вперед. Сначала в Башню, пополнить припасы и оставить Натаниэля руководить над патрульными разъездами по эрлингу, потом в Кэл Хирол, а еще дальше загадывать глупо. Месить ногами гниль водорослей и серый песок неохота – Айвэ взбирается на подмостки, отжимает волосы и вопросительно косится на притихших вдруг спутников: неужели, настолько впечатлились его посредственным надо сказать талантом? Но даже в мыслях издевку озвучить не успевает – Веланна отворачивается, Андерс, наоборот, таращится глазами размером с золотые. И говорит тоже – Андерс, потому что ему единственному хватает духа быть смелым и наглым не на поле боя, а вот так, в обычном разговоре. Хотя, быть может, это все детская непосредственность и банальное невежество, но Айвэ хочется верить в изначальную теорию. - Командор, а это ведь не из драки шрамы, да? – маг сводит чаячьими крыльями брови и застывает в воде монолитом, волны плещутся о тощую грудь и бьются брызгами, но не могут его опрокинуть. Айвэ запоздало прикрывает ладонью полосу ожога под ключицей – жест исключительно рефлекторный, ряды таких же тянутся ниже ребер, хаотичное месиво узора пятнает живот словно болезнью. Даже не жалеет, что сунулся в воду – все равно узнают рано или поздно, - просто думает, что стоило как-то… Подготовить, что ли? Или хотя бы выбрать момент попроще? - Не из драки, - соглашается долиец и от ненавистного ему непонимания, куда деть ставшее враз неуютным тело, трет щиколотку босой ступней. – Если хотите и дальше стоять столбами, ползите лучше на берег, там хотя бы не заледенеете. У Андерса конечно зуб на зуб не попадает, он первым подрывается к костру и пританцовывает возле него, все еще хмурясь. Айвэ едва может разобрать шепотную брань в отношении криворуких лекарей, которым маг за такое исцеление поотрывал бы руки – эльф готов вернуться хоть сейчас на месяцы назад в форт и посмотреть, как спутник свою угрозу выполнит, - но теперь очередь спрашивать доходит до Натаниэля, и все попытки хоть как-то сгладить впечатление и обойтись шутовским оскалом пропадают втуне. - Это же пыточное железо, - цедит Хоу и подпинывает к костру отвалившуюся в процессе рубки щепку. – И зажило не так давно, верно, Андерс? Маг кивает – то ли ответно, то ли благодарно: едва высыхают капли в ложбинке позвоночника, Айвэ надевает рубашку. Края подштанников неприятно липнут под коленом, щекочут, но чтобы поменять их на сухие из мешка, надо отойти, а эти сейчас – не пустят. - Я не очень хотел бы подробно рассказывать об этом, Натаниэль, - он беззаботным внешне жестом треплет волосы, чтобы высохли быстрее, но косится на лучника с молчаливой мольбой. – Не думаю, что многие вопросы необходимы. Хоу почти соглашается – через силу, через прикушенную губу, - а потом также трясет вихрами и все равно спрашивает: - Всего один момент. Командор… Пожалуйста, это же не мой отец, да? У него взгляд побитой собаки, упрашивающей не выгонять ее в метель и бурю из дома, Айвэ едва не вздрагивает – небо, какой же он идиот, - и резко мотает головой. - А кто тогда? - Ты обещал один вопрос. - Кто бы это ни был, надеюсь, - Справедливость встревает в разговор неожиданно и скрипуче, словно задетая ветерком их спора створка ворот, - он получил по заслугам. Айвэ косится на Натаниэля то ли настороженно, то ли безбашенно-весело… Это, конечно, донельзя глупо, о таких серьезных вещах надо говорить долго и вдумчиво, не позволяя минутным эмоциям пятнать саму идею. Но если он потянет с соскочившем из колеи разговором еще немного, получится менторская нотация под сводом замка, а долиец хочет только чтобы его поняли. - Насчет палача не знаю, а вот к Логэйну я бы попросил проявить больше уважения. Он наш с вами брат по Ордену, и только Создателю решать, что он в конце получит. - Что?! – у Андерса натурально отвисает челюсть, Веланна, уже завернувшаяся в походное одеяло и вроде окончательно выпавшая из беседы – шемские заморочки, в которых так глубоко повяз сородич, ее никогда не интересовали, - тоже вскидывается, о блеск натаниэлевского взгляда и вовсе можно порезаться. - И ты простил его? После всего? - Ну да, - Айвэ жмет плечами. – Если бы я так не сделал, как думаешь, смог бы простить твое «покушение»? На лице Хоу одновременно отвращение - «Не смей сравнивать!» так и читается с его скривленных оскалом губ, - и болезненное почти согласие с такой параллелью. Он вроде бы рвется спросить что-то еще, но замолкает также, как остальные, молча пялится в прозрачный на дневном свету огонь, потом хмыкает, вытаскивает из своей сумки гребень и уходит к берегу. Думать. И – Айвэ не остается ничего, кроме как надеяться, - видеть дальше внешнего подобия. Ночь темна и полна звездного слепящего света. Олениха и Андруил, за ней несущаяся по небосводу, видны до мельчайшей капли свечения – Айвэ вздыхает, тушит свечной огарок и, растирая лицо ладонями, выходит из комнаты. У него есть замечательное правило, не знаешь, куда двигаться – найди дорогу вверх, и звучит, вообще-то, как руководство к жизни, но долиец пользуется им пренебрежительно просто – топает до ближайшей лестницы и пересчитывает все ступени до последней. Их неизменно сто шестнадцать, а вот на стенной площадке новый элемент – Андерс тоже не спит. Айвэ торопится уйти – не зря человек выбрал позднее время и высоту понедоступнее, - но маг с такой тоской пялится через стенные зубцы, навалившись на один из них, что, кажется, под тяжестью, гнущей плечи, раскрошится в пыль даже камень. Что уж говорить про одного эльфа. Он переигрывает свой подъем, намеренно запинается о предпоследнюю ступеньку и с порога желает доброй ночи – пусть у Андерса будет время встрепенуться, за поворотом головы стереть с лица печаль и сделать вид, что все в порядке. Айвэ знает, что иногда это очень надо – делать вид, - и знает также, что долго это продолжаться не должно. В идеале, не больше одной ночи, но если бы так удавалось каждому, мир, воистину, был бы счастливым местом. - Командор, - Андерс умница, справляется на ура – вежливо кивает в приветствии и улыбается непонятно чему, но широко и открыто. Северные звезды яркие в летние ночи, видно густую россыпь шерстинок на плечах и груди – неудивительно, они только вернулись с Болот, после недели дорог, ночевок в спальниках и мерзлоты первым делом маг бросается к камину, вторым – к коту, и только потом – ко всем прочим, стоящим в его иерархии потребностей где-то на нижней ступеньке. Айвэ рад бы обмануться. Отнекнуться кивком, поинтересоваться о самочувствии и, притворившись тем, что затеял обход, нырнуть в переход до следующей вышки. Только вряд ли бы он сунулся в дозор в домашней рубашке, босиком и без лука: не то чтобы Страж старался всегда выглядеть как перед боем, но как-то складывалось, что на глаза в более привычной оболочке – из льна и без лишней тяжести, - он на глаза соорденовцам почти не попадался, будто умел отводить чужое внимание. Зря он сунулся, надо было вернуться вниз и постараться заснуть. Зря он не заметил раньше, как тяжело иногда Андерс смотрит вдаль. - Как сэр Ланселап? Скучал без тебя? Неудачное начало. Маг хихикает, кивает – конечно, скучает, лепечет что-то про долгие дни расставания и горечь разлук, едва не стихами шпарит, - но напрягается сильнее, когда долиец встает в паре шагов, беззаботно свешивается через соседний каменный зуб, смотрит на протоптанные дозорными тропинки и соломенные крыши. Айвэ научился разбираться в лицах, но так и не понял, что с этим делать. Муторно от необходимости как-то подталкивать разговор, выводить цепочкой вопросов на нужный ответ и в финале захлопывать словесную ловушку. Он скучает по Винн, по возможности говорить сразу прямо: «Знаешь, я тут задумался на днях…» У Андерса схожий с ней посох и почти такого же оттенка свечение рук, когда целитель в очередной раз латает напоровшегося на ловушку или клинок командира, но на этом общее заканчивается. Винн проторчала в Круге всю жизнь, а Андерс семь раз почти оставлял храмовников с носом. - Надо сменить маршруты, мимо вон тех складов можно свару мабари незаметно провести. Как специалист по побегам, что скажешь? – щурится Айвэ и ждет в ответ невинное «ты это что, на меня намекаешь, а?» или хотя бы сухое от раздражения «так точно, Командор», но слышит тишину, но оборачивается и матерится в зубы – попал. - Твою ж мать, Андерс. Твою ж мать. На самом деле, это скорее удачно – если хоть немного вдохнуть освежающего ветра и заставить расслабиться впившиеся в кладку пальцы. Андерс мог и дальше носить это в себе, взращивая таким дубом, что потом не выкорчуешь… А надо ли – лениво проносится в голове, и все заволакивает какой-то непроницаемой пеленой. Айвэ морщится – опять это мерзкое, задувающее меж лопаток потусторонним взглядом ощущение, что разговор повернулся нужной стороной словно специально. Одновременно случайно и невероятно вовремя, будто не случись ночи, ему пришлось месяцами добиваться того же эффекта. Он терпеть не может эти мгновенья сомнений: нет никакой судьбы, никаких расчерченных троп и путеводной, дергающей иногда за челюсть или руки нити. Даже Создатель признает право на выбор, что уж говорить о его Богах – он свободен в действиях. И Андерс, кстати, тоже: даже не пытается оправдаться, наверное, понимает, что миг безвозвратно упущен. Маг – чистая душа, хитрить может сколько угодно, а врать напропалую – практически никогда. - В свое спасение могу только сказать, что вряд ли переживу Глубинные тропы, если мы туда сунемся, а мы обязательно сунемся. За мысли же ничего не будет, а, Командор? Айвэ хмыкает. Под боком находится заброшенный гномий тейг и то, что найденная охотниками трещина располагается прямо над ним, не сулит ничего хорошего – но только его душевному здоровью. - Воспользуюсь правом апелляции к подвигу и скажу, что после Мора все это – одно досадное недоразумение. Может, я тебя в Башне оставлю, если научишь Веланну исцелять на ходу без навешивания побочной порчи. - На гауптвахте или сразу в подземелье? – шмыгает Андерс явно не от холода. Мог бы потянуться к посоху, но нет, стоит, как прежде, лыбится, греет взглядом – тоже звездным, но другим, южным. - Как Командор Серых я, пожалуй, должен прибегнуть к первому варианту. Но… Тянуть почти приятно – он пытается вынудить мага оттаять от ухмылки и хотя бы нахмуриться, хотя бы шевельнуться, будто придвигаясь – ну что же дальше, там что, есть варианты? Вообще-то есть и много, Айвэ вздыхает и снова смотрит вниз, не стесняя собеседника пристальным вниманием. - Но вообще я Командором-то не должен был стать, так что это все – условности, - почти не врет. На столе, под огарком свечи, письмо из клана – о ведьме из южных диких земель ходят недобрые слухи, Ашалле волнуется, стоит ли обращаться к Хранителям по этому поводу. Айвэ уже не уверен, что требовалось так наступать себе на горло и следовать долгу, если там, на ничейных… Долийских отныне землях его дом и дело жизни, но сделанного не воротишь. Как и не отзовешь из Андерса скверну, как не вернешь ему детство – без Круга, храмовников и череды бегств. - Я верю, что ты не дашь деру, пока нам необходима помощь целителя, - в никуда, в летнюю ночь, в нацеленную на Олениху стрелу Андруил говорит Айвэ, - а вообще я умоляю тебя не забыть попрощаться. Почему-то это кажется крайне важным – попрощаться. Словно однажды он не успел сказать каждому из своих спутников что должен, хотя тогда, под воротами Денерима, прозвучало слишком многое... Слишком тяжелое. Удивительно, что его до их пор откатом не расплющило. Андерс потрясенно молчит, Айвэ запоминает склад, с которого все началось, решает отложить разборки с Варэлом до лучших времен и уходит. Все получилось слишком просто. Как ни хотелось бы, никто не обязан доверять ему со случайной догадки… Тревога ворочается внутри и гонит в комнату – не зарываться в одеяло и сны, а до утра строчить ответ Ашалле и смотреть на трепещущее пламя свечки замыленными, покрасневшими глазами. Айвэ читает сосредоточенно, изредка прикусывая костяшки пальцев или мимолетно улыбаясь, но внутри он смеется и плачет так громко, что теряются треск костра, шелест страниц и напряженное сопение Веланны под боком. - Как тебе? – едва Командор закрывает тетрадь, эльфийка требовательно тянет руки и прижимает свое детище к груди. Смотрит не так, как раньше – первую сказку она дала прочитать только под своим чутким надзором, чтобы, не дай Боги, Айвэ хоть страничку черновиков без ее ведома перелистнул. То, что она не заглядывает в этот раз через плечо и не переспрашивает каждый перевернутый лист «ну что?» вполне можно считать доверием и чуть ли не гордиться. - Не думал, что ты будешь писать детские сказки, - у Веланны дрожит верхняя губа – не как у плаксы, как у зверя, - и Командор думает, что перед ней не стыдно и струхнуть, тем более – если сам виноват. – То есть, мне казалось, ты будешь придумывать мрачные легенды, героические эпосы, что-то про свободу и гибель Долов. Но сказки… Я просто удивляюсь, сколько, оказывается, доброты и мудрости в тебе не увидел. Прости, если обидел. Она утихает – как заговоренное пламя, смущенно улыбается, отворачивается, пока прячет тетрадь в сумку – непозволительно небрежно сминая торчащие из нее странички вложенных пометок, Айвэ аж передергивает от этого зрелища. И дергает снова – когда эльфийка обнимает подтянутые к груди колени и зачем-то поясняет: - Я для Серанни когда-то сочиняла… Немного совсем. В заброшенном тейге воняет скверной, пылью и окалиной, но от ее слов по воздуху тянет промозглой свежестью эльфийских могильников, Айвэ косится на пальцы спутницы – с чернильными пятнами, следами травяного сока и до сих пор не зажившими царапинами. Она копала могилы руками. А сейчас этими же руками пишет удивительные сказки про заблудившихся эльфят и добрых лесных духов. - Мы вытащим ее, - Айвэ перестает улыбаться, подкидывает в огонь обрубки гномьей мебели и обещанием подкармливает то ли тоже пламя, то ли эльфийку. – Мы уже близко. Он боится, что слова будут расценены как пустое утешение, но Веланна вся, до кончиков ушей, своя и понятная, и понимающая тоже: она кивает, чешет подбородок о колено и что-то обдумывает, по привычке шевеля беззвучно губами. - Слушай, - минут пятнадцать спустя говорит она вовсе не неожиданно, Айвэ только отрывается от пламени, кивает – слушает, - я долго думала, чем могу тебя отблагодарить, и, в общем, Командор… - Да не дури ты, - отмахивается долиец, - нашла повод. - Нет уж, ты не прерывай, - рявкает эльфийка под взметнувшийся ярда на полтора выше положенного пламенный всполох. – Я понимаю, что ты не примешь подарка, а слова красиво я складывать только на бумаге могу, так все путается. Но ты столько сделал для меня. Не только из-за Серанни или тетрадки, ты… Я бы тех шемов и дальше убивала, ни за что, получается, если бы не твоя упертость. И на суд в Амарантайн пошла бы, потому что без клана точно бы поймали. В общем, прости за личный вопрос, но… Ты не успел закончить валласлин или не захотел? Костер опадает до своих нормальных размеров, а вот Вэланна съеживается так, будто оказалась на зимнем полуночном ветру даже без защиты ткани, тискает до белизны пальцы, складывается плечами внутрь, словно улитка. Так вот почему с ним рвалась в смену сторожить лагерь, при других спросить постеснялась. - Не успел, - емко отвечает Айвэ и снова подкармливает пламя только потому что хочет занять чем-то руки. – У меня медленно заживал, Хранительница велела до весны ждать. Что дальше эльфийка не спрашивает – и так понятно. Только переводит взгляд тоже на костер, словно хочет из него сделать посредника, через которого легче говорить. - Я все-таки была Первой, - словно прощупывая дорожку, издалека закидывает она удочку, - и могла бы закончить письмена. Если хочешь. Он долго-долго смотрит на огонь, но тот сжирает воспоминания раньше, чем они успевают воплотиться в голове во всех красках. Так, проходят строчкой – мутная пленка зеркала, Тамлен, скверна, снова Тамлен, заявившийся на стоянку как раз к началу весенних ветров. Веланна… Он даже на бумаге красиво слагать не умеет и не знает, какие слова ей еще подойдут – кроме «удивительная». Цветок невероятных свойств, вся красота – внутри плотного, ощетинившегося колючками бутона, и еще, как говорится в древней поговорке, в глазах смотрящего. Ему кажется, что он от нее слепнет, хотя дело конечно же в слишком ярком для подземелий пламени. - Конечно, хочу, - кивает Айвэ. – Как только вернемся в Башню.

***

Они возвращаются из Кэл Хирол, полные каждый своего предвкушения: Андерс мчится на встречу коту, у эльфов своя тайна на двоих, только Сигурн, кажется, ничего не надо – и, может, лишь поэтому она первая замечает несущегося им наперерез гонца. На Амарантайн наступают. Он хочет зажать уши, свернуться внутри себя кусающим собственный хвост змеем и закричать так громко, как позволяют легкие, чтобы эти олухи его не просто услышали – а прониклись до самого нутра. - Я не брошу Амарантайн, - вместо этого цедит Айвэ и выдергивает с хлюпанием стрелу из глотки генлока – колчан был пуст всего лишь наполовину только потому, что он рубился на мечах большую часть схватки, и, видимо, продолжит рубиться дальше: Натаниэлю стрелы нужнее. Ему пытаются доказать – он огрызается, не так жестко, как мог бы, не ругается, не кричит, просто на корню обрубает любые попытки переубедить. Воняет гарью и падалью, доспех снова в крови – даже не скрипят недавно починенные сочленения, - от подцепленного проклятья эмиссара все еще кружится голова. Но Командор непреклонен. - Город все равно пропал, твари лезут из всех щелей, стены не помогут. - Зато стены помогут Башне, - наконечник застрял в кости. Жалко, оперение новое, древко из несгибаемого ясеня – Айвэ ножом расковыривает рану и даже не морщится, когда трупная гниль заливает руки. Гарлочьи стрелы приспособлены под короткий лук и к тому же сбалансированы откровенно хреново – всю найденную дюжину пригодных долиец отдает Натаниэлю и только тогда оттирает перчатки от липкой черной крови. – Повторяю еще раз, город мы не бросим. - Его можно поджечь и вытравить отродий. Руины все равно восстанавливать годами, хуже уже не будет, - предлагает кто-то из-за спины. Айвэ оборачивается так, словно готов из нижней стойки прыгать мгновенно и кромсать глотки тварей, поджимает губы, заставляет себя дышать ровно. Они не виноваты. Они не видели того же, что он. Они… Просто не знают. Как трудно просчитывать варианты и пытаться понять не какой лучше, а в каком будет меньше потерь. Айвэ вспоминает Логэйна. Он всегда вспоминает Логэйна, когда подкатывает к горлу желчь, и сейчас даже понимает почему. Тот отвел войска от Остагара, чтобы сохранить жизни людей, он сейчас готов броситься крохотным отрядом на защиту Амарантайна и практически предать тех, кто в Башне – только бы отвести удар от мирных жителей, не бравшихся рисковать своими жизнями. Остальные знали, на что идут. Знали Огрен и Сигурн – лучников в и крепости достаточно, Командор намеренно оставил с ними самых отчаянных рубак, - знал Варэл, обычные стражники и армейские десятки. А живущие в городе торговцы, жрецы и дети надеялись, что спасение поспеет вовремя. Мысль жесткая и непривычная, ввинчивается в затылок пыточным штырем: ну же, рыдай от бессилия, хрипи, рви жилы, пытаясь защитить их всех. Это не Мор – все получалось слишком легко, сами собой находились зацепки, сама собой возрождалась и крепла Башня. Однажды они просчитались, сделав ставку на Редклиф и едва не потеряв столицу, теперь… Айвэ даже в кошмарах не встречался с таким выбором, он бы с радостью лег на экспериментаторский стол Архитектора, или вернулся в форт Драккон, или разорвался ровнехонько на двух долийцев – и каждый при луке и полном наборе навыков, - да что угодно сделал бы, чтобы не пришлось решать. Но это не Мор – его жертва никого не спасет, и не явится Морриган, чтобы черным вороньим крылом отвести беду, и не от разведчиков короля теперь зависит, сколько погребальных костров заполыхают на площадях. - Мне плевать на руины. В городе остались мирные жители, которых мы все клялись защищать. Амарантайн жив, пока дышит хоть кто-нибудь из них. Открыто его поддерживает только Андерс – хочется верить, из искренней солидарности, а не из желания подлизаться. Но никто не говорит и слова против, пока он оставляет в живых говорящую тварь, по ее наводке тащит отряд в ходы под таверной, и три гневных взгляда буквально прошивают насквозь – стрелами в глотку, печень и сердце, - когда Командор предлагает им уйти с подкреплением в Башню и, вероятнее, выжить. Тащатся следом, перехватывая посохи и фамильный лук, рубятся отчаянно, перебрасываются забористыми шутками, прикрывают спину, когда Айвэ привычно прет в ближний бой и даже не успевает молиться, чтобы заклинание исцеления настигло его до того, как станет поздно. Он хочет только узнать в конце пути, что не ошибся – и ценой спасения Амарантайна не окажутся горы трупов в разрушенной Башне. И еще, наверное, был бы рад понять, чем заслужил преданность своих людей. Андерс, конечно же, не прощается. Айвэ пялится в потолок и слушает, как возится неуклюжий маг за дверью – слишком неумело пытается тушить стук шагов по плитам, слишком затаивает дыхание, когда ставит что-то на пол, слишком долго торчит под дверью перед тем, как спешно броситься назад по коридору. Ему ничего не стоит соскользнуть с кровати, бесшумно подкрасться с другой стороны створки и первым же рывком поймать мага, но он лежит смирно, как покойник, под белым простынным саваном, и сквозь зубы цедится не привычный воздух комнаты, а неизбежно облепившая Башню гарь погребального костра: сколь ни сильна была магия и воля Справедливости, тело Кристоффа все равно досталось материи неба и земли, а не духу. В полутьме мучительно проходят минут пятнадцать: Айвэ сам не знает, зачем ждет, то ли надеется, что Андерс одумается, заберет свою подложенную посылку и наутро сделает вид, что ничего не было, то ли просто хочет подольше пожить – хотя бы пару вдохов, небо, - с иллюзией, что маг все еще тут, в Башне, Ордене, с ними, а не на своих странных беглых путях. Но из-за двери слышится невнятный писк, и Айвэ шлепает через всю комнату, ежится, наступив на не прикрытую ковром полосу камня у двери – перед самым порогом стоит плотно прикрытая корзинка, рваный клок записки пристроился сверху, словно упавший осенний лист. «Прости за все, Командор. И позаботься о Ланселапе». Из-под приоткрытой крышки кот смотрит слишком спокойно, будто понимает, и даже не дергается в чужих ладонях – Айвэ осторожно берет его на руки, чешет рассеянно под подбородком и смотрит вдаль коридора, пока ступни не леденеют окончательно и не сводит судорогой заживший совсем недавно порез. Он даже не хмыкает – малейшая дрожь мышц на лице испортит тщательно вылепленную маску. Ланселап топчется по рукам подушечками без когтей и мявкающе разевает рот, почти вырывается – даже кот знает, что за закрытой дверью уже ничего не изменится, - и потому Айвэ захлопывает створку слишком резко, будто обрубает. Сам не знает что. Зверь бродит по кровати и никак не может найти себе место: с коленей соскальзывает, у бедра ворочается, на подушке мерзнет, на простынях скучает. Айвэ следит за ним невидящим взглядом, все еще чутко прислушиваясь – вдруг, вдруг шаги! – но замок окутан тишиной как еще одним саваном, и когда Ланселап возвращается к новому хозяину, Командор сгребает его в охапку и прижимает к груди вплоть до выпущенных в кожную мякоть когтей. Шепотом извиняется. Шепотом просит прощения и у Андерса, когда едва ли не носом зарывается в кошачью шерсть. Он знал, что так будет – даже раньше, чем повстречался с магом на смотровой площадке на стене, может, в день их знакомства или парой восходов позже, какая разница. Нет смысла ни оплакивать, ни ругаться, Андерс тоже знал, что выбирать, и можно только радоваться, что хоть кто-то во всем замке уверен в своей жизненной цели… И все-таки, он мог хотя бы попрощаться. Потом уходит Веланна. Тоже ночью – не из любви к тайнам, а чтобы не было лишних проблем у Командора, к которому в волчий беззвездный час залезает на балкон: обнять, попросить прощения за незаконченный валласлин и оставить бесценную тетрадь. В ней все исписано до последней странички, кусок финальной сказки вылез на тканевую изнанку обложки: Айвэ пролистывает у огня знакомые до рези в глазах письмена, вспоминая, как провожал взглядом стремительно таявшую в темноте долийку, и теперь он пуст не от горечи, но от облегчения. Четыре долгих недели он переписывает сказки – в нескольких копиях, на эльфийском и всеобщем, как полагается. Конверты с увесистыми рукописями уже в пути: три гонца по трем дорогам, в Круг Каленхада, в Денерим и земли Новых Долов, теперь чтобы ни случилось, какой пожар не пожрал бы библиотеку Башни Бдения, в каком пекле очередной заварушки не сгорел бы он или Веланна, ее сказки останутся в памяти. Эта мысль почему-то окрыляет: одна из немногих последних, на которую хватает сил. Айвэ льет плавленый сургуч на письмо, предназначенное Варэлу – встречаться с ним лицом к лицу нельзя, сенешаль обязательно отговорит, повязав цепью долга прочнее и толще прежней. Наверное, эльфу даже стыдно, что он пытается сбежать от этого – но не сильно, из Натаниэля выйдет отличный Командор. Благородный, решительный и мудрый, сделанный из другого теста: там, где у Айвэ бы дрогнула рука, Хоу только крепче стиснет лучную рукоять. В комнате почти стерильная пустота: он подхватывает с пола туго набитый рюкзак, перекидывает за спину колчан и этим окончательно стирает свои следы. Лишние вещи – или в складской, или в шкафу, разложенные на столе бумаги и письма жирно помечены именами получателей, ветер из распахнутого окна перебирает кисти разглаженного покрывала и гонит по ткани занавесок рябь морской волны. Айвэ глубоко дышит – свежестью, влагой, ветром, - и накидывает капюшон, выскальзывая за порог. Незамеченным – с привычкой Командора шастать ночами давно смирились, а что с грузом – так мало ли какое дело впереди, - спускается вниз, забирает из ближней к выходам казарм клетки Хуана, придерживая за ошейник, выводит пса дорогой мимо старых складов. Той самой, по которой мечтал исчезнуть Андерс. Сам Айвэ – последний беглец на этом пути, в письме Варэлу он первым делом сообщил о непроверяемом участке, и уже потом – о своем добровольном низложении из чина. Он снова долиец – не привязанный никакими клятвами, обязательствами и титулами к земле, снова бродяга… И потому готов петь. И в тон ему гроза раскалывает небо двумя стальными осколками в половину горизонта каждый, когда за спиной остается Башня, а получивший свободу Хуан радостно несется впереди хозяина по дороге на юг – к диким землям Коркари. К дикой ведьме из дикого леса. Он ступает по присыпанным щепой, птичьими перьями и несмываемыми пятнами зелий доскам хижины Флемет, и даже тело вспоминает затхлые, чуть сладковатые запахи – свербит в затылке и ноет оставшийся после Башни Ишала шрам через бок. Уже вместе они бредут через библиотечный лабиринт, и Ариана все никак не может понять, почему негласный командир все время останавливается и подолгу пялится на какую-нибудь статую или шкаф - но молчит. Айвэ тоже молчит – не знает, как можно объяснить раздирающее по кусочку ребер ощущение смутного знакомства. Башня изменилась, обжилась обратно, пропиталась выпечкой, озонной магией, книжной пылью, каминным теплом – и узнать под этим налетом ее костяк из стенных хребтов и гулких переходов почти невозможно. Но он помнит каждую лестницу, по которой стекала кровь демонов и мешалась с кровью спутников, помнит даже Хуан – когда трясет тяжелой башкой и тихо поскуливает, встретив знакомую картину. Айвэ шагает по хрустким, словно первый ледок на осенних лужах, осколкам, и ему кажется, что перед тем, как оказаться на полу, каждый из них побывал в его сердце. Элювиан уже не шепчет, не кружит голову тайными отблесками, он, мертвый и разбитый, разнесен по развалинам, отдельные осколки то валяются в вороньих гнездах, то крошатся пылью под шагами… И все равно это тот самый элювиан. Когда Ариана спрашивает, Страж так и отвечает: «Здесь все началось, понимаешь, все», и сколько бы он ни вкладывал силы в голос, вложить туда еще и душу он не может. Даже Финн становится предельно вежлив и терпелив, старается говорить тихо и без едкости, пока обсуждает с Арианой какие-то вопросы культурного обмена – зря старается, для Айвэ на руинах существует только один голос – голос прошлого, который то ли шепчет, то ли кричит прямо в уши, прямо в разверзнутую щель внутренней бездны: Тамлен. Тамлен, Тамлен, Тамлен. Ничего кроме. Наваждение сильнее любого сна и даже прямого прохода сквозь Тень, единственное, что хоть как-то отрезвляет – сжатый до болезненности амулет, подаренный другом в Храме Андрасте. Но даже когда они возвращаются на поверхность, к лесу, в шепоте ветвей Айвэ все равно слышится, пусть и затухая, речитативом повторяющееся имя. Свет костра слишком яркий – в контрастно очерченном пламенном круге видны только самые крупные звезды да полоса пролитого сияния, пересекающая небо. Айвэ лежит на границе тени, прогревшаяся за день земля пахнет чем-то парным и терпко-травяным – эльф дышит полной грудью, рассеянно почесывая за ухом пристроившегося под боком и капающего слюнями на живот мабари. Такие мелочи уже не волнуют – а может быть, только они и могут волновать, по расчетам Арианы осталось три дня до драконьих кладбищ, и неумолимая близость конца – словно оттянутая тетива, нытьем отдающая в пальцы. Заставляет застыть, прицеливаясь, и прислушаться к себе. Снаружи тоже есть к чему прислушаться – долийка и маг, поначалу сцеплявшиеся языками только чтобы поспорить, своей привычки язвить и поддевать не бросают, но теперь говорят о чем угодно, только не о проблемах. Айвэ знает, что в любой момент может встрять в беседу – наверное, от него даже ждут тайком хоть каких-то историй или комментариев. Но только вот он не хочет – с самого начала путешествия, потому что на этот раз точно знает, что в конце они расстанутся… И привязываться снова, долгими стояночными ночами сплетать травяной косой предыстории и мысли, чтобы потом рвать все безжалостно, с хрустом, с костьми, с ноющими сердечными сухожилиями? Он не готов прощаться снова – еще не заросли старые следы разлук. После Архидемона можно было верить, что вот теперь они точно не разойдутся тропинками: всегда готовые отправиться в дорогу Лелиана и Зевран, всегда готовая выслушать Винн, всегда жаждущий ввязаться в драку Огрен. Но сейчас нет никого из них, а из Башни сбежал он сам, и поэтому пусть у Арианы и Финна буду лучше они сами, чем ненадежный и пропащий с потрохами Айвэ. Им хорошо. А эльфу хватит и Хуана – от прилива слишком горячего и безымянного, подступающего к горлу и мыслям, он только крепче обвивает шею мабари рукой и прижимается к обжигающему собачьему боку, терпит полосу слюней на щеке, улыбается, до судороги стиснув зубы. До Драконьего кладбища три дня пути. И он хотел бы верить, что сосущее под ложечкой ощущение, что это конец не только приключению, но и дороге – лишь увертка напуганного неизвестностью сознания. Но за последние месяцы предчувствия оправдывались столь часто, проявляясь раз от раза острее – до судорог, замирающего дыхания и ворочающегося клинком по костям скрежета мыслей, - что у Айвэ не остается ни одной причины не считаться с ощущениями. Другой элювиан живой. По гладкой поверхности разбегаются разводы пульсаций, схожих с ритмом замедленного сном или ядом сердца, розоватая, как разбавленная кровь, амальгама стекает вниз и все кажется, что она вот-вот перехлестнет за раму и изольется к ногам долийца – но проходят секунды, а артефакт все также цел и един. В его свете Морриган… Выглядит ничуть не иначе, чем раньше. Обтрепался от носки перьевой наплечник да отросла на пару сантиметров вороньей масти челка, но не на это надо смотреть: Айвэ ловит взгляд чародейки и почти летит к ней семимильными шагами, отбросив в сторону клинок, и напарывается словно на него же, когда Морриган одним словом заставляет долийца застыть камнем. У нее на лице тени не только розоватые и кровавые, но и обычные, путеводно-серые, от недосыпа, перенапряжения и многомильных пыльных дорог. Он шепчет ее имя, и оно берет верх над именем Тамлена. Морриган – мираж воспаленного сознания или реальность, не важно, - грозится птицей выскользнуть из рук через поверхность элювиана, если он сделает хоть полшага в сторону, и Айвэ готов корнями прорасти в землю и остаться навеки здесь, только бы не потерять чародейку еще раз. - За мной погнался зачем ты, коль обещал послушным быть и по пути не следовать когда-то? У него десятки кажущихся вопросов в голове. Очень, очень много накопившихся историй. И всего одно желание – обнять Морриган прежде, чем она выполнит хотя бы одну свою угрозу. Наверное, это читается в застывшем взгляде и мукой изломанных плечах так ясно, что чародейка даже не ждет ответа, милостиво кивает, мол, спрашивай, пока есть шанс. ...о чем вот только? Может, когда-то Айвэ и было интересно, зачем ей элювиан, книга клана и таинственность, но теперь это все несущественно, как оседающая под ногами пыль. Он сам не замечает, как делает практически запретный шаг – в половину стопы, качается ивовым стволом на ветру, против бури – в сторону Морриган. Ему не важно, зачем и что собирается делать чародейка, почему исчезла из Денерима так неожиданно и где пропадала столько месяцев. Если подумать, не хочется даже знать, что дальше: это конец, финальный аккорд прозвучит сегодня, остальное – крещендо затухающей симфонии, даже если продлится она еще половину жизни или отмерянные чуть меньше тридцати лет до Зова троп. Совсем в конце он вспоминает про ребенка… Ему кажется, что вспоминает. В голове все плывет настолько, что стекающая амальгама элювиана перебрасывается, наконец, на окружающий мир – Айвэ искоса наблюдает за дрожащими, словно попавшими на стык обжигающих и ледяных потоков воздуха окраинами кладбища, и только долгую минуту спустя до него доходит, что это не последствие мигрени. Мир плавится по-настоящему, будто приходит в единение с кашей в голове долийца. У него нет вопросов, они все – свечной ком расплавленных огарков, ни единой толковой мысли. Только стремление. - Разреши мне пойти с тобой, - выдыхает он, будто выдергивает из горла застрявшую рыбью кость. Морриган и мир вздрагивают одновременно: чародейка пятится к зеркалу, оставляя разводы от прикосновения ладоней, драконьи кости и обломки скал пляшут и качаются, словно пьяные кабацкие фигуры. Пропадают Ариана, Финн и костер стоянки, прижавшийся к ноге мабари пока живой – горячий, дышащий и провонявший псиной, - но ненадолго. Даже его монолитная фигура начинает таять и расплываться, даже… - Уходи, - ведьма смотрит исподлобья, будто силится взглядом вспороть пленку наваждения. – Уходи в мир живых и живым будь, сколь позволено и отмеряно. - А здесь разве я не живой? – Айвэ тяжело переставлять ноги, будто стопы и правда прорвались корнями, будто воздух перед ним густ и вязок, как поверхность элювиана. Хуан до последнего рвется за хозяином, но его не пускает вперед – пес растворяется воспоминанием, оставляя только отпечаток тепла, стремительно сползающий с голени змеиной чешуей. - Здесь выбирать ты волен, остаться ли в живых. И заклинаю тебя словом твоих же обещаний – уходи. Морриган тоже тяжело. Тени под глазами наливаются густотой, ссохшиеся, почерневшие губы трескаются – пока без крови, но ее предвестием. Она словно пятится назад, но не продвигается ни на дюйм, только гуще усеивает элювиан кругами ряби, в которых вспыхивают и гаснут мгновенно искры. Айвэ тоже вспыхивает, гаснет и загорается снова. И упрямо тащится вперед, последним рывком едва ли не роняя себя перед ведьмой – воздух неожиданно разжижается и дает ему оказаться в шаге от Морриган, на расстоянии едва ли большем, чем протянутая к ее лицу ладонь. - Я не понимаю, как это связано. Я хочу отправиться с тобой. Я не хочу возвращаться туда, - он кивает на аляповатое марево зеленого, серого и небесно-черного, оставшееся от когда-то четкой кладбищенской картинки, и слова его тоже аляповаты и ненадежны, словно могут расплываться и терять форму, едва соскользнув с языка. Он не помнит, был ли ребенок. Не знает, почему так хочет извиниться перед Морриган – за то, что не попытался убить Флемет, или за то, что попытка не вышла. Выборы двоятся внутри древесными корнями, прошивают легкие – вдоль каждого сосуда, каждой жилки внутри тела лежит путеводная ниточка, и в их месиве Айвэ теряется, как ослепший котенок. Он видит только элювиан более яркий, чем собственная кровь, и глаза Морриган – расплавленное драконье золото и путеводные огни. - Глупый эльф, - шипит чародейка, спиной и затылком практически сливаясь с зеркальной поверхностью, но не проваливаясь глубже. Поверхность колеблется штормовым предупреждением, не видно отражения даже самых малых деталей, контуры тел сливаются черными тенями и кружат вороньем. – Сплетенная жизнь твоя за пределами кладбища, к ней уходи и дышать стремись. Здесь ни счастья, ни долголетия, ни простоты, уходи… - Не уйду, - также шипит уже не зло или раздраженно, а словно от ран, Айвэ. Поднимает руки – тяжело и медленно, будто опять оказались вывернуты пыткой суставы. Тянется к Морриган. – Ты даешь мне выбор, так позволь выбрать тебя. Шемской сказкой ему полагается «долго и счастливо», но он не может не думать, что счастливее всего ощущал себя в миг, когда схватился за клинок перед финальным ударом в мякоть шеи подбитого Архидемона. Потому что тогда у него была цель: защищать их всех. Потому что он стрелял, рубился и дышал с одной-единственной мыслью – чтобы ни случилось, чем бы не закончится его песня, у Морриган, Винн, Лелианы, Зеврана, у всех спутников, клана, Ферелдена и Тедаса будет одной бедой меньше. Потому что в его жизни был смысл. Самое прекрасное в победе над драконом – мгновенье перед ней. А теперь… Теперь не важно. Архидемон повержен, и даже с Архитектором он разобрался, у клана свои земли, за Ферелденом следит король по праву, а у Стражей новый Командор, проверенный лично в самом дымном и беспросветном бою. Он не знает, что еще может подарить миру – кроме разве что пульсирующей ниточки жизни, потому что больше ничего и не осталось. Все разобрано, растащено по кусочкам, памятными безделушками разошлось по рукам друзей, монолитными речитативами вплелось в легенды. Героя Ферелдена не отправят защищать фермы и прорубаться через смрад Глубинных троп, ему по законам сказок полагается теперь стоять мраморной статуей – прижизненным памятником победы, и… И он не хочет этой судьбы, такого «долго и счастливо» - ни Башни, ни титулов, ни принцессы. Зачем, если есть Морриган, если даже сейчас, в гневе и растерянности она смотрит так, что в золотом омуте можно не то что утонуть – расплавиться в раскаленном металле заживо и остаться при этом счастливым? - Пожалуйста, - умоляет он, протягивая руки, и воздух наконец трескается, лопается по швам, выплевывая его вперед. Он обнимает, целует в висок, сплетает руки на выпирающих остро плечах, и в этом мгновении больше жизни и счастья, чем в томительных месяцах блужданий. - Что наделал ты… - качает головой чародейка, она не тянется ответно, но и не отталкивает, и долийцу даже этого хватает с головой. Мир исчезает. Есть только они, элювиан и неопределившаяся еще белизна окружения – не Тень и не материальный мир. Что-то между. Совсем другое. - Что ты сделала со мной? – Айвэ ее не слышит почти, то есть, слышит, но разбирает лишь голос, лишь трепещущие в нем огоньки, живые, способные почувствовать. Морриган стремится быть как элювиан, потоком и амальгамой, ртутью и водами, но он-то видит совсем другое: ведьму из диких земель, переставшую быть дикой. - Увидишь сейчас сам, - говорит чародейка. Обнимает тоже, утыкаясь в плечо. Это длится, кажется, вечность: они просто стоят в отблесках, стремительно набирающихся ржавчины и пепла денеримского неба, и дышат согласно пульсациям элювиана. – Прощай, друг мой. Теперь навсегда. Он хочет только поцеловать ее еще раз, но не успевает на миг. Морриган мажет тающими, полупрозрачными пальцами по щеке и рассыпается ворохом вороньих теней, словно листопадом, и это будто знак последнего рубежа: Айвэ смотрит на ненавистный элювиан, зеркало, с которого все началось – и на котором все закончится, - и размашисто шагает вперед, сквозь облепляющую кровавыми кляксами пелену между сбывшимся и никогда не существовавшим. Он падает вниз и вглубь. Падает сквозь тучи над Денеримом, сквозь разряды молний и слои воздуха, рассекает их клинковой остротой, несется к земле как пророческая комета приговором своей судьбе. Видит все сверху – собственное тело, искривленное судорогой, запрокинувшее голову дугой натянутого лука, с прорезью рта от кромсающего десны крика, - рухнувшего на крышу форта Архидемона с распоротой шеей, разбросанные тела, лужи крови, синь рвущегося из ладоней Винн заклинания, отчаянный рывок Логэйна. Вспоминает все сразу, будто сплетенные обрывки одним клубком распались вдруг в голове на части и улеглись, как полагается. Он не убивал Флемет, не смог остановить Алистера, не согласился на ритуал Морриган. Чародейка тоже тут – ее не видно Айвэ-настоящему, Айвэ-падающий в деталях различает каждую костяшку стиснутого на посохе пальца, каждую трещинку кровоточащих от древних, забытых уже заклинаний губ: Морриган колдует не просто обман для разума, не просто миг эйфории для умирающего сознания – заставляет его поверить в воплощенный, раскинувшийся новыми тропами и развилками мир, пусть тот и существует едва ли больше пары мгновений внутри долийской встрепанной головы. Она пишет «долго и счастливо» - не себе, а для него, дурака, пишет, как умеет, темной струящейся магией, закручивающей Архидемона и Стража единой воронкой. Ничего не случилось по-настоящему. Ни легенд Вэланны, ни преображения Натаниэля, ни взросления Андерса. Не было Архитектора. Не возрождалась из руин Башня Бдения. Не был спасен, но и не горел от атаки темных порождений Амарантайн, город-жемчужина северных берегов. Они не встречались с Морриган на границе созданного ею бытия, их последняя настоящая ночь – жаркий спор, после которого чародейка сбрасывает личину и черной стрелой уносится из Редклифа, злая как целая волчья свора на вбившего себе в голову слишком многое Айвэ. Он падает сквозь свое собственное тело, пробивает его стрелой навылет, развеивая воронку создаваемых чар, пробивает магию, намерения Морриган, прошлое, будущее и настоящее, тело Архидемона и вонзенный в его плоть клинок. Медленно вырождается в небытие – от скручивающего нутро духа древнего бога, от скверны, отравой текущей по венам и сильнее въедающейся в сознание предсмертным бредом – Башней, Андерсом, Арианой, всеми сотнями дней, прожитых в единое мгновение гибели. Но этот миг тянется упоительно долго, тот самый миг перед победой, когда смысл реален, судьба ощутима, а счастье – все закончится, вот теперь наступит долго и радостно, как в сказке, потому что развеются тучи над Денеримом, пропадет угроза Мора и каждый вернется к тому, о чем и о ком мечтал, - беспредельно. Смерть и пробуждение сплетаются кольцом укусившего собственный хвост дракона. И только мгновенье отделяет ничто от вечности.