когда последний солнца луч замолкнет
антон мёртв. не дышит уже второй день. лёгкие болят от никотина, горло дерёт, но он не может остановиться. очередная затяжка отрезвляет всего лишь на несколько мгновений, заставляя дым проникать в каждую клеточку. ощущение такое, будто сама душа шастуна уже была полна лишь дыма. и больше ничего. сигареты и боль. боль не глушимая. растекающаяся по венам и имеющая устье в самой глубине сердца. и потухшие, ничего не выражающие тёмно-зелёные глаза. шастун умер двое суток назад в то мгновение, когда самый любимый человек сделал последний вздох. ирины кузнецовой не стало в ночь со среды на четверг ровно в сорок три минуты пятьдесят девять секунд первого.в глазах моих потухнет жизнь
они возвращались домой на такси, желая поскорее окунуться в тепло родной квартиры, в до боли банальные хлопковые простыни и объятия друг друга, растворившись в эмоциональном изнеможении после съёмок шоу и разговорах. таких привычных разговорах, уютных, нежных, шепчущих в макушку – со стороны шастуна – и в грудь – со стороны кузнецовой. и всё. есть только он, она и мягкий свет ночника. водитель такси не виноват. ни в коем случае. ему шастун доверяет, как самому себе, потому что он настолько постоянный пассажир, что шастун и таксист чуть ли не сроднились. он не виноват. он не должен чувствовать вину. но она неумолимо гложет его. и он боится не справиться. водитель такси не виноват. никто из находящихся в машине не заметил летящего на максимальной скорости пьяного в сопли обмудка со стороны, где сидела ира. никто. это роковая ошибка. но не человека. это роковая ошибка вселенной. она ошиблась, когда распорядилась дать возможность напиться тому неизвестному, жене которого было велено судьбой изменить давно уже нелюбимому мужу. она ошиблась, когда распорядилась дать возможность ему сесть за руль автомобиля и разогнаться до непозволительной скорости. она ошиблась, когда распорядилась дать случиться непоправимому – дать пересечься двум маршрутам, которые не имели права пересекаться. но вселенная – самая настоящая сука, которая просто обожает ошибаться. и ошибки свои она никогда не признаёт. единственное, что помнит антон с той ночи – это яркий свет фар, пронзительно громкий автомобильный гудок и сиплый вскрик иры. а дальше – тьма, беззвучие и боль. он очнулся в больнице, слушая размеренное попискивание кардиографа. слыша в этих монотонных звуках то, как бьётся его собственное сердце. слыша, но не чувствуя. не чувствуя вообще ничего. нет, он, конечно, чувствовал, как сердце медленно колотится о рёбра, но это было не то. антон будто бы лишился тела. его больше нет. её больше нет. он потонул в вакууме. он тонул в нём с каждой новой мыслью, каждым новым воспоминанием и, в конце концов, фатальным осознанием того, что время невозможно повернуть вспять. не было сил плакать, и это странно, ведь шастун – привычно светлый и искренний на эмоции парень. но что-то сломалось в нём. душа угасала. её будто вырвали с корнем, побили кулаками, изрезали осколками тех роковых автомобильных стёкол, а после насильно впихнули обратно и накачали мощным наркозом, заставляя добивать последний никому больше не принадлежащий ритм. антон шастун больше не существовал. его выписали спустя десять часов после аварии. тело пострадало по минимуму: трагедия в подарок оставила лишь несколько синяков на противоположной от прихода удара стороне тела и множество мелких царапин на руках, правых щеке и виске. это не страшно. не имеет значения то, что способно пропасть спустя недолгое количество времени – две-три недели, плюс-минус, и целостность тела будет в порядке. но внутри ничего не починить. антон вернулся в квартиру в полдень. в тёплую и солнечную. угнетающую последний островок бьющейся в конвульсиях жизни. первым делом он задёрнул абсолютно все шторы. ему не хотелось видеть свет. ему нужно время, чтобы всё осознать и принять.последнюю мольбу мою исполни только
пусто. пусто до истошного крика. антон отрыл свои запасы сигарет, которые так старательно прятал от оберегающей его здоровье иры, и закурил прямо в спальне. теперь некому его оберегать. за последующие шесть часов, до прихода димы, он выкурил полторы пачки. позов… впервые не знал, как помочь человеку, понёсшему утрату. быть может, потому, что этот самый человек сам не хотел, чтобы ему помогали. вернее, не так. антон попросту не знает, кто может это сделать и чем именно дать спасение из собственной безэмоциональной и молчаливой клетки. к слову, об этом. с того самого момента, как он переступил порог собственного дома, он не сказал ни единого слова. даже приход димы не дал ему стимул открыть рот. он лишь сдержанно кивал или мотал головой на какие-то вопросы, которые он уже не помнит. на большее его не хватило. на самом деле, поначалу, шастун не хотел, чтобы дима уходил, да и тот понимал, что оставлять друга в подобном состоянии нельзя, но нужно было к семье. а ещё пообщаться с родителями иры, обсудить все вопросы со всеми вытекающими. позов ушёл, а антон всё также продолжал сидеть на кухне, невидящим взглядом сверля любимую кружку кузнецовой. первую ночь он провёл на полу без возможности отоспать стандартные шесть-восемь часов. сон лился урывками, конвульсивными вздохами и судорогой в каждой клетке тела, когда подсознание в очередной раз подкидывало раздирающие картинки воспоминаний, отчего парень стонал и просыпался от собственных криков. и каждую последующую ночь кровать, делимая всего несколько суток назад двумя, пустовала. она была идеально заправлена, такой, как её оставила в то утро ира перед тем, как сесть в знакомое такси и с подбадривающими речами проводить антона на сцену в съёмочном павильоне, а самой сидеть в первом ряду и прожигать взглядом любимого человека. и шастун знал: она всегда смотрит. она всегда рядом, когда ему нужна поддержка. на третий день назначили похороны. если описать коротко то, что происходило в тот день, то можно сказать лишь одно слово. вакуум. внутренний вакуум антона вышел наружу вместе с дымом сигарет, заполняя всё пространство квартиры, все комнаты: спальню, кухню, гостиную и даже ванную комнату, все углы, впитываясь в обивку дивана и кресел, в вещи шастуна и кузнецовой, в чистое, недавно стиранное постельное бельё, к которому парень боится прикоснуться. прикоснуться – и почувствовать тепло. её тепло. на процессию пришли все, кто знал иру. пришёл и водитель такси. ему тяжелее всего, на самом деле. он подверг опасности две жизни, одна из которых так безобразно прервалась. но антон не винит его. тот, кто отчасти виноват, поплатился в ту же самую секунду. слёз было много, но только не у шастуна. прощальных речей было много, но антон лишь безмолвно подошёл к гробу и, медленно наклонившись, поцеловал иру в лоб. холодная, бледная, чистая. над ней отлично поработали. раны зашиты, гематомы забелены и ни одной капли крови. «прости». «я не смог тебя уберечь». поминки устроили в родном доме иры. каждый говорил что-то: дарина, катя и оксана вспоминали самые значимые в их с кузнецовой дружбе моменты, силясь улыбаться через неостанавливающиеся слёзы, родители принимали соболезнования, а дима, серёжа и арсений не сводили взгляда с за весь день не проронившего ни слова шастуна, что впился всеми мыслями в девушку на фотографии и незаметно для себя крутил в немеющих пальцах давным-давно опустевший бокал из-под смородинового компота. а после, найдя глазами курящего на балконе водителя, встал с кресла, оставив фужер прямо на нём, и, как заворожённый, вышел на воздух. молчать и курить казалось самым правильным поведением в данной ситуации. но таксист не выдержал. – это моя вина, – сказал он тогда. голос был невозможным. это был голос сломленного до самого последнего уровня человека – сиплый, тихий и буквально всем своим тоном молящий о прощении. – нет, – прошептал антон, потому что на большее его не хватило. он враз потушил сигарету, отправляя в свободное падение и пару секунд наблюдая, как окурок ровно падает вниз, и, не давая водителю шанса что-либо ответить, покинул балкон, а после, отрешённо маневрируя между людьми, собрался покинуть и квартиру, но его схватил за локоть попов, заставляя остановиться и обернуться. арсений не был готов к разговору, честно говоря. поэтому, когда он вблизи увидел уставший и потухший взгляд зелёных глаз, очерченных явственными тёмными кругами, растерял последний ассортимент приободряющих слов. потому что понял – не сейчас. потому что понял – сейчас антону нужно побыть наедине с собственными мыслями. – ты уверен, что хочешь уйти отсюда? простите, – одними губами. и арсений его отпускает. шастун не особенно помнит, как он добрался до квартиры. кажется, его довёз серёжа. в мире – поздний вечер, квартира шастуна – вне времени. она – отдельный мир. зашторенный, прокуренный насквозь. антон проходит в спальню. здесь довольно темно, но одна деталь привлекает его внимание. на прикроватной тумбочке стоит их совместная фотография. её хорошо видно в свете проникающего сквозь шторы луча уличного фонаря. белая резная рамка, щедро украшенная завитками, и улыбающаяся девушка, смотрящая в камеру одним глазом, потому что второй она зажмурила от блаженства, в которое её погрузил любящий парень, целующий в щёку. шастун помнит день, когда они сделали это фото. никогда не забудет. антон решается. руки начинает потряхивать, но он уверенно и трепетно берёт последнее визуальное представление иры, что осталось именно в его маленьком мирке. здесь и сейчас. к телефону, полному забавных и чувственных селфи, бытовых фотографий и фотографий из их путешествий и поездок, он притронется ещё очень нескоро. неся в похолодевших пальцах снимок, он выходит на балкон. впервые за прошедшие дни шастун впускает воздух в квартиру и даёт ему сменить уже осевший дым. балкон открытый, без стёкол, поэтому антона сразу же пробирает осенний ночной холод, но ему плевать. это отрезвляет не хуже сигарет, которые он, к слову, тоже взял с собой, но так и не притронулся, и он чувствует, что ему действительно становится чуточку легче. смотреть на фотографию он всё так же боится, но знает, что это необходимо. антон зажмуривается. он знает, что, когда откроет глаза, он увидит её. фотографию. иру. реальность. и именно поэтому ему страшно. шастун судорожно вдыхает и выдыхает, пуская по лёгким слегка морозный воздух, а после открывает глаза. ирина кузнецова безумно красивая. светло-русые на момент фото волосы. чётко вычерченные чёрные брови. пухлые губы, длинные ресницы и большие, действительно большие, как у принцессы, карие глаза. антон шастун любит ирину кузнецову. и сейчас, видя её счастливое выражение лица, антон чувствует, как внутри оживает сердце, принося во всё тело жгучую боль от сдержанных эмоций. – ну, здравствуй, – он не узнаёт собственный голос: сиплый, тихий. и всё. вакуум внутри антона лопается. – здравствуй, милая. глаза начинают гореть, собирая влагу в уголках. с первой слезой, покатившейся по щеке, растворяется барьер, который шастун построил в своей голове сразу после того, как очнулся в больнице. – наверное, думаешь, что я дурак. сижу на холодном балконе с твоей фотографией и плачу, как сопливый мальчишка. он усмехается, но потом давится всхлипом. – ты всегда говорила мне, что необходимо отпускать всё плохое, чтобы чувствовать себя уверенно. всегда так говорила перед концертами или съёмками… – роковая ночь снова всплывает в подсознании, но, шмыгнув и помотав головой, он продолжает: – чтобы я не волновался о том, что будет происходить на сцене. главное – получить удовольствие и отдать всего себя зрителю, верно? он улыбнулся. снова. его будто ломает. ему хочется плакать, кричать навзрыд, срывать голос, но и хочется улыбаться. улыбаться для неё. ради неё. – верно. но сейчас, знаешь, я не могу этого сделать. я не могу отпустить, – он делает глубокий вдох, потому что попеременные всхлипы не давали ему шанса на это, и выдыхает: – прости, я не могу отпустить тебя.за прошлое, прошу, ты не держись
антон шастун знает, что ирина кузнецова всегда смотрит на него. антон шастун чувствует, как тёплые руки ложатся ему на плечи.