the hardest part of this is leaving you

— Джош, погоди. Дай мне секунду. Джозеф оставляет укулеле, откладывая его на пол рядом со стойкой микрофона, а сам утирает красную полосу крови под носом указательным пальцем. Это уже совсем не раздражает, а всего лишь отвлекает от игры. Дыхание всегда в такие моменты перехватывает, а потому петь становится очень тяжело. Нужно переждать — и всё вновь будет суперски. — Снова? — Снова. Да. В кармане на этот случай всегда припасены белоснежные одноразовые платочки. Закупать их приходится довольно часто, потому что и кровь идёт тоже часто, но это стало такой привычной частью жизни Тайлера, что он уже не обращает внимания, сколько сил, времени и денег уходит на подобные прихоти жизни. Джош смотрит на него так обеспокоенно, что Тайлера даже подташнивать начинает: ему не хочется, чтобы тот видел в нём слабость, не хочется, чтобы тот пялился на него такими глазами, которыми пялятся на умирающего щеночка — того уже не спасти, потому что он медленно, но верно падает в объятия смерти. Вот и Джозеф так же, и поэтому Джош так смотрит на него. — Я прошу тебя, — Тай выставляет вперёд ладонь — жест «стоп» — и мотает головой. — Давай без этого. Я в норме. — Я вижу, — Джош хмыкает грустно, как будто наконец смирился с тем, что Тайлер обязательно умрёт. — У тебя аж кровь из носа пошла — вот насколько ты «в норме». — Заткнись, — Тайлер шикает, выкидывая окровавленную салфетку в урну у входной двери студии. — А ты прекрати пороть чушь. У Джоша есть силы. Их мало, но они не иссякают. Он всегда был сильным, вообще-то: баскетбол в средней школе, развод родителей, а теперь вот и та проблема, с которой он был готов столкнуться уже давно, зная Тайлера — его болезнь. Но у него определённо есть силы на то, чтобы быть с ним рядом, так что он не собирается сдаваться. — А это и не чушь, Джош, всё не так уж и плохо, как ты там себе надумал, — парень поднимает укулеле, чтобы продолжить то, на чём они остановились. — У нас ещё куча, блин, работы, так что давай не затягивать. Ты ведь видел ту песню, которую я прислал тебе вчера? Тайлер бренчит несколько аккордов, пропевая мотив почти не дрожащим голосом. Джош, конечно же, читает всё, что отправляет Джозеф. Что-то интересное, что-то чертовски депрессивное, что-то даже предполагает наложение весёленькой мелодии, и всё это — написанное рукой Тайлера, такое знакомое, но всегда разное. Это поражает и убивает Джоша: лучше бы Тайлер не писал никогда. Познакомились они не так давно, вообще-то, пожалуй, года два с половиной или три назад. Тогда Дан и представить себе не мог, чем всё это обернётся. Не ожидал, что однажды Тайлер втихую принесёт ему свою песню. Самую первую и самую красивую. — Зацени, — бросил он как бы небрежно тогда, протягивая другу сложенные вдвое три листа бумаги в клеточку. Он осторожно присел на пол, головой оперевшись в кровать Джоша и глядя на него оттуда чуть сощуренными глазами. Дану уже тогда стало не по себе. Кажется, он разворачивал всё это дело будто бы наравне с запрещёнкой. — Написал… сам? — Джош бегал глазами по буквам, словам, строчкам, не желая верить. — Нет, блин, у Гертруды Стайн спёр. Сам, конечно. И это Джош запомнил навсегда. Тайлер закатил глаза, глупо улыбнулся, но глаза его выдали: словно уже в тот самый момент он понял, что жить ему светит не так уж и долго. — Ну чего ты, а? Возьми ритм, — Джозеф постукивает пальцами по деревянному корпусу укулеле, помогая. И они играют. Единственное, пожалуй, в чём у них никогда не было разногласий, — так это музыка. Тайлер и поёт, и пишет просто охрененно, а Джош пытается поспевать за ним — всегда позади, на барабанной установке. Никогда он не грустил из-за того, что он второй, что многие из тех людей, что собираются послушать их по субботним вечерам в баре, даже не знают его имени. Он всегда знал, почему так происходит. Потому что он не гений и не умрёт из-за того, что слишком талантлив для этого мира. Заканчивают они как всегда, только к полуночи. Покидая студию, в которой как обычно со временем становится дико душно, парни вдыхают прохладный ночной воздух по очереди, словно одному может не хватить, пока дышит другой. — Есть закурить? — привычно спрашивает Тайлер, чтобы никто не думал возвращаться к тому, как у него всё отстойно. Джош как всегда мотает головой, потому что он не курит. Да и Тайлер вообще-то тоже не курит, но каждый раз просит «закурить», чтобы сменить тему. Наверное, стоило бы и отругать его хорошенько, но Дан хмыкает, думая о том, как же это бесполезно. — Ко мне? Отец снова уехал на ночь. Джозеф выпускает облачко пара изо рта, прежде чем устало улыбнуться и кивнуть. Он всегда за движуху у друга; домой не хочется уже скорее по привычке, да и у Джоша определённо есть чем заняться. Посмотрят какое-нибудь глупое ночное шоу, выпьют по баночке колы или, может, пива, если у того завалялось в холодильнике, а потом отрубятся в кровати Джоша до следующего дня. У него всегда тепло, точнее, Тайлеру так кажется, потому что он всегда скучает по ощущению теплоты. У него холод изнутри так и лезет. А тут ему хорошо. Он по старой доброй традиции устраивается на диване, на котором обычно перед теликом мистер Дан смотрит футбол и разбирается в рабочих документах. Сейчас его тут нет — вероятнее всего, проводит время где-нибудь в ресторане или отеле с очередной подружкой, которую его сын обязательно возненавидит. В ожидании отошедшего в туалет Дана парень псевдозаинтересованным взглядом изучает до боли знакомый интерьер. Помнится, как ему, шестнадцатилетнему парню без друзей, было неловко и даже страшно входить в этот дом и точно так же ждать Джоша на диване, пока он на кухне болтал с отцом. Потом тот приносил им обоим газировку (Тайлер даже не помнит, какую), и они до ночи рубились в Mortal Kombat, прежде чем уснуть. Досуг не слишком поменялся, хотя они определённо уже не дети. — Что смотрим? Могу включить что-нибудь ржачное, типа «Рика и Морти», что скажешь? — на кивок Джоша Тайлер отвечает таким же коротким кивком, падая на диван рядом и протягивая другу небольшую баночку пива. Экран телевизора подсвечивает их лица красным, когда он заходит на Netflix, чтобы включить сериал, и Джош кладёт ладони на ноги Джозефа, когда тот устраивает их на его коленях. — Нормально всё? — Замечательно, — без доли иронии проговаривает Джозеф, потому что это правда. С Джошем ему всегда лучше, с Джошем ему больно и страшно почти не бывает. А если и бывает, то он всегда рядом, чтобы помочь. Даже во время рецидивов, когда не хочется ничего, кроме как приблизить болезнь — Джош всегда рядом. У Тайлера в один из таких моментов не было сил писать. Он бился из угла в угол в попытках поймать вдохновение, суку, за хвост, метался, пытаясь понять, что он делает не так и почему писать не может, и ничего не выходило. Как и всегда, вариант был только один — в слезах завалиться к Дану и говорить с ним о том, как всё безвыходно и хреново, прижиматься к нему сбоку и позволять гладить свои волосы тёмные волосы. Но и тут не сработало: Тайлеру было реально плохо. Тогда он хотел уйти. Джош делает несколько шагов следом за ним, удаляющимся. — Оставайся, пожалуйста. Тайлер. Тайлер! — Джош не любит повышать голос, редко, вообще-то, делает это, а орать на Джозефа — дело совсем херовое. Но иногда иначе просто никак. Он тянет того за плечо обратно к себе, разворачивает, пытаясь заключить в объятия, как бы тот ни сопротивлялся. — Джош, сука, пусти, — у парня срывается голос, опускаются руки, когда он перестаёт отпираться. Ему всего этого не нужно, это всё глупо и бессмысленно, ведь это не спасёт его от неизбежного. Он-то готов, а вот Джош… Он никак не подготовит его, как подготовил себя. Распродал несколько вещей, что-то отдал младшей сестре, не подозревающей даже, местечко себе присмотрел на кладбище подальше от дома. Но что он Джошу-то скажет? Что ничего страшного в том, что он умрёт? Бред, Джош гонит его с таким куда подальше. Нужно просто заставить его смириться — и никак иначе. Заставить его понять, что такова судьба, что неизбежности тоже бывают и что нет никаких вариантов для Тайлера прожить эту жизнь, как нормальному человеку. В ту ночь Джошу удалось оставить Джозефа у себя, уложить его, плачущего, в собственную кровать, перебирая его волосы, утирая слёзы и шепча на ухо, что всё будет в порядке. В ту ночь Тайлер решил, что будет делать всё возможное, чтобы объяснить Джошу, всеми возможными способами доказать ему, что он умрёт. И что всё будет в порядке. Он старается больше не срываться. Писать получается легко, точнее, вряд ли это можно назвать лёгким. Писать получается, и это главное. Джош всё ещё называет его стихи прекрасными и болезненными, люди в барах, понимающие, о чём идёт речь в песнях, подпевают и выкрикивают слова вместе с солистом, а мама тихо плачет на кухне, тоже стараясь смириться. И никто, абсолютно никто, кроме Тайлера и Джоша, не знает, что за всем этим прячется. Смерть, которую просто нужно принять. — Лучше бы я был в сраной коме, чувак, — проговаривает Джозеф, заканчивая свою вторую по счёту баночку пива, когда он и Джош лежат на кровати в его комнате и разглядывают ночное небо через распахнутое окно. — Нет, такого бы я точно не пережил. — А я бы хоть немного, но пережил. Тайлер хмыкает, а Джош закатывает глаза. — Так хотя бы не придётся всех разочаровывать. И, ну, знаешь, смотреть в глаза всем, кто знает, что я помру. — Тебе не хочется смотреть мне в глаза? Тайлер боится умереть. Не потому, что никто не знает о том, что ждёт там, в темноте, а потому, что хочет писать ещё. Хочет видеть Джоша ещё, хочет смотреть на небо, говорить с людьми, любить, ненавидеть, смеяться и плакать — заниматься всем тем, чем, по его мнению, занимаются нормальные люди. А ему не светит. Ему нужно будет умереть, потому что он когда-то решил, что писать стишки и песенки будет отличной идеей. Ладони, по-мертвячному холодные, ползут под футболку, касаясь горячей коже, вмиг покрывающейся мурашками. Джош вздрагивает, но берёт себя в руки и позволяет, потому что Тайлеру это нужно как никому — чувствовать кого-то живого рядом. Ему легко расслабиться в такие минуты, потому что легко забыть о том, что лежащий рядом медленно, но верно умирает; Джозефу легко тоже — ему нравится касаться. Но только Джоша. Друзья, любовники, соулмейты, кто-то там ещё — плевать. Пока им обоим хорошо, то какое дело, ведь так? — Не пролей пиво, а то получишь от папаши, — тихо произносит Тай, замечая, как подрагивает рука Джоша с банкой пива, когда его собственная ладонь спускается ниже. — Я скажу, что это ты виноват, — искренне усмехается Джош, чувствуя, как щёки становятся горячими; носом он мягко проводит по его виску, прикрывая глаза и шумно выдыхая через нос. — Выходит, ты обманщик, — Тайлер не перестаёт легко улыбаться и целует его шею, губами чувствуя сотни мурашек. — Как и ты, вообще-то, — Дан выдыхает снова, всё же убирая алкоголь из рук и притягивая парня к себе, чтобы уже через несколько мгновений позволить себе расслабиться и забыть обо всём. Тайлер умер лишь через полгода. Ему, если честно, уже начало надоедать так долго жить в предвкушении чего-то, и все это замечали. В первую очередь, пожалуй, именно Джош. Ему тоже тошно было от того, как Джозеф мучается — не приближающейся смертью, а тем, что она приближается слишком медленно. Но его желание стало сбываться в конце осени, когда ему было почти двадцать. Он переставал дышать нормально, потому что безостановочно блевал кровью — что уж говорить о приёме пищи. Последние месяца три он провалялся в кровати, а потом — и вовсе в больнице. Мама постоянно привозила сыну какие-то фрукты, сладости, но он, конечно, ничего не ел и отдавал другим пациентам. Ему принесли ноутбук, чтобы по возможности продолжал обучение, книги с его полки, самые любимые и перечитанные не по одному разу; но этот идиот не переставал сочинять. Он писал и писал, напевал что-то себе под нос, даже когда не мог нормально говорить, и если бы его это волновало, Джош был бы спокойнее за него. Но, к сожалению, ситуация была иной: Дан мог бы стать миллионером за эти несколько месяцев, если бы получал по доллару за каждое тайлеровское «Всё нормально». Иногда и хотелось его потрясти, чтобы вся это хрень из него ушла куда подальше, чтобы он наконец поджал губы, посмотрел на него грустно и сказал: «Нет, всё не нормально. Всё отстойно, а я умираю». Но Джош знал, что это не так. Потому что Джош видел, как каждый раз Тайлер ему улыбался, когда он приходил. Когда он умер, воздух не стал другим, мир не посерел, звуки не исчезли. Всё вокруг осталось прежним, разве что сжалось и затихло внутри него самого. Тайлера больше нет. Нет того, кто настолько упорный, что готов умереть за это, того, кто задыхаться будет — но напишет хотя бы куплет. — Зачем ты делаешь это? Зачем пишешь, для кого? — время от времени спрашивал Джош у него, чтобы всегда получать один и тот же ответ. — Я не знаю. Дана поражало это: бесцельное, по сути, самоубийство? Глупо. Но потом он понял, что Джозеф просто ничего не мог с собой поделать, если сочинял. Так просто выходило, вот и всё. Нельзя было сказать «стоп» и нельзя было просто всё бросить — раз выход один, нужно идти до конца. И, несмотря на чёртову скорбь и печаль, Джош восхищался им за это. А теперь его нет, так что всё это совсем неважно. Больше играть не с кем, больше не с кем говорить по ночам и не с кем быть рядом. Он ведь так и не смог смириться. Теперь его нет, так что всё это совсем неважно. Джош искренне улыбается снова впервые со смерти Тайлера, когда, продолжая играть на барабанах, однажды обнаруживает красную полосу крови под носом. И в тот самый момент он думает: «Всё нормально».