Три года

      Меня в это кафе загнал дождь и привычка приходить раньше назначенного времени. Если бы знал, кого здесь встречу, предпочел бы промокнуть.       - Малютка… Малютин, ты ли это?!       Только неожиданность окрика и старая кличка, к которой за три года я привык, не дали подпрыгнуть в испуге и доставить наслаждение уроду, обращающемуся ко мне. Правда, «урод», это сильно сказано. Пашка Корчагин, три года назад он перевелся к нам в институт сразу на третий курс и стал «первым парнем на деревне». Весельчак, спортсмен и просто красавец, за летнюю практику он покорил весь курс и меня. Ничего не смог с собой поделать, просто не было шанса.       Пашка сразу же определил меня себе в друзья, взял шефство над малюткой, так он говорил своим друзьям, повсюду таская меня за собой. У нас было почти взаимовыгодное сотрудничество: я, заучка-ботаник, помогал ему с написанием курсовых, а он подтягивал меня по физподготовке и не давал отколоться от коллектива, заставляя принимать участие то в КВНе, то в студенческом театре, а то и таская в походы.       Поэтому и неудивительно, что я, натуральный гей, влюбился сразу и бесповоротно и до сентября успешно скрывал недружеские чувства, что вызывал у меня зеленоглазый блондин, гордость института. Правда, потом спалился по глупости на вечеринке, устроенной первокурсниками. Именно тогда, выпив для храбрости, я признался, что он мне нравится, и с того момента моя жизнь превратилась в ад. Нет, Пашка на мое признание не рассмеялся, просто на следующий день началась травля: словами, кулаками, тычками в спину, подножками, откровенным игнором и презрительно-брезгливыми взглядами.       Каждый спешил выслужиться перед Корчагиным и считал своим долгом поддеть извращенца, покусившегося на святое. До большого вредительства не доходило, но и того, что было, мне хватило по самое не могу. Больнее всего было от того, что, несмотря на всё, что он со мной делал, я продолжал его любить.       Все это пронеслось у меня в голове за какие-то доли секунды. А Пашка, вскочив из-за столика, уже тащил меня за собой, усаживал напротив себя и делал заказ подбежавшей официантке и при этом продолжал говорить, радостно-оживленно скалясь своей голливудской улыбкой:       - Чаю для моего друга, горячего, – и уже мне: – Угощаю, а то продрог весь. Знаю я, какой ты мерзляк, вечно даже при плюс пятнадцати мерз. Это так здорово, что мы встретились. Я же сюда случайно забежал, был неподалеку. А тут дождь. Это знак, Малютин. – Официантка принесла заказ и поставила передо мной дымящуюся кружку, рядом на блюдечке лежал пакетик с сахаром. Я машинально надорвал его и, высыпав в чай, стал аккуратно размешивать. Смотреть на необычно доброжелательного Корчагина совершенно не хотелось. А он словно не замечал моего отрешенного состояния, продолжал говорить: - Ты знаешь, я ведь после института долго тебя искал, ты же сразу после получения диплома исчез. Даже на вечеринку по случаю окончания не пришел. И вот спустя полгода мы с тобой встретились. Как хорошо, что я не прекратил поиски. Я даже к тебе домой ходил, но твои родители спустили меня с лестницы, представляешь.       - Зачем?       - Что?       - Зачем ты меня искал?       Он на миг замолчал, а я все так же делал вид, что поглощен перемешиванием сахара. Ждал. И дождался.       - Я тебя люблю.       Ложка, которой я размешивал чай, замерла.       - Что, прости?       - Я тебя люблю. С третьего курса я влюблен в тебя, Малютин.       Поднимаю взгляд. Его лицо сосредоточено, а зелёные глаза смотрят серьезно и… с нежностью? Бред. Как можно говорить о любви, если в течение трех лет с его подачи надо мной издевался если не физически, то морально почти весь поток. Если от него мне прилетало столько, что ночами, свернувшись на кровати в позе эмбриона, я выл от боли в растерзанной душе. Ненавидя себя за то, что продолжаю любить его. Чувствуя, что с каждым разом, стирая с губ кровь или втягивая голову в плечи от ядовитых слов, я терял себя, превращаясь в ничто – пустое место. Это и есть его любовь?       - Корчагин, ты бредишь, - озвучил я свои мысли. – Ты издевался надо мной три года.       - Малютка, послушай…       - Не называй меня так.       - Хорошо, только выслушай меня, умоляю.       - У тебя есть пара минут. - Ненавижу себя за слабость, но не могу отказать человеку с таким просящим взглядом. Особенно Пашке Корчагину. Особенно тогда, когда он серьезен и несет откровенный бред. А он явно воодушевился моим согласием. Вон, какой надеждой засветились его глаза. Ну-ну, послушаем, главное, суметь удержать себя в руках.       - Понимаешь, Малютка… Малютин. Я ведь стопроцентный натурал, мне всегда бабы нравились и вдруг… ты. Я тогда в шоке был от того, что меня откровенно вело от твоих ключиц, от твоих глаз и губ. Да, я повел себя некрасиво, но и ты пойми - мы же были детьми, многого не понимали, и дети по своей природе жестоки. Что с нас можно было взять! Если парню нравится девочка, он дергает ее за косички, а мне понравился… парень.       - Детьми?! Что ты несешь. Человек осознает свои действия и несет за них ответственность с восемнадцати лет! - Во мне клокотала не выплеснутая и запертая на несколько лет злость. – И на что ты надеялся, говоря мне о любви? Что я только из-за этих слов прощу тебе все издевательства и мы заживем долго и счастливо?       - Но ведь ты любишь меня. Ты сам признался мне и терпел все три года, - почти уверенно проговорил Пашка, а я чуть не подавился воздухом от наивности заявления. А он, словно не видя моей реакции, самозабвенно продолжал: - И я ценю твою преданность. Я абсолютно серьезен и отвечаю за свои слова. Я люблю тебя и готов доказать тебе искренность своих чувств, и я не отступлюсь. Только дай мне шанс, я...        - Я, я, я, я... Всегда только «Я». Ты редко когда вставлял в свою речь «ты» или «мы». И ты прав, три года назад мое сердце стучало только для тебя, мои глаза видели только тебя. Думаю, прикажи мне прыгнуть с крыши, и я бы это сделал не задумываясь. Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти благодаря твоей «детской» выходке. Я до сих пор без содрогания не могу вспоминать последние три года и до сих пор удивляюсь, как смог доучиться и получить диплом. И сейчас, слыша от тебя признание в любви, я воспринимаю это как очередную издевку. Так не любят. Над теми, кого любят, не издеваются, не избивают, ими дорожат, ради них сворачивают горы, а не макают головой в унитаз. Нет, я могу понять, что ты был в шоке от того, что тебе нравится парень, и что таким варварским поведением ты пытался доказать себе, что все это неправда, что ты нормальный. Но я никогда не поверю, что на осмысление и принятие себя у тебя ушло три года. Ты либо тормоз, либо садист, но в любом случае грош цена твоим словам о любви.       И как всегда, когда меня захлестывали эмоции, грудь сдавило и катастрофически стало не хватать воздуха. Хотелось завыть и устроить погром, выплескивая ярость. В голове среди хаоса из боли и бессилия билась только одна связная мысль: «Почему? Почему? Почему?!»       На плечо легла рука, и от нее разошлось тепло, что мгновенно успокоило бурю, бушевавшую в моей душе.       - Прости, я опоздал. Все в порядке?       - Да, - я непроизвольно потерся щекой о горячую ладонь, на губах появилась улыбка. Так всегда было, когда рядом оказывался Олег. - Просто встретил… одногруппника.       Он понял меня с полуслова,       - Идём или остаемся?       - Идём, - положив на стол сто рублей, я поднялся. Думаю, Паша уже всё понял, но упрямо сжатые губы сказали мне, что парень так просто сдаваться не собирается. Но мне-то уже было всё равно. – Паша, мой тебе совет, не зацикливайся на прошлом, отпусти. Если ты меня любишь, то навсегда исчезнешь из моей жизни, это сделает меня счастливым. Прощай.       Больше я не сказал ни слова. Да и что ещё можно было добавить, если после того, как я повернулся спиной к сидящему за столиком бывшему одногруппнику, сразу же забыл о его существовании.       Мы вышли из кафе. Ого, а дождь-то уже закончился, в воздухе была только свежесть обновленного дня.       Я немного задержался на крыльце, дыша полной грудью и с щемящей нежностью глядя на профиль остановившегося впереди парня.       - Олег, - позвал я. Он тут же оглянулся.       - Что, родной?       Тепло в ореховых глазах в который раз омыло мою душу.       - Я тебя люблю.       Он улыбнулся и, на секунду прижавшись лбом к моему лбу, ответил:       - Я тебя тоже.