Секретарь

Яков Петрович Гуро работу свою любил. Любил свой кабинет — в конце концов, в офисе самой дорогой юридической компании и жить можно было бы за милую душу: в углу ослепительно светлого (что днем, в свете солнца, что ночью — огней города) помещения ютилось стильное карминово-алое кожаное кресло, сочетающееся с мебелью из дорогого красного дерева, у трех стен стояли минималистичные комодики и полки, заставленные книгами, аккуратными папками, разномастными статуэтками, наградами, сертификатами, фотографиями (в строгих, но самую малость вычурных рамках), в шкафу возле кресла на мягких плечиках в полной боевой готовности висели костюмы, в которых Гуро по надобности мог пойти на непредвиденное мероприятие или просто освежить образ на случай, если в очередной раз забыл пойти домой. На случай вроде подобных на верхней полке лежало полотенце, бритва, гель и лосьон. В баре стояла бутылка портвейна и коньяка, а у его бывшей секретарши в третьем нижнем ящике всегда можно было найти конфеты, не говоря уже о том, что на этаже была довольно сносная кухня. У Оксаны Владимировны в ящичках вообще много чего найти можно было — девушка деловая и расторопная, в нужные моменты у нее и нож, и штопор, и утюг найдется. Поэтому Яков и порекомендовал ее начальству. Бенкендорф все нанимал красавиц с ногами от ушей, да только такому, как никак, солидному человеку, нужен толковый помощник. Оксана повышению была очень рада. Якову без нее первое время было тоскливо, но, в отличие от всех своих колег, искать себе протеже и помощников он любил, ему никогда не наскучивали собеседования, запугивать новую кровь было всегда интересно (поддастся ли на провокацию?), а Оксана вызвалась помочь отсеять совсем негодных. — Чем порадуешь, золото? — Вот, Яков Петрович, полюбуйтесь, — девушка положила перед Гуро стопочку ровных папочек, оформленных почти как уголовные дела — с фотографиями, как положено, словно Оксана не просто резюме проанализировала, а всю поднаготную о человеке выяснила. — Вот эта — Виктория, — тонкими пальчиками она открывает первую страничку, бежевым коготком цокая по глянцевому личику, — стервочка, не как я, конечно, но из неугодных клиентов перед вами крови попить успеет, к вам придут уже готовенькие. Разговаривает только по делу, вас не заболтает, не утомит, кофе готовит отменный — даже цветочки рисует, я у нее в блоге видела. Гуро улыбнулся Оксане слегка самодовольно, мол, не впечатлила, пока девушка раскрывала перед ним остальные папочки. Кандидатуры все с нужными характеристиками, Гуро уверен: Оксана бы в этот кабинет даже дело человека с аллергией на любимые цветы Якова не пронесла, не говоря уже про неподходящие для секретаря качества. — Анастасия. Покладистая, много успехов сделала, ну вы сами посмотрите, Яков Петрович, в моих комментариях она больше не нуждается. — По хитрой улыбочке Гуро понял, что сливки Оксана оставила на потом, и ей уже не терпится ими поделиться. — Душа моя, я их вообще все сам могу просмотреть, не томи, кто тебе так в душу сильно запал? — Яков стрельнул в Оксану своими вороньими глазами, с заинтересованной улыбкой возвращаясь к подписям на документах. Тяжелые от перстней пальцы крепко обнимали дизайнерскую ручку, пока на белой дорогой бумаге вырисовывались отрепетированные инициалы. Оксана кашлянула, оглянулась, поискала стул, придвинула его к себе и радостно взмостилась на него, перекинув ножку через коленку. В ее глазах танцевали чертята. — Не поверите, Яков Петрович, кого я среди этой когорты выудила. Я когда в университете училась, у нас на потоке звездочка одна была, да никто особо не разглядел: стеснительный совсем чуток, но это ему даже в плюс, потому что когда дела касается его стеснительность куда-то мигом девается, и он проворачивает такие аферы, что никто и подумать на него не мог. — Оксана самую малость тараторит, вытаскивая из-под оставшихся папок самую последнюю и бережно раскрывая его на первой страничке. — Печатает очень быстро, память феноменальная — гениальная, я бы сказала, все даты помнит наизусть, что читает — уже не забудет, ему даже планеры для вас вести не придется, все в голове держит. — Ух ты, — удивился Гуро, — это что же, прям все-все помнит? А почему тогда куда посерьезнее не пошел учиться, а в секретари? — А вот тут самое интересно: денег у него элементарно нет. Мать тяжело больна, отец ушел. Он вообще юристом мечтал стать, да его словили, когда он за сына декана экзамен по праву сдавал за деньги, отчислили и прогнали. — Ух-х. — Скривился мужчина. — Неприятная ситуация. Даже спрашивать не буду, откуда ты столько о нем знаешь. — А я тогда с сыном декана юрфака как раз и встречалась, Яков Петрович. У меня всегда все схвачено. Жалко мне Николая было, обидно, что я тогда Сашу не отговорила отцу его сдавать. — Так ты его мне теперь поэтому подсунуть и хочешь, вину, так сказать, искупить? — спрашивает Яков, пододвигая к себе папочку и впервые присматриваясь к фотографии кандидата. Гоголь Николай Васильевич. Молодой — Оксанин ровесник, а как же еще, — патлатый, глаза добрые, васильковые, ну точно щенок, — думает Гуро, — потому Оксанка в него так и вцепилась. — Ну и поэтому тоже. Яков Петрович, ну вы посмотрите на него, ну он же любому столу украшение. — На это Яков Петрович приподнял бровь, представив себе немного неуместную фантазию. — Ну я же вас знаю, он вам во всем понравится — на шуточки ваши презабавно реагировать будет, это я вам обещаю, на втором курсе баристой в Старбаксе подрабатывал, хоть тыквенный латте заказывайте каждый день, отчеты пишет волшебно — у него на самом деле талант к писанине, почитайте на досуге, я вам на почту кинула парочку его книжечек. Еще одно важное качество — трудоголик. Уверена, его с работы пинками выталкивать придется, может компанию вам по ночам составит, надоели вы, в самом деле, ночевать тут. Вы мне денёк дайте, я ему тут все-все покажу, и он ориентироваться в здании лучше вас будет. Только думайте быстрее, у меня со вторника у Бенкендорфа аншлаг, полезной быть не смогу. — Да что думать, Оксан. Приводи своего щеночка, — на этом прозвище Оксана лукаво усмехнулась, — в понедельник, там посмотрим. И привела. Самого, что ни на есть, щеночка. Вежливый, учтивый, с осознанным взглядом и сложным выражением лица, то ли в постоянной задумчивости, то ли в незавершающейся прострации. Это Якова сначала напугало, боялся, юноша легко отвлекается, но нет, как только глаза свои на Гуро поднял, сразу стал серьезным, сосредоточенным, руки из карманов пальто вытащил, выбившуюся из прически прядку за ухо заправил, кивнул, поздоровался, протянул руку, словно еще минуту назад потерянным ребенком не выглядел. Умеет, значит, — подумал Яков, — себя в руки в любой ситуации брать. Интерено будет за ним в подобных ситуациях понаблюдать. Наблюдательность феноменальная у мальчишки уже на первой неделе работы во всей красе проявилась: во время трудно идущего разговора с партнерами вовремя вошел и, неловко помявшись у входа, протянул нужные бумаги, виновато, но уверенно смотря в лицо Гуро, мол, не ругайтесь, что отвлекаю, я помочь пришел. Гуро ругаться и не думал, по крайней мере, не на Гоголя: в этих самых бумагах его новый и ценный секретарь выделил сводкой подозрительные несоответствия в финансах фирмы-посредника, в чем Гуро очень сильно хотелось оных уличить, но доказательства из пальцев как песок высыпались. Такую мелочь даже Гуро бы проглядел, да он эти бумаги уже читал, но если бы не презабавный желтый маркер мечтательного Гоголя, упустил бы прокол и, возможно, шанс на новую сделку. Манипулировать провинившимися ведь гораздо легче. — Николай Васильевич, — мурлыкающим тоном позвал Гуро после того, как выгнал важных дядь в костюмах из своей обители, — зайдите, пожалуйста, ко мне. Гоголь послушно зашел, из-под длинной челки посматривая на начальника. В руках он вертел папку с бумагами, которую как раз закончил разбирать всего несколько секунд назад. Он неловко подошел к чистому столу Гуро, бережно укладывая бумаги на край и четырьмя аккуратными пальцами подвигая их ближе к середине. — Вы чего-то хотели, Яков Петрович? — тихим, не совсем уверенным голосом спросил парнишка. — Я? Хотел чего-то? Не знаю, а вы как думаете? — с издевкой улыбнулся Яков, проследив, как васильковые глаза от носочков отполированных Гоголевских сапог метнулись ему четко в район переносицы. Гуро от такого контраста пожал плечами, пытаясь скрыть мурашки: забавно, как мальчишка то глаза прячет за своими кудрями, то смотрит, словно последний раз. Бледное лицо с неизменно сложным выражением совсем немного порозовело, сообщая Гуро, что его подначивание попало в цель. Почему-то мужчина был уверен, что больше Гоголь заикаться и в себе сомневаться при нем не будет. — Ладно, не смущайтесь, я похвалить вас хочу. Вы золото, благодаря вам дело закончится куда быстрее. Прекрасная работа со сводками, — на этом Гуро остановился. Хватит, а то зардеется еще. — Вы только в следующий раз увереннее заходите, не стесняйтесь, я вас не съем. Коли считаете, что мне нужны, чувство это не игнорируйте, я вашей внимательности доверяю. А то просунулись сегодня как дворняжка побитая, подумают еще, что я к подчиненным плохо отношусь. Гоголь выпрямился, с легкой смущенной улыбкой кивнул, и вопросительно на Гуро уставился, словно ожидая дальнейших указаний. — Ну что вы на меня смотрите, свободны на сегодня, вон, всю работу так быстро сделали. Если, конечно, не хотите, чтобы я вам завтрашнюю уже вручил. — А хочу, Яков Петрович, — уже увереннее, громче сказал Николай, приподняв подбородок. Гуро, было отвлекшийся на те самые папки с документами, поднял взгляд на секретаря, приподняв бровь. — Ну ладно, драгоценный мой, — Николай от прозвища сделался пунцовым. — Нас с вами завтра ждет пренеприятнейшая встреча с чиновниками, и если до конца рабочего времени, а осталось всего два часа, найдете в этих бумагах все недочеты и погрешности, вроде тех, которые нашли сегодня, можете завтра хоть весь день в приемной пасьянс раскладывать или чем там молодежь сейчас на рабочем месте занимается. Гуро встал из-за стола, достал из ящичка портсигар, дорогой, с отделкой из бордовой кожи, и моментально открыл огромное окно, пуская в офис холодный осенний воздух. Щелкнул зажигалкой, сделал глубокий вдох, чувствуя на себе восхищенный — вот же бесстыдник, Гоголь этот, любуется — взгляд, проводил облачко дыма в недружелюбную стужу и вздрогнул вместе с Гоголем одновременно, когда ветер подул в их сторону, возвращая в помещение горький запах жженого табака. — Идите, Николай, я вам документы по почте отправил. Отредактированные распечатаете и мне на стол положите, — Гоголь спохватился, неловко кивая и неохотно отрывая глаза от изящных пальцев, сжимающих сигарету, — не засиживайтесь, домой идите. Ждет вас кто? — Только пес, Яков Петрович, — шепчет Николай, почти выходя из кабинета. — Вот к псу своему и идите, нечего засиживаться, тряпок своих что ли не жалко? Гоголь уже вышел, а Гуро все думал, докуривая. Настроение из приподнятого и взбудораженного удачной сделкой потихоньку вовзращалось в удовлетворяющее спокойствие. В этот день Гуро ушел домой вовремя, но это, мягко говоря, не было его привычкой. Гуро свою работу любил. Он любил свой кабинет, любил юриспруденцию, любил кофе, который ему варил Гоголь, любил оставаться допоздна, любил в первом часу ночи спохватываться, осознавая, что охранник, наверное, уже и здание закрыл. А в последнее время Гуро еще очень полюбил отправлять Гоголя домой. Тот, казалось, второй сапог-пара своему начальству — об окончании рабочего дня забывал совершенно, носом поклевывая клавиатуру — природа брала верх, спать-то хотелось. Вот и в последнюю пятницу декабря Гуро, накинув свое любимое алое пальто и приготовившись выйти на улочки заснеженного праздничного Петербурга, остановился в проходе, потянувшись, было, за выключателем, чтобы выключить свет в своем кабинете. В приемной горела только настольная лампа, оставляя золотистые блики на черных волосах задремашего юноши, необходимые отчеты были написаны, письма отправлены, отсортированы, а возле обтянутого белой рубашкой локтя одиноко стояла кружка, полная остывшего кофе. — Николай Васильевич, — прыснул Гуро, пытаясь подавить умилительное улюлюканье. Но Гоголь не отреагировал. Гуро хмыкнул, уверенно подошел, взял чашку, поровну полил несладким — Гоголь следил за потреблением сахара — напитком два цветка на полке над столом. Хмыкнул еще раз — на дне чашки даже осадка никакого не было. Прополоснул ее водой, которую Гоголь каждый день набирал, чтобы поливать своих ценных зеленых друзей и с не тихим стуком поставил чашку на полку рядом с кактусом, — ну в самом деле, Николай Васильевич, — Гуро положил ладонь на плечо Николаю, но тот только лениво перевернул голову, устроившись на локте другой щекой. Гуро вздохнул, положил вторую руку на патлатую макушку и слегка потряс. — Коленька, — мурлыкнул Гуро, позволив себе аккуратно прочесать пальцами мягкие волосы. Сонный Николай неосознанно поддался, словно кошка ласке, осоловело вытрескивая нечленораздельные вопросительные интонации. — Николай Васильевич, вы никак Новый Год здесь отпраздновать решили? — Яков Петрович, — Гоголь вдруг подскочил, и Гуро, удивленный, еле успел вытянуть ладонь из мягких локонов. — Извините… — Кого, вас, что ли, Николай Васильевич? За что? Давайте, собирайтесь, метро через двадцать минут закрывается, я вас довезу. Угораздило же нас с вами так заработаться. Гоголь почти не сопротивляется. До ближайшей станции идти минут десять, и это если вечерний дождь скользкой коркой не схватился. Охранник буркнул что-то перед тем, как им, уставшим, дверь открыть, не удивленный видеть Якова Петровича. — А вот нечего спать на посту, Яким, — шутит Гуро, подталкивая Гоголя на выход, в морозный ночной воздух. Салон машины Якова пахнет древесными духами и кожей, самую малость полировкой — о машине Гуро заботился, в фонарном освещении на панели не видно было ни пылинки, ни царапинки. — Куда везти-то, Николай Васильевич? — Да до метро подбросьте, Яков Петрович, я на последний поезд еще успею, — Гоголь садится в остывшую машину, подставляя озябшие руки печке, включенной Яковом. — Нет уж, Коленька, давайте без упрямства, сказал довезу — значит довезу, там гололед жуткий, а вы неловкий, покалечитесь. — Николая от повеявшего тепла и от нежного «Коленька» немного разморило, и он сдался, называя адрес. Под беззвучное движение машины и мерное постукивание поворота Гоголь снова начал дремать, уронив голову на ремень безопасности. Гуро периодически поглядывал на ровную линию челюсти и шею своего секретаря. Гоголю действительно требовался отдых. Оксана информировала Гуро, что Николай, возможно, будет рассеяным — чтобы Гуро сильно на него не давил и не ругался: мать Николая чувствовала себя хуже обычного и тот ездил к ней по утрам в больницу. Гуро и не думал, по мальчишке и так было видно — устал, на праздниках вряд ли отдохнет и выспится, даже жалко стало. Свет от фонарей нежно бродил по лицу Николая, пока Яков ехал по полупустой дороге. Гуро этот мальчишка нравился. Очень. Смышленный, в праве разбирается не хуже самого Якова, мысль свежая, совета всегда спросить можно, выполняет все поручения, иногда даже те, о которых еще попросить не успел. А еще так очаровательно тушуется, когда Яков дразнится, так краснеет. — Коленька, — тихо сказал мужчина, паркуясь у нужного подъезда и слегка подергав рукав Гоголевского пальто. — Приехали, выгружайтесь, — Николай медленно поднял голову, оглянулся, расстегнул ремень и вежливо кивнул, еле слышно шепнув «спасибо». — Тридцатого празднуем в ресторане, вы не забыли? Чтобы явились выспавшимся и в хорошем настроении. Не то мы с Оксаной вас посреди зимы в отпуск отправим. — Обязательно, Яков Петрович, если мама болеть не будет, обязательно, — все так же тихо сказал Гоголь, слегка улыбаясь, и Гуро кивнул в ответ, проследив за тем, как мальчишка зашел в подъезд и закрыл за собой дверь. В следующий раз Гуро Гоголя видит тридцатого в ресторане, правда совсем не выспавшимся. Оксана подливает ему в бокал шампанского, хотя Яков бы напоил Николая чем-то покрепче: юноша после шампанского сонливо моргает, встает, чтобы совсем не уснуть, и подпирает дверной косяк между залами, блаженно закрыв глаза и сложив на груди руки. О первом Яков тут же решил поведать своей бывшей помощнице. — Оксан, ты чего его моришь, коньяка приличного что ли не найдется здесь? — Гуро взмахнул своим стаканом в сторону юноши. — Коньяк, Яков Петрович, вы ему сами наливайте, — кокетливо улыбнулась Оксана, стаскивая со стола бутылку. — Держите, вперед, реснички дрожат, значит фаза сна еще не глубокая, — Гуро не успел изумиться Оксане — та со звонким хохотком ушла плясать к остальным разодетым дамам. Яков посмотрел на Гоголя — реснички и правда дрожали. — Коля, — с напускной серьезностью позвал Гуро, отчего секретарь вздрогнул, — да, правильно, что дрожите, я ругаться иду. Я кому сказал прийти выспавшимся? Наверное, все-таки придется отправить вас в отпуск. Опять до утра свои романы писали? Николай посмотрел на него так, будто тот его в чем-то незаконном уличил. — Во-первых, Яков Петрович, кто во время моего отпуска вашим помощником будет, а во-вторых, вам кто про писательство сказал, Оксана? — неловко отлипнув от косяка, спрашивает Гоголь. — А, еще один повод ругаться, Николай Васильевич, вы зачем такой талант от меня скрывали? Я, между прочим, прозу очень люблю, а у вас она очень даже чудесная получается. Так что неважно, кто сказал, главное, что не вы это были, и я недоволен. Держите-ка, Коля, коньяк, а то на вас посмотрю — зевать хочется, — Гуро наливает в чистый стакан алкоголь и протягивает юноше. Тот всего пару секунд размышлял, сопротивляться или нет, но согласился, тяжко вздохнув. После коньяка Гоголю стало, вроде как, легче. Он даже умчался танцевать, уставший от подначиваний Гуро, а после мужчина нашел его в компании Бомгарта — что, кстати, для Гоголя не очень хорошо: Бомгарт то ли на спор, то ли просто на слабо мальчишку взял, улюлюкал, поддерживал Гоголя, когда тот заливал в себя не первую рюмку водки. К концу праздника Гоголь еле сидел, не говоря уже про ходьбу, но зато на вид был счастливый, и Гуро, сам слегка покачиваясь, потащил его, неаккуратно шарфом обернутого, в такси. В такси Гоголь неосознанно ткнулся носом Гуро в голую шею — кажется, мужчина в каком-то из конкурсов потерял свой шелковый шарф, — медленно вздохнул и что-то невнятно пробормотал про Новый Год. Из такси Николай самостоятельно вышел, даже магнитиком с первого раза попал, да и на ступеньках не упал, поэтому Гуро спокойно уехал на этой же машине к себе, чтобы поскорее уснуть и встретить выходные. Выходные хоть и короткие, наполненные праздничной суетой, звонками, поздравлениями, но отдохнуть что Гуро, что Гоголю возможность дали. Поэтому оба на усталость свою жуткую раздражительность по поводу отсутствия успехов в новом деле списать не могли. Разве что на клиента-идиота, решившего скрывать от адвоката важную для дела информацию, которая затем в ненужный момент вылезла и испортила намечающуюся сделку. Сначала Гуро злился на клиента и пытался найти решение проблемы, потом выставил непутевого вовсе, объявив, что на сегодня все свое время на него уже потратил, но клиент к вечеру вернулся, и уже полчаса Гуро слушал, как Гоголь монотонно объяснял бедняге, что у Гуро, вообще-то, плотный график, и без записи и предварительной договоренности он принимать никого не собирается. Высосав у писателя, кажется, всю кровь, клиент ушел, громко хлопнув дверью в приемную. Яков прыснул, отходя к окну покурить, когда услышал еще один хлопок — Гоголь эту самую дверь открыл, при чем с не меньшей яростью. Николай зашел в кабинет, поежился от прохладного воздуха из окна, опасливо посмотрел на пожарную сигнализацию, а затем на губы Гуро, выпускающие сигаретный дым, и цокнул, уверенно шагая в сторону начальника. — Яков Петрович, вы не боитесь в один день закурить и вымокнуть насквозь? Каждый раз представляю: я захожу, а вы на мокрую кошку похожи, — стал, взъерошенный, как вороненок, совсем рядом, вопросительно посмотрел на пальцы Гуро. — Угостите, пожалуйста? Если Яков и удивился просьбе, виду не показал: сигарет ему не жалко, а вот Колю — очень. Если бы не Коля и его внимательность к деталям, вся эта ситуевина с секретами клиента вскрылась бы на суде, а это разруливать бы было гораздо неудобнее. Мужчина протянул Николаю портсигар, наблюдая, как тот неторопливо вытаскивает сигарету, зажимает между розовых губ — Яков сам затянулся, забылся, залюбовавшись, и выпустил дым через нос, лениво щурясь, щелкнул перед носом у Гоголя зажигалкой, наслаждаясь аккуратным вдохом юноши и тлением оранжевого огонька. Гоголь курил, строго выдыхая дым в окно и поглядывая на красный индикатор на потолке. — Да не бойтесь, Коль, за пять лет в этом кабинете ни разу не намочило, — рассмеялся Гуро, расслабляясь. — Так за все пять лет с вами здесь вряд ли кто-то еще курил, — хмыкнул Гоголь, прокручивая в голове детали дела. Решение крутилось на кончике его языка, зудело где-то внутри, но пока до конца не оформилось — а похвалиться перед Гуро уже хотелось. Сигареты крепкие, но приятные на вкус щекотали горло, а морозец с улицы холодил спину. Вздрогнув, Гоголь прижался плечом к плечу Гуро, и отстраниться додумался слишком поздно. Яков Петрович свободной рукой приобнял Николая за плечи, шумно выдохнув и затушив сигарету. Николай почувствовал любопытный взгляд на своей щеке, а затем как рука Гуро слабо толкнула голову Гоголя в сторону адвокатского плеча: она послушно накренилась, и Николай ощутил замерзшим ухом грубую ткань пиджака. — Устали, Николай Васильевич? — пальцы очень нежно зарылись в длинные волосы на висках. Юноша удивленно заморгал, но спугнуть побоялся: было приятно, было тепло, а от сигареты слабо, но приятно потряхивало. О том, как это выглядело со стороны, он решил подумать когда-нибудь в другое, менее подходящее для таких мыслей время. — Мгм, — кивнул Гоголь, разворачиваясь к плечу Гуро лицом, туша сигарету и утыкаясь лбом, как котенок, и Яков не удержался — почесал мальчишке затылок, напоследок похлопав по оголенной шее. — Ну тогда домой, давай, кыш, замерз ведь совсем, — буркнул Гуро, закрывая окно, пока Гоголь неторопливо уходил в приемную. — Яков Петрович, — вдруг юношу озарило, он развернулся на каблуках, настороженно обдумывая пришедшую в голову идею, — помните, я предлагал съездить опросить ранее уволенных? Если причина совпадет, к делу ведь приложить можно будет? Я вспомнил, как отзывы о компании сегодня листал, и у меня несостыковочка вышла — я там один отзыв, который раньше был, не нашел, жалобы схожие, почту этого пользователя помню. Если компания решила подчистить отзывы, значит не зря. — Хорошо, Коленька, хорошо, — Гуро улыбнулся довольно, кивая, — пиши своему пользователю, и домой. Завтра разберемся. Время до суда еще есть. …Золото — думает Гуро, — какое же ты, Коля, золото. …Курить, что ли, — думает Гоголь, — начать. То дело завершилось таки сделкой. Не самой удачной, но все же максимально подходящей для ситуации, в которой оказался клиент. Гуро закрывал дела всегда на раз, но иногда происходили непредвиденные обстоятельства. Например, судья в виде бывшей пассии Гуро, с которой они расстались не на очень приятной ноте. Как только Гуро открыл рот, его тут же осадили, придираясь ко всему, к чему можно было придраться, и к чему нельзя: Гоголь устал округлять глаза от чужой наглости. Их защита была выстроенна прекрасно. — Мальчики и мужчины, — прошептала Оксана, подкравшись к ним со спины на перерыве и обхватив обоих за плечи, — у нас огромные проблемы. Я только что мышкой пробежала мимо помощника прокурора: этот дурачок шептался с какой-то девчушкой о том, что у него есть список наших свидетелей. И назвал их всех. Если их еще не перехватили, то за перерыв точно перехватят. Бегом и в припрыжку к вашей неугомонной бывшей, Яков Петрович, и просите отложить заседание до установления личности крыски, а ты, Гоголь, быстро звони свидетелям, предупреди их, что их могут попытаться склонить к изменению показаний. Справившись со своим заданием, Гоголь встретил встревоженного Гуро у входа в зал. — Отказалась? — спросил Николай, хотя по хмурому лицу юриста ответ был ясен. — Коленька, я не удивлюсь, если она список свидетелей случайно перед прокурором уронила, она женщина мстительная. — Что же вы ей такого сделали, Яков Петрович, — нахмурился Гоголь. — Нечаянно разрушил брак ее сына, — уклончиво сказал Яков Петрович. — Я тебе, Коленька, потом как-нибудь расскажу, — внезапный переход на «ты» Гоголь даже не заметил. Заседание прошло максимально напряженно, но сильно картину происходящего не испортило. Гоголь уже продумывал, как бы изменить их с Гуро тактику, чтобы как можно меньше давать поводов судье белениться на пустом месте, пока не заметил, что Яков Петрович вылетел в числе первых из зала, то ли намереваясь женщину догнать, то ли убежать от нее. Гоголь решил за ним последовать, и остановился только перед поворотом у узкого коридора, только услышав раскатистые возмущения Гуро, которые явно были громче шёпота, но недостаточно рычащие для крика. — Лариса, ты совсем с ума сошла? Твое поведение выходит за все рамки! — прошипел Яков, а в ответ ему послышалось не менее возмущенное шипение. — Это мое-то поведение за рамки выходит, Яшенька? — ядовито выплевывает судья. — Да ты ж не каешься, расхаживаешь и голодными взглядами мальчиков поедаешь. — Твой сын, родная моя, таким родился, я его ничему не учил и никак на него не влиял, сколько можно повторять. — Да хоть до посинения, Гуро! Он до тебя нормальным был, невеста красивая, о детях думал! Может, мне этому твоему мальчонке, на которого ты волком смотришь, рассказать, какой его босс извращенец? — Вот только Николая, пожалуйста, не трогай, женщина, — рыкнул Яков, палец с перстнем в угрожающем жесте на судью направив. — Знаешь, что меня больше всего бесит? Нет бы со своими якшаться, Яков, со сморщенными белыми воротничками, так ты молоденьким жизнь портишь. Омерзительный ты, Гуро. Гуро послабил галстук и, шепча себе под нос ругательства, направился к выходу. Гоголь проследил за обоими взглядом, полным осознания. Николай смышленый, он все сразу понял, только вот что делать с этими знаниями теперь не знал. Сзади послышался кашель. У соседнего угла стояла Оксана, хитренько улыбаясь. — Что? — спросила она, невинно хлопая глазками, отчего стало понятно — она здесь притаилась даже раньше Гоголя. — Профессиональная деформация. Николай понятливо кивнул. — Что делать будем? — спросил Гоголь, кивнув в сторону, в которую начальник ушел. — Да ничего особенного. Сигарет ему купи, у него как раз всегда в самые напряженные моменты заканчиваются. — Так если бы одной обходился, хватало бы, — хмыкнул Гоголь, и Оксана рассмеялась, ткнув его аккуратным ноготком в бок. — Что насчет этого диалога думаешь? Мне стоит волноваться, суетиться и искать Гуро нового секретаря? — Это с чего бы еще вдруг? — оскорбился Николай, задумавшись на секунду. — Мало ли, может ты гомофоб, — лукаво прошептала Мельникова. — Да и Гуро ты нравишься, неужели не заметил? Он так ни за кого не заступается, а как только тебя помянули, так сразу разрычался. Николай покраснел, а Оксана чуть ли глаза не закатила, но вовремя себя в руки взяла. — Ну так чего стоим? Кого боимся? Давай, подвезу. Мы с тобой хоть люди и разные, но тип мужчин нам, видимо, один нравится. Знаешь, какой? — Какой? — тихо сдался Гоголь, выходя из здания в сторону машины Оксаны. — Которые все трудности вместо нас решают. В кабинет Якова Гоголь зашел без стука, максимально тихо, дверь за собой аккуратно, без звука, прикрыв. Если Гуро его и услышал, то виду никакого не подал, напряженной статуей стоя у раскрытого перед ним окна. На подоконнике лежал раскрытый пустой портсигар, а пальцы нетерпеливо выстукивали по запотевшему в месте прикосновения стеклу. Гоголь молча направился к начальнику, вытаскивая из уже открытой пачки пару сигарет и протягивая задумавшемуся Гуро, вздрогнувшему, когда мягкая рука Николая бережно постучала по плечу. Посмотрев на протянутые в его сторону пальцы, Яков чуть наклонился, губами перехватывая сигарету и одним огнем запаливая два оранжевых уголька. — Устали, Яков Петрович? — кривляется Гоголь, за что Гуро отвесил секретарю шутливый подзатыльник. — Лариса ваша совсем неправа. Какой же из вас извращенец? — неловко начинает Гоголь, наблюдая за удивленным изгибом густой брови. — Подслушивал, негодник, — с бесячьей улыбкой то ли спросил, то ли уточнил Яков. — Профессиональная деформация, — процитировал Николай. — Злитесь? — Не злюсь, — Гуро продолжил медленно вдыхать и выдыхать дымок, уставившись за окно. — Яков Петрович, — осмелев, начал Гоголь, подошел к Гуро со спины и положил тому подбородок на правое плечо, — я в вас, кажется, немного… — он замялся. — Влюбились? — подсказал Яков, даже не оборачиваясь к юноше. — Угу, — буркнул Гоголь, уткнувшись в дорогую ткань жилетки. — Плохо, Коленька. — Гоголь вопросительно взгляд поднял, и отражение его потерянного выражения уставилось на Гуро из окна. Обе сигареты уже истлели, Яков из рук Николая бычок вытащил, отправляя в полет по стылому вечернему городу. — Слышали же, жизнь я молодым порчу. На кой я тебе вообще сдался? Гоголь в ответ мотнул упрямо головой, руками талию мужчины обнял, тут же чувствуя, как его ладони накрыли чужие. — Если это называется «жизнь портить», то портьте, пожалуйста, на здоровье, я не против. — Порть, — подсказал Яков, чуть наклоняя голову в сторону лица юноши. Тот непонятливо хмыкнул. — На ты, Коля. — Неловко как-то, Яков Петро… — стушевался Гоголь, но мужчина громко рассмеялся. — Смешной ты, душа моя. Прижиматься ко мне недвусмысленно так тебе не неловко? — Гуро поерзал бедрами, а затем плавно развернулся, чтобы оценить оттенок Колиного стыда. — Как там в популярной нынче шуточке? Это у тебя футляр от очков в кармане или ты очень рад меня видеть? Гоголь чуть не поперхнулся. — Эта шуточка популярна лет сто назад была, — обиженно буркнул Николай, руками шею Гуро обхватив. — И зрение у меня хорошее. Целовался Гоголь так, как Гуро любил. Гуро вообще Гоголя любил, а поцелуй его был приятнейшим к этому бонусом. Жарко, хоть и несмело — все ждал, что Яков вести начнет, а Яков проверить его инициативность вздумал. Гоголь оказался таки инициативным — жилетку расстегнул, галстук из-под нее вытащил, на себя за него потянул, руками цепкими в затылок впиваясь, и Яков поплыл, мягко Гоголя к письменному столу подталкивая. Коля с нетерпеливым стоном на нем умостился, ногами обхватывая бедра мужчины. Гуро поцеловал теплую шею, холодными пальцами пробирась под в попыхах выправленную рубашку. — Знаешь, Коля, — промурлыкал Яков между сладкими поцелуями, подув на влажный от языка след у ключицы, — Оксана когда тебя мне рекомендовала, сказала, ты любому столу украшение. — Он отстранился на мгновение, всматриваясь в васильковые глаза, обводя пальцами покрасневшие от поцелуев губы, оглаживая смятую рубашку и зарываясь пальцами в разметавшиеся по лицу волосы. — Не обманула. Яков Петрович Гуро любил свою работу. За заработок, за утренний и вечерний кофе, за замечательный вид из окна, за карминово-алое кресло в углу, за стильный портсигар в ящичке, за удобный стол из красного дерева, на котором как влитой всегда одинаково прекрасно смотрелся разгоряченный секретарь, за самого секретаря, в конце концов. За плавно перекочевавшие из квартиры Гоголя растения в его холостяцкую обитель, за шоколадного цвета спаниэля, нуждающегося в прогулке два раза в день и мешающего ласкать своего хозяина дикими завываниями, за новую кофеварку в его кухне и за заваленный книжками по праву кухонный стол — Гоголь готовился к поступлению на юрфак, не без помощи Якова Петровича, естественно. В общем, иногда даже совсем и не плохо так сильно свою работу любить.