Лунное дитя

Голос преследует его. Теодор зажимает уши ладонями, мотает головой, пытаясь не слушать, пытаясь не позволить ему заронить в нем сомнения. Теодору всего десять, но он уже знает – голоса в голове ничего хорошего не сулят. Да и отец предупреждал… Он помнит тот день как вчера: день, когда отец посадил его перед собой и серьезно сказал: «У меня к тебе взрослый мужской разговор». Теодор ждал рассказа про пестики и тычинки – наивный отец не знал, что атлас по устройству человека был украден из его библиотеки и изучен вдоль и поперек еще год назад – но разговор неожиданно пошел о другом. «Ты лунное дитя, Теодор, а это значит, что ты уязвим к некоторой темной и опасной магии. Я хочу, чтобы ты всегда помнил мой наказ, засыпал с ним и просыпался. А наказ этот – не слушать голоса, которые могут зазвучать у тебя в голове. Они приходят извне, и тот, от кого они идут, не желает тебе ничего хорошего». Воспоминание блекнет, выцветая, как яркая ткань под солнцем. Отец давно уже лежит в земле, и его не спросишь, как можно не слушать этот голос, если он такой убедительный, если его звучание ничто не может заглушить? «Ты червь, порождение гниющего чрева дракона…» Теодор зажимает уши. В соседней комнате раздается громкий, истошный крик младенца. Когда приходит старейшина, Теодор сидит в углу, скорчившись и обняв колени, но голос молчит: его прогнали детские вопли. Старейшина долго уговаривает его выйти, протягивает морщинистую ладонь. Теодор смутно припоминает, что еще на похоронах матери вчера он обещал присмотреть за ним и маленьким, и начал исполнять обещание тут же, приставив к ребенку кормилицу. Та провела в доме всю ночь, а с утра ушла переодеться, и тогда зазвучал голос. Хорошо, что она ушла, думает Теодор. Иначе крики проголодавшегося братика не прогнали бы это из его головы. Он несмело берется за руку старейшины, идет вместе с ним в соседнюю комнату. Младенец кричит в своей колыбельке, сучит крошечными ручками и ножками. Теодор никогда раньше не видел маленьких детей так близко, и теперь не может представить, что этот сморщенный, краснолицый монстренок может вырасти в человека – такого же, как сам Теодор. Старейшина подхватывает ребенка на руки, укачивает, но тот не унимается – кричит и кричит, будто его режут. В ушах тоненько-тоненько звенит. Кто-то отталкивает его с дороги: мимо пробегает вернувшаяся кормилица. Старейшина передает братика ей и что-то сердито выговаривает; Теодор напряженно вслушивается в себя. Голоса не слышно. Кормилица садится на стул и дает ребенку грудь, прикрывшись накидкой. Вопли стихают, сменившись чмоканьем. Старейшина кладет руку Теодору на плечо. – Мы не оставим вас, – повторяет старейшина сказанное вчера, и на этот раз Теодор верит намного сильнее. – Клуйя столько сделал для нас… Вы с братом не будете брошены на произвол судьбы. Он переводит взгляд на младенца на руках кормилицы. – Сесилия не успела дать ему имя… Ты думал, как назовешь его, Теодор? – Я? – удивляется он. – А кто же еще? Это ведь твой брат, кому, как не тебе, это сделать? Теодор вспоминает маму. Как она гладила огромный, как барабан, живот и улыбалась. Как шила, сидя вечером в кресле, крошечные вещички для младенца. Как рассказывала ему, что значит быть старшим братом, как обещала, что они с братиком или сестричкой будут лучшими друзьями, будут играть вместе и защищать друг друга, как это прекрасно – иметь еще одного родного человека, кроме родителей… Теодор ожесточенно трет глаза. – Сесил, – произносит он. – Пусть мелкого зовут Сесил. Старейшина улыбается и кивает. Голос молчит. Теодор мысленно показывает ему фигу. Теодор пытается сосредоточиться. Ему надо вызвать в мыслях образ ледника, а это не так-то просто – даже в самые холодные зимы в Мисте малоснежно. Он закусывает губу, вспоминая все, что читал в библиотеке про Шиву, и поднимает руку. – Лед… Лед! Ну Лед же! Никакого эффекта. Веник, призванный исполнять роль тренировочного манекена, и не думает покрываться инеем. Теодор разочарованно вздыхает. У него сильные способности, знает он, но все учителя в один голос твердят, что слишком уж хаотичные. В удачные дни Теодор умудряется сколдовать Вспышку – он до сих пор помнит, как встали дыбом волосы, когда однажды у него получилось, – а в неудачные он не способен выполнить даже элементарное. Особенно плохо у него со статусной магией, она слишком абстрактна. Учителя говорят, что помогут регулярные тренировки, но Теодор и так упражняется часами! То ли дело Сесил. У братика, похоже, врожденные способности к белой магии: ему еще и трех лет нет, а он уже исцеляет все сломанные цветочки и раздавленных букашек во время прогулок, да и собственные оцарапанные коленки тоже. Теодор гордится, что у него такой способный младший брат, и задирает нос перед другими подростками деревни, кичась своим педагогическим талантом, но правда в том, что ему почти не приходится воспитывать Сесила: тот сам по себе такой уродился. Сейчас сложно поверить, что когда-то брат был похож на уродливого несмышленого монстренка: теперь Сесил – симпатичный маленький человечек, похожий и одновременно не похожий на самого Теодора. Он такой же задумчивый, спокойный и терпеливый, но если у Теодора это мрачная задумчивость, наполненная горькими мыслями о родителях и своих магических неудачах, то Сесил словно излучает свет. Уже сейчас он будто бы стремится помочь всему миру, его доброго сердечка хватает и на сломанные цветочки, и на друзей, с которыми он играет на улице, и на старшего брата. Теодору кажется, что эту светлую доброту братик унаследовал от родителей, и он искренне надеется, что, став старше, тот не ожесточится. Впрочем, кто знает, может, в его возрасте Теодор тоже был таким, а потом смерти родителей, странный голос, возвращающийся иногда, но неизменно отгоняемый смехом или плачем брата, и необходимость растить Сесила в одиночку необратимо изменили его? Теодор качает головой. Нет, не может быть, чтобы он когда-то был таким же, как Сесил. Он черный маг, и, как и любой черный маг, мрачен, циничен, угрюм и ворчлив, и должен гордиться этим. Он снова поднимает руки. – Лед! Ну давай! Веник взрывается искрами, взлетает к потолку и, описав красивую дугу, падает, ударив Теодора прямо по носу. Тот оступается и с размаху садится на пол, вдобавок ударившись еще и копчиком, и, не в силах удержаться, тихо ругается сквозь стиснутые зубы. Дверь скрипит, он слышит быстрые легкие шаги и поспешно прикусывает язык. – Братик! – испуганно вскрикивает Сесил, а затем Теодор ощущает прикосновение маленькой ладошки к своему лицу. И улыбается. Когда Вспышка начинает получаться у него более-менее стабильно, учителя принимаются всячески намекать, что ему нужен магический жезл помощнее. Теодор, на самом деле, с куда большей охотой обошелся бы вообще без жезла: в последнее время, кроме черной магии, он увлекся рукопашным боем, и теперь думает, что с мечом в одной руке и жезлом в другой не так уж и удобно ему будет. Но без магического проводника магия теряет с таким трудом обретенную точность, опять становится хаотичной – о, как Теодор ненавидит это слово! – и ему приходится выгрести все монетки из тайника, прикидывая, на какой именно жезл ему хватит. Оружейник в Бароне подсказывает ему выход. Теодор долго мучается, излагая свою просьбу на бумаге, но потом отправляет письмо и аванс почтовым кораблем и принимается ждать. Через два месяца посыльный приносит ему новость: его, Теодора, ждет в Бароне посылка из Мисидии. Теодору хочется рвануть в Барон немедленно, но сначала нужно договориться с соседкой, которая во время его отлучек присматривает за Сесилом. Но братик хватается за его рукав раньше, чем он успевает выйти за дверь: – Я хочу в Барон с тобой! Теодор качает головой. Он очень сомневается, что пятилетний ребенок осилит весь путь до Барона, и уже хочет объяснить это Сесилу, как тот морщится: – Она готовит тушеных нагов с гизальской зеленью, Теодор! Она опять заставит меня это есть! Теодор с трудом перебарывает тошноту. Аргумент непробиваемый: такое распространенное в Мисте блюдо терпеть не могут оба брата, и в их доме его никогда не бывает. А вот в соседкином… – Я дойду! – храбрится Сесил, глядя на него снизу вверх огромными жалобными глазами. – Я хочу в Барон! Пожалуйста, Теодор, возьми меня с собой! Уговаривать его нет времени, и Теодор машет рукой. – Ладно, пойдем. Только не ныть! Уже выйдя из Миста с держащимся за руку братиком он задумывается о том, правда ли соседка готовит нагов, но возвращаться и выяснять уже поздно. Путь до Барона вместо одного дневного перехода занимает два, но Теодор не жалеет. По пути Сесил действительно не ноет. Он сосредоточенно топает вперед, время от времени тыкая пальцем во что-то и задавая вопросы, а Теодор охотно ему отвечает, находя в этом особенное удовольствие – показывать братику чудеса этого мира. В конце концов, это первое посещение Сесилом большого города: пусть побольше узнает во время него. В Бароне, отдохнув и поев в гостинице, Теодор опять берет Сесила за руку и идет к оружейнику. По пути Сесил зачарованно вертит головой, но ничего не спрашивает – широкие улицы, большие дома, каменные мостовые, солдаты в настоящих доспехах и торговки с невиданными сладостями так поражают его, что он просто пялится и пялится на все эти чудеса, открыв рот. Теодор покупает ему ярко раскрашенный леденец, сажает на порог оружейной мастерской и строго наказывает никуда не уходить, а потом толкает дверь. – Теодор! – узнает его оружейник. – Пришел, пришел ваш заказ. Видите, маги Мисидии взялись за него, а вы так беспокоились! Он достает из-под прилавка обернутый в мешковину и перевязанный бечевками продолговатый предмет, развязывает узлы, разворачивает ткань – и Теодор видит меч с угольно-черным, волнистым лезвием. Это лезвие, кажется, впитывает свет вместо того, чтобы отражать, и Теодор, проведя рукой над мечом, ощущает в нем магию – куда более сильную, чем в его старом жезле. Да уж, оружейники Мисидии, знаменитой на весь мир своим колдовским искусством, не зря едят свой хлеб. Теодор разворачивает прилагающееся к мечу письмо. Указанная там сумма доплаты заставляет его крякнуть, но делать нечего: заклятые магами предметы нередко проклинают недобросовестных заказчиков. Оружейник протягивает ему лист бумаги и чернильницу, и Теодор пишет благодарственную записку, прикладывает к ней мешочек с гилами, а потом, забрав свой меч, выходит на улицу. Он проводит в мастерской не более получаса. Тем невероятнее то, что Сесила на пороге он не находит. В первый миг Теодору кажется, что это какая-то ошибка, что братик отошел за угол и он найдет его в двух шагах, но обежав вокруг мастерской, Сесила он не видит. Начинают трястись руки. В ушах тоненько звенит: очень знакомо. – Заткнись, не до тебя сейчас, – произносит вслух Теодор и кидается к торговкам неподалеку. Ему везет: одна из них видела, как пятилетний мальчик «светлые волосы, бледненький такой, но хорошенький» уходил в сторону набережной с еще одним ребенком. Теодор поспешно благодарит и бросается в указанном направлении. Добежав до конца улицы, Теодор упирается в неширокую реку, вертит головой – и у него отлегает от сердца. Потому что Сесил действительно рядом, сидит на мостках, болтая ногами над водой, жует большое красное яблоко и оживленно болтает с каким-то мальчиком. Теодору хочется и выдрать его ремнем, хотя он никогда раньше не применял к Сесилу ремень, и крепко обнять. Он делает пару медленных вдохов и выдохов, успокаиваясь, а потом твердым шагом направляется к мосткам. – Я кому сказал никуда не уходить? Сесил испуганно втягивает голову в плечи: похоже, до него только сейчас доходит, что он наделал. Он всегда очень не любил огорчать брата, и сейчас поднимает на него огромные, полные искреннего раскаяния глаза. – Прости, я не подумал… – Не ругайте его, – просит второй мальчишка. – Это я его позвал. Теодор переводит взгляд на него. Чуть-чуть старше Сесила, аккуратно одетый, явно не из бедной семьи. Необычно длинные для ребенка золотистые волосы собраны в хвост, в синих – намного более ярких, чем у Сесила и самого Теодора – глазах раскаяния как раз и нет, наоборот, этот смотрит прямо и смело. – Меня отец послал за яблоками на рынок, я шел мимо, смотрю – он сидит. Подошел, познакомился, дал яблоко, сюда позвал. Не ругайте его. Теодор снова вздыхает. Сам виноват, конечно, понадеялся на сознательность пятилетнего ребенка… Он снова смотрит на Сесила. – Познакомишь с другом? – Это Каин, – поняв, что его не будут ругать, Сесил явно ободряется. – А это Теодор, мой братик. Он хороший. Теодор качает головой. – Поблагодари за яблоко и пойдем, нам пора возвращаться в Мист. И больше никогда так не делай, ты заставил меня волноваться. Каин, тебя проводить домой? – Не надо, – тот поднимается на ноги. – Я тут рядом живу. На вон той, – он показывает пальцем, – улице. Сесил, придешь еще в Барон, заходи ко мне. Дом с кованным забором и синей калиткой, не перепутаешь. Он соскакивает с мостков на берег, оборачивается и машет рукой, и Сесил с неожиданной энергией машет ему в ответ. «Ну что ж, по крайней мере, он нашел себе настоящего друга», – думает Теодор каждый раз, когда Сесил напрашивается с ним в Барон. Знакомство, начавшееся так по-дурацки, неожиданно перерастает в настоящую дружбу, ничуть не меркнущую от редких встреч. Теодор никак не может решить, одобряет он ее или нет, учитывая, что именно у Каина Сесил учится пакостить. Однажды они вдвоем обносят яблочный сад самого градоначальника, и только жалобные глаза и нытье о несчастной сиротской доле спасают Теодора от его гнева. В другой раз, рыбача, мальчишки вытаскивают из реки электрорыбу, и пока Каин колет ее своим тренировочным копьем, а Сесил пытается залечить до смерти белой магией, она чуть не поджаривает обоих. Еще в числе совместных подвигов поход в подземный водовод под Бароном, к счастью, не состоявшийся – Каин так и не добывает ключ – и попытка покататься на казенных чокобо, стоящих на балансе ратуши. Каждый раз, отправляясь с братиком в Барон, Теодор ждет новых приключений, и обычно не разочаровывается. Но все же Теодор не хочет пресекать эту дружбу. Он рад, что Сесил отыскал кого-то, кто стал для него по-настоящему близким, и даже немного завидует ему – у самого Теодора нет ни одного друга, так, приятели, с которыми ничего не обсудишь и даже кружечку в баре не пропустишь… К тому же, несмотря на все пакости, влияние Каина на брата ему скорее нравится: с ним Сесил становится отважнее, решительнее, учится принимать – пусть и дурацкие – решения и отвечать за свои поступки. Потом к их компании добавляется девочка, Роза, они принимаются пакостить втроем, а Теодор окончательно задумывается о том, чтобы переселиться в Барон. Но не спешит: все надеется, что в Сесиле тоже проснутся навыки призывателя. Сам он заключил договор с черным драконом уже почти взрослым, это очень поздно, и Теодор надеется, что Сесилу повезет больше. И поэтому не спешит переезжать. После десятого дня рождения Сесил становится замкнут и угрюм. Теодору хочется потормошить его, попытаться выяснить, что в его сердце, но он помнит себя в этом возрасте – раненный смертями родителей, оказавшийся один с младенцем на руках, мучимый непонятным голосом – разве не вел он себя еще хуже, разве не был той еще злюкой? И пусть жизнь Сесила несравнимо проще его жизни, это ведь не значит, что у него нет своих проблем. Похоже, тот проходит какую-то важную черту в своей жизни, какой-то свой поиск. Он забрасывает занятия белой магией, целыми днями бродит один в лесах между Мистом и Туманной Пещерой, и даже его вечный свет, такой яркий, такой согревающий всех, кто оказывается рядом с ним, словно тускнеет. Это последнее обстоятельство беспокоит Теодора, но куда больше его волнует другое: голос, то и дело мучивший его с самой смерти матери, наконец-то уходит совсем, и Теодор понимает, что привык к нему и даже как-то привязался. «Он понял, что бесполезно пытаться повлиять на меня? – размышляет он. – Или я попросту стал слишком взрослым?» Он то и дело прокручивает в голове слова отца – «Ты лунное дитя, Теодор, а это значит, что ты уязвим к некоторой темной и опасной магии» – и ему все время кажется, что он что-то упускает, забывает что-то важное, так что он возвращается воспоминаниями к первому появлению голоса, к тому, как его прогнал крик Сесила, к тому, как позже брат становился его якорем в борьбе… Что-то беспокоит его даже сильнее, чем взросление брата, но Теодор никак не может понять, что именно, не может собрать мозаику воедино, и в конце концов решает, что уход голоса – благо, над которым не надо размышлять. – В Бароне набор темных рыцарей-курсантов, – говорит Сесил однажды вечером во время приготовления ужина. – Я хочу завербоваться. Теодор продолжает чистить рыбу. – Дурацкая шутка, Сесил. – А я не шучу, – братик дочищает последнюю картофелину, берет доску и начинает нарезать картошку соломкой. – Я долго думал и решил, что хочу стать темным рыцарем. Теодор откладывает нож, поворачивается к Сесилу. Тот очень бледный, очень сосредоточенный и, похоже, действительно не шутит. – А как же белая магия? У тебя природный талант, ты один из самых одаренных в Мисте! – К черту ее, – сумрачно отвечает Сесил. – Это специализация девчонок и слабаков. Эти слова, такие неожиданные из его уст, заставляют Теодора подойти к брату вплотную и заглянуть ему в лицо. – А с каких это пор ты презираешь девчонок?.. Сесил краснеет, отворачивается и принимается кромсать картошку уже совсем ожесточенно. – Я хочу быть воином, хочу сражаться. Каин в прошлом году завербовался в драгуны, так его уже в рейды на монстров брали. Я себя жутко беспомощным по сравнению с ним чувствую, да и хватит в нашей троице одного белого мага. – Ах вот в чем дело. Ты решил зарыть талант в землю из-за Каина? Слушай, он мне нравится, но это перебор. Сам Каин ничем не жертвовал, становясь драгуном – у него-то именно к этому склонности. И ты жертвовать не должен. – Дурацкая белая магия – никакая не жертва, – запальчиво возражает Сесил. – Хорошо тебе судить, ты как жахнешь, да и дракон у тебя есть! А я не призыватель, если на меня нападут монстры, что я им, Эсуну наколдую? – Есть же Святость… – Сам учи свою дурацкую Святость! А я буду темным рыцарем! Теодор вздыхает и решает подъехать с другой стороны. – Тебе придется переселиться в Барон, жить в казарме… – Ну и отлично. Тошнит уже от этого Миста, три улицы, двадцать домов, в одном углу жаба квакнет, в другом ей свинья хрюкает в ответ. Тоже мне, деревня призывателей, дыра мира. Вот ты самый сильный черный колдун в этой дыре, и что? Кто о тебе за ее пределами знает? Эти слова неприятно уязвляют Теодора, и, наверное, по лицу это заметно, так как Сесил резко сбавляет обороты: – Подумай сам, это и для тебя возможность. Я уеду в Барон, буду служить. А тебе тоже больше не придется меня нянчить. Сможешь уехать в Мисидию, с тамошними колдунами силой помериться. Или жениться. Вон Мина, торговкина дочка, мимо нашей калитки по три раза на дню ходит, думаешь, я не замечаю? Теодор возвращается к чистке рыбы. – Я не женюсь. – Из-за меня? – спрашивает Сесил, и Теодор качает головой. Он не считает необходимым посвящать младшего брата в некоторые нюансы своей личной жизни, поэтому коротко отвечает: – Просто это не для меня, но ты не переводи тему. С чего ты вообще взял, что у тебя получится? Ты же никогда не тренировался с мечом! Сесил резко краснеет, словно ему в лицо бросили пригоршню углей. – Тренировался. Я брал твой эбеновый меч… – Ты брал эбеновый меч?! Он же колдовской! – Не ори только, – просит Сесил. – Если им просто махать, он ничем не отличается от обычного. Должен же был я хоть как-то научиться защищать себя от монстров. Белая магия в этом бесполезна. Теодор вздыхает. Разговор идет по кругу. – Ладно уж, я подумаю над этим, хотя я все еще считаю, что ты совершаешь ошибку. Сесил радостно улыбается и пересыпает картошку в кастрюлю. А ночью, лежа без сна, Теодор решает – а пусть попытается. В конце концов, отступить никогда не поздно, а он, Теодор, поддержит братика в любых его поисках себя – пусть ищет, сколько надо. Да и действительно, почему бы самому не воспользоваться этой возможностью, не посетить Мисидию, Трою, Эблан? В сущности ведь, Сесил, прав – пока Теодор сидит в Мисте, никто не знает о его могуществе, да и он ничего не знает. Он засыпает и снится ему почему-то голос. Но проснувшись, Теодор не слышит ничего. Последующие годы они с Сесилом общаются преимущественно по переписке. Теодор путешествует: долго живет в Мисидии, волшебном центре мира, совершенствуя свое искусство, посещает храмы Трои, пещеры Эблана, нанимается придворным колдуном к фабульскому королю. Из деревни на двадцать домов его мир разворачивается до целой карты, континентов и островов, Теодор хранит в памяти вкус еды Дамциана, звук кузнечных молотов Мифрила и колодец в Агарте, который, говорят, ведет в самые глубины земли. Иногда он заезжает в Барон и видится с Сесилом и его друзьями, воочию наблюдая, как те меняются. Его братик взрослеет, становится сильнее, мужественнее и суровее, его друг Каин превращается из шебутного мальчишки в волевого, решительного и прекрасного мужчину, а Роза учит Святость и начинает носить платья с глубоким декольте. Это странно: сам себя Теодор все еще видит совсем молодым и с трудом осознает, что ему совсем скоро будет уже тридцать. Что не видно на встречах, он узнает из писем. Сесил пишет сухо и немногословно, но это не обижает: Теодор сам не склонен к сантиментам в переписке. Брат стремительно растет в своем мастерстве темного рыцаря, в неполных девятнадцать лет становится капитаном и ужасно этим гордится. Он метит на место главнокомандующего войск Барона, и Теодор поддерживает его в этом стремлении. Один раз он уже ошибся с определением настоящего таланта Сесила, так что теперь настроен одобрять даже самые безумные его планы. Однажды от Сесила приходит письмо, и, открыв его, Теодор сначала удивляется, а потом пугается. Потому что вместо обычной короткой записки с перечислением новостей Сесил неожиданно присылает длинную, путанную, полную отступлений и размышлений исповедь аж на одиннадцати листах. Такое впечатление, что в нем прорвалось что-то, что он очень долго старался сдержать, и Теодор очень быстро понимает, что именно. «Мы договорились о встрече после дежурства, но я пришел немного раньше и видел, как они целовались. У меня словно внутри что-то умерло, я даже морду ему не набил, хотя должен был. Просто развернулся и ушел, а на следующий день сказался больным и не пошел на построение». «Я понимаю, в чем дело, я же не дурак. Пока я сидел сиднем в этом идиотском Мисте, они там в Бароне общались вдвоем, узнавали друг друга, она ему ушибы лечила. Я переехал в Барон, но слишком поздно, я уже не смог заменить его в ее сердце». «Пустота эта дурацкая еще. Я все думаю: как я теперь с ними общаться буду? Как буду говорить с Каином и знать, что только утром он целовал Розу? Как смотреть на Розу и скрывать, кто она для меня? Это какой-то отрыв от всего, братик, словно я в темноте завис». «Наверное, они поженятся скоро, а я вообще не знаю, что мне делать теперь. Я темный рыцарь, я хочу отнять ее и присвоить себе, но мне не хватает смелости. Хотя может быть…» Теодор откладывает письмо. Сейчас, в этот самый миг, он прекрасно понимает Сесила и понимает, что он имел в виду, когда писал о пустоте. Сам Теодор тоже ощущает пустоту, которая медленно, словно из проколотого мешка, наполняется горечью. С его стороны строить какие-то надежды было еще глупее, чем со стороны Сесила, невероятно глупо, он ведь даже не входит в их троицу, не общается тесно ни с кем, кроме брата. Только и видел Каина с Розой, что во время редких визитов в Барон, но этого, оказывается, хватило, и сейчас Теодор ощущает тупую боль. Больно, черт побери… Наверное, стоило бы приехать в Барон, поддержать Сесила в этот трудный миг… Беда в том, что Сесил уже не ребенок. И вряд ли Теодор сможет чем-то ему помочь. Когда гремит гром, Теодор снова служит королю Фабула и только из слухов узнает, что Барон напал сначала на Мисидию, а потом на Дамциан, и похитил Кристаллы. Говорят, что нападения были совершены с помощью воздушных кораблей, говорят, на стороне Барона сражались темные рыцари и ни одного драгуна, и Теодор замирает в болезненном оцепенении, ожидая новостей. Потом с горы Хоббс приходят Янг, измученный Каин, молодой дамцианский принц, Роза и девочка из Миста, которую Теодор не помнит – она родилась уже после того, как он уехал странствовать. Все пятеро в один голос утверждают, что за нападениями стоит Сесил, что это именно он по приказу короля разрушил и разграбил Мисидию и Дамциан. Теодору не хочется верить, но один взгляд в глаза Каина развеивает его сомнения. Каин думает, что следующим будет Фабул. Теодор думает, что настало наконец-то время для любящего братского вразумления с помощью ремня. К нападению оказываются не готовы оба. На стороне темных рыцарей невероятное количество монстров, а это может значить только то, что Сесил связался с кем-то из Архидемонов. За это мало выпороть, за это стоило бы придушить, но пока Теодор отбрасывает мысли о воспитании брата, отражая атаку за атакой. Землетрясение, Био, Вспышка, Землетрясение, Био, три стихии разом, помогла бы статусная магия, но вот беда – как раз ее-то Теодор так и не освоил… Рядом сражается Каин, он очень сосредоточенный, он выбирает одну цель и бьет ее копьем до тех пор, пока она не истечет кровью, и Теодору хочется схватить его за руку, развернуть к себе и попросить успокоиться, но он знает, что не имеет права. Пусть они сейчас почти в одной и той же ситуации – лучший друг может быть таким же родным, как и брат – но переживают ее совершенно по-разному. Когда они вынуждены отступить в Кристальную комнату, у Теодора почти не остается сил. На одну Вспышку, и за этот долгий выматывающий бой он почти доходит до того уровня отчаяния, чтобы направить эту вспышку туда, куда следует. Их окружают; монстры расступаются и вперед выходит, держа темный меч в опущенной руке, Сесил. Он обычный. Не смеется злодейским смехом, не стремится выпустить им всем кишки, но Теодор вдруг вспоминает, каким он был в самом раннем детстве, как исцелял букашек и цветочки, и ему кажется, что личину его брата натянула какая-то незнакомая и опасная тварь. – Какое приятное общество, – Сесил мягко улыбается, но в этой улыбке больше нет доброты. Да и когда она вообще в последний раз чувствовалась в Сесиле? – Милая Роза. Каин, мой друг. И ты, дорогой брат. Попробуете остановить меня все вместе? Каин выходит вперед, наставляет копье ему в грудь. Копье не трясется, и Теодор думает о том, что с такой силой воли Каин, может быть, даже победит. Сесил поднимает меч и его улыбка тускнеет. – Я не хотел бы этого, – говорит он. – Но ты червь, Каин, и стоишь на моем пути. Мне придется отправить тебя в то гниющее чрево, откуда ты вышел. Теодору кажется, что Вспышка поразила его самого. Но это всего лишь искра от столкнувшихся клинков. Каин сидит в кресле и исподлобья смотрит на него. Его лицо почти скрыто за спутанными золотистыми волосами, и можно притвориться, что на нем нет ссадин и порезов. Рядом с Каином на полу – бутылка, уже полупустая. Теодор мечется по комнате, из угла в угол, ему страшно хочется остановиться, но он не может. – Ладно, я виноват. Но отец виноват еще больше! Он предупреждал меня, он говорил, что я – лунное дитя и подвержен влиянию голоса, но он и словом не обмолвился, что это значит! Я всегда думал, что это как-то связано с моей магией, мне и в голову не приходило, что Сесил тоже может пасть его жертвой! Я бы предупредил его, я бы помог ему – если бы отец выразился хоть чуточку определеннее! – Заткнись, – устало произносит Каин, тянется к бутылке, но передумывает на половине движения. – Все равно сейчас нет никакой разницы, сам он действует или по чьей-то указке. Он забрал Кристалл, он забрал Розу, и я боюсь подумать о том, что он может с ней сотворить. Я большую часть своей жизни доверял Сесилу, он был моим другом, но это, Теодор, не мой друг. То, с чем я дрался вчера – это какая-то тварь, воплощающая всю тьму на свете, и надо придумать, как не позволить этой тьме захватить мир, а не сокрушаться. Теодор наконец-то останавливается. Сверху вниз смотрит на Каина; его захлестывают мысли, на сей раз не имеющие к Сесилу никакого отношения. «Роза далеко, и, может быть…» Теодор с усилием отводит взгляд, смотрит на бутылку и заставляет себя думать о важном. – Победить тьму может только свет. – Ой, сейчас отобью у него Розу, и пусть закидает его Святостью, – саркастично произносит Каин и все-таки берет бутылку, делает большой глоток. – Я долго жил в Мисидии… – теперь Теодор смотрит в окно. Куда угодно, лишь бы не прямо в глаза, потому что если Каин вычитает в его взгляде его мысли, это сделает только хуже. – Там есть одна легенда… На самом деле это часть большей легенды, но вся она нам сейчас не нужна. А интересующий нас кусок говорит о том, что кто поднимется на Гору Испытаний и очистится, тот станет воином истинного света, паладином. Может быть, это наш шанс. – Кто-то туда поднимался? – отрывисто спрашивает Каин, и Теодор разводит руками. – При мне никто. Но это Мисидия, я не помню ни одного случая, когда тамошние легенды наврали бы. Каин молчит, и, скосив на него взгляд, Теодор видит, что он в глубоких раздумьях. – Что за тупость?! – кипятится Каин, рассматривая сияющее копье. – Почему оно само насылает на врагов какую-то магию? Что это вообще за кретинский гибрид, паладин-драгун? Это все равно, что мечник-черный маг… Ой, точно, у нас же есть уже один такой! – Тебе нельзя ругаться, – хмыкает Теодор. – Ты теперь воин истинного света. – Гребаного света, – бормочет Каин достаточно тихо, чтобы не услышали отставшие близнецы и Теллах. – Серьезно, это была твоя идея. Это из-за тебя у меня теперь уродливая голубая броня, белая магия, пуляющееся заклятиями копье и сил как у чокобенка! И еще этот двойник из зеркала украл мой шлем, что мне теперь делать, если меня по голове стукнут?! Или паладинам голову беречь не надо? Теодор фыркает: – Успокойся. Навыки вернутся, магию освоишь, она несложная. С копьями ты с детства учился обращаться; откуда такая истерика сейчас? – Это предполагалось, как способ его победить, – Каин не называет имени, но свет солнца на миг словно тускнеет. – Но сейчас он может прийти и просто взять меня тепленького. – Тут четыре мага, и все весьма могущественные, – отвечает Теодор. – Не дадим уж тебя в обиду, будущий спаситель мира. Каину очень хочется послать его, по лицу видно, но он молчит, гневно пылая ушами, и Теодор помимо воли улыбается. Они все время на полшага отстают от Сесила, и Теодору приходится прилагать немалые усилия, чтобы помнить брата таким, каким он был, а не каким стал. Каждый вечер, перед тем, как лечь спать, он воскрешает в памяти прошлое, улыбку маленького доброго мальчика, тепло его рук, когда он исцелял ушибы, и со временем приходит к жуткому, но очевидному выводу: ему не стоило сопротивляться голосу. «Лучше бы это был я», – думает Теодор, лежа в темноте с открытыми глазами. Лучше бы это он спутался с Архидемонами, собирал Кристаллы, а Сесил противостоял ему плечом к плечу со своим лучшим другом. Теодору роль всеобщего зла подошла бы куда больше, ему не пришлось бы отказываться от света – он, если подумать, никогда не был особенно хорошим человеком. Зато все было бы на своем месте. Каин бы не страдал так, как страдает сейчас, вынужденный раз за разом оборачивать копье против одного из самых дорогих своих людей, а у Сесила хватило бы сил остановить брата. Он побеждает их сейчас, будучи один; на что он был бы способен с поддержкой друзей и ведомый светом, а не тьмой, Теодор боится представить. Он, наверное, мог бы сам стать спасителем мира. Но ничего: Каин тоже неплохо справляется. – Ты о чем-то хочешь меня спросить? Теодор не смотрит на Фусойю, если честно, ему вообще хочется, чтобы старик сгинул подальше. Наверное, кто-то другой, узнав, что «лунное дитя» в словах отца не было метафорой, накинулся бы на новоявленного дядюшку с расспросами, но Теодор бы лучше вернулся назад во времени и поговорил с отцом. Прежде всего о том, почему тот не сказал правду. Но он все же спрашивает: – Как разбить заклятие, которое Земус наложил на Сесила? – Только сам Сесил сможет это сделать, – отвечает Фусойя. – В момент, когда он будет ослаблен и побежден, ослабнут и узы, держащие его, и если его воля будет сильна, Земус не сможет его удержать. – То есть тебе все-таки надо выдрать его ремнем, – вклинивается Каин. У него совершенно непроницаемые глаза: он так устал от этого противостояния, что не имеет больше сил на что-то надеяться. Смотреть на него такого больно, и Теодор пытается оказать ему всю поддержку, которую может, хотя знает – единственное, что сможет ему помочь, это окончание этой войны. Фусойя обращает внимание на Каина: – Славный драгун… На тебя возложены надежды Луны и Голубой Планеты. В тебе нет лунарианской крови, но… – …но я делаю все, что могу, и так далее, и так далее, – грубо обрывает Каин, и Теодор рад, что не ему одному неприятен старик. – Как будто у меня был богатый выбор, – он оборачивается к Розе, Ридии и Эджу. – Эй, кто-то хочет мою роль спасителя мира? Кто-нибудь? Ридия хихикает, Роза качает головой, Эдж, кажется, всерьез раздумывает над этим предложением. – Толпа желающих, – Каин тычет пальцем за спину. – Целая очередь, не протолкнуться. Теодор не выдерживает и тоже смеется. Фусойя сокрушенно качает головой. – Ты еще так юн, драгун. Тебе еще предстоит понять: в мире не бывает случайностей, и если эта роль выпала тебе, значит, так было нужно. – Давай ты потычешь копьем в лучшего друга, а я расскажу тебе про предназначение? – взрывается Каин и одним прыжком уходит далеко вперед, подальше от них. Теодор смотрит ему вслед, ему хочется догнать и успокоить, но мимо него пробегает Роза. Магия собирается на кончиках пальцев: Теодор думает о солнце и реках лавы, виденных в королевстве гномов. Но одновременно он не может забыть другое: тепло крошечной ручки брата, исцеляющей его разбитый нос. Из-за этого Вспышка получается слишком кривой и слабой, такой только гоблинов разгонять, но Каин наносит удар с ним одновременно, и, уходя от его копья, Сесил попадает пусть под слабое, но все же заклинание самого сильного черного мага Миста. По черному шлему ползут трещины. Теодор не успевает испугаться, что всерьез искалечил брата, как тот стаскивает бесполезный шлем, бросает его на пол, обводит их взглядом – и в этом взгляде вдруг что-то проясняется. Пол трясется. Вавилонский Гигант, самое уродливое порождение Земуса, разрушается, еще пара минут – и все они будут погребены под обломками, но Теодор смотрит в светло-голубые глаза брата и не может отвести взгляд. Фусойя выходит вперед. – Ты помнишь, кто ты? – Сесил Харви… – шепчет он. – Я не хотел. Я не хотел! Спрятав лицо в ладонях, он плачет. Каин роняет копье и беспомощно смотрит на Теодора. Тот хочет кинуться к брату, но Фусойя опережает его, кладет руку Сесилу на плечо: – Ты хочешь отомстить ему? Сесил сквозь слезы кивает. – Не кажется ли вам, что нам надо уносить отсюда ноги? – подает голос Эдж, с опаской глядя на змеящиеся по стенам трещины. – Давайте выберемся наружу, пока эта рухлядь не сложилась, а потом уже будем решать, кто мстит Земусу, а кто мир спасает. Сесил поднимает мокрую от слез ладонь, показывает на дверь. – Туда, там лестница, три пролета, коридор и выход. – А ты? – Теодор бросается к нему, намереваясь, как в детстве, утащить его на руках, но Каин обхватывает его поперек груди и останавливает. Сесил качает головой. – Я уйду через портал на Луну. Мне нужно… поговорить кое с кем о червях. – Я пойду с ним, – Фусойя тоже показывает посохом на дверь. – Вперед, чего вы ждете? Теодор сбрасывает руки Каина, кидается к брату, но Каин с неожиданной силой хватает его за плечо, разворачивает к себе – и изо всей силы бьет кулаком по лицу. Каждую ночь их путешествия по Луне в поисках Земуса Теодору снится детство. Сесил – уродливый несмышленый монстренок, лежащий в колыбели и пытающийся ухватить его палец. Сесил – крошечный мальчик, склонившийся над сломанным цветком. «Цветочку больно, я хочу помочь!» Сесил, сидящий на деревянных мостках рядом с маленьким Каином и грызущий подаренное им яблоко. Сесил, наблюдающий за магическими тренировками Теодора. Сесил, взахлеб рассказывающий об очередной проделке их троицы. Сесил, без труда мирящий уже готовых подраться сверстников… Когда он остался один на один с Земусом, почему Теодора не было рядом с ним, как сам Сесил был всю жизнь рядом с Теодором?! Не в силах выносить этих мыслей, Теодор выползает из палатки к костру. Сидящий перед ним Каин поднимает на него глубокие, темно-синие, полные тоски глаза, хлопает рукой по земле, и Теодор садится вплотную к нему. И они долго, до самого рассвета, молча сидят рядом, вынужденные вдвоем тащить один и тот же невыносимый груз. Теодора шатает. В нем не осталось ни капли магии, даже его дракон ушел, потому что Теодор не мог больше поддерживать его присутствие в этом мире. Огонь Зеромуса медленно гаснет: им понадобилось все, что у них было, чтобы справиться с ним, но они справились. Каин садится на гладкий зеркальный пол, вытирает кровь из расцарапанной щеки. Роза подходит к нему, болезненно морщится и прижимает к его лицу ладонь. Теодор отворачивается. С трудом – ноги еле держат – подходит к Сесилу, лежащему ничком на полу, протягивает ему руку. – Вот и все. Все закончилось, братик. Тот хватается за его руку и, опираясь на нее, встает. Он такой легкий, такой хрупкий, столько переживший – и Теодору кажется, что сейчас он должен стать для Сесила костылем, подпоркой, опираясь на которую тот смог бы вернуться к нормальной жизни, без голоса Земуса в голове. – Ничего не закончилось, – шепчет Сесил, и за свисающими прядями пепельных волос не видно выражения его лица. – Ты же слышал, что он сказал. Он – ненависть, которая всегда рядом. Он вцепился в меня, потому что я наполовину лунарианец, но захватил меня окончательно, раздув мою ревность из-за Розы. И пока во мне живут гадкие чувства, я остаюсь темным рыцарем и уязвим к его влиянию. Он говорит так тихо, что его слышит только Теодор. Потом поднимает голову, отбрасывая волосы с бледного печального лица, смотрит на Каина, который уже поднялся на ноги. – Прости, друг. Я виноват перед тобой. Каин молчит. Сесил поворачивается к Фусойе. – Я не могу вернуться на Голубую Планету: я все еще опасен. Скажите, могу ли я присоединиться к моим сородичам-лунарианцам в их сне? – Да, – отвечает тот. – Это твой дом. Теодор мог бы попросить его не уходить, и мог бы это сделать Каин, но оба ничего не говорят. Теодор знает, что брат сейчас делает правильный выбор, может быть, самый правильный из возможных. Сам Теодор на его месте поступил бы точно так же. Другое дело, что разве он только что не пообещал себе быть опорой брата? Он вздыхает. – Я тоже пойду с Сесилом. – Что? – переспрашивает Эдж. – Ты это, не дури. Мы столько бок о бок прошли, с такими врагами дрались – а теперь ты хочешь просто сбежать? – Теодор, не надо, – просит Каин. – Мы стали друзьями, и я не хочу тебя терять. Теодор смотрит на него, видит, как он обнимает за плечи Розу, и ощущает такую знакомую горечь. Интересно, если бы это он попал под контроль Земуса, могло бы все обернуться по-другому? Вряд ли, конечно, ведь тогда они были бы врагами. А так – у него есть их общая борьба против зла, ночи у костра, долгие разговоры в пути, да хотя бы тот удар в Вавилонском Гиганте… Каин искренен сейчас, он действительно считает его другом и действительно не хочет терять. Беда в том, что Теодору мало его дружбы, а большего ждать не приходится. Так не пора ли им разойтись в разные стороны, пока дух Земуса-Зеромуса не уцепился за ревность и желание и в нем тоже, как и в Сесиле? Он не может объяснить этого, поэтому просто говорит: – Я сохраню твой образ в моем сердце, но сейчас я должен быть с братом. – Не стоит, – отвечает Сесил, и по его интонации кажется, что он сейчас расплачется. – Я не хочу, чтобы ты жертвовал жизнью… – А кто говорит о жертвах? – фыркает Теодор. – Это ты первый сказал, что для меня тесен Мист. А сейчас для меня и время стало тесным. Сам подумай, разве не здорово будет проснуться через сто лет и увидеть, как изменился мир? Сесил смотрит на него, а потом, как в далеком детстве, берет его за руку.