В каком-то смысле мне это даже нравится

       Когда При рассказал ему о Файзуре, Д’ав отказался не задумываясь, несмотря на все уверения бармена в том, что сессия с ней — именно то, что ему нужно. Он отшутился и перевёл разговор на привычную тему — войну, он ведь вечно где-нибудь воюет. Армия, Коалиция, Датч, Джонни… Он всегда на переднем крае, грубая сила. Никакого планирования или политики, только полевая, солдатская работа… А с недавних пор ещё и генеральская — распоряжаться чужими жизнями…        Осознание последнего и привело его сюда, к миниатюрной бледной девушке, одетой в чёрную кожу. Это же осознание позволило ему поддаться её высокомерной уверенности и дать подвести себя к несколько пугающей кровати. Его вела вина, бессонница и желание снять камень с души, любой ценой — даже если придётся признать, что При был прав.        — Ну, мы типа… представимся?.. — Д’авин спрашивает с неуверенной улыбкой.        Файзура скользит по нему оценивающим взглядом, так, будто выбирает кусок мяса. Холодная. Бесстрастная. Именно такая, каким ему приходится быть, каким он не может и не хочет быть…        — Называй меня Госпожа. Твоё имя не имеет значения. Сидеть!        Конечно, это был глупый вопрос. Они уже знакомы, он ведь бронировал сеанс заранее. Лёгкость, с которой она отбросила его имя, вызывала странное чувство, словно она отбросила его личность. Наверное, это тоже часть игры. Ему неуютно, он явно не в своей тарелке, это совсем не те чувства, к которым он привык.        Занятый этими мыслями, Д’авин медлит с выполнением приказа. Файзура берёт его за подбородок, упираясь большим пальцем в кадык, он замирает, напряженно глядя ей в глаза. Его недавняя попытка разрядить обстановку кажется смешной. Есть что-то магнетическое в её манерах, что-то, открывающее в нём новую сторону.        — Сидеть!        Это простая команда, но Д’авин всё равно сопротивляется, неосознанно. Смешно — он сам пришел за тем, чтобы подчиняться. Но не так-то просто перестать быть упёртым ослом.        Она давит сильнее, почти болезненно. Дыхание Д’авина сбивается от этого лёгкого наказания, и он садится. Эта формальная капитуляция словно отпускает сжатую пружину внутри, он делает ещё один неровный вдох, и Файзура улыбается — хищно, уверенно.        — Молодец.        Это слово отзывается в нём сильнее, чем ему хотелось бы. Его уже давно никто не называл молодцом.        — …Если тебе понадобится остановить меня, просто скажи «красный», ясно? — Д’авин согласно кивает. — А теперь, когда мы нашли общий язык, ты расскажешь мне зачем пришел.        — Наверное, за тем же, зачем все остальные. — Д’авин пожимает плечами и понимает, что назвал неверный ответ.        — И зачем же, по твоему, приходят все остальные?        В её голосе звучат наставительные нотки, с каждым словом она всё больше возвышается над ним. С одной стороны, он не привык позволять подобное обращение с собой, а с другой — в ней проявляется некое величие, и Д’авин отдаётся на милость этой силы с неожиданным облегчением.        — Ну… чтобы ощутить боль? — Он косится на стенд с плётками у дальней стены.        — Во-от, большинство моих клиентов не произносят эту фразу с вопросительной интонацией. Ты — другой. Ты даже не взглянул на мою грудь, — она требовательно изогнула бровь.        — Я джентльмен? — Холодное выражение её лица и закрытая поза говорят о том, что он снова ошибся.        — Джентльмены или нет, но девяносто процентов входящих в эти двери видят во мне только узкоспециализированную шлюху. Даже когда я их бью, они продолжают считать, что я в их власти. Ты ни разу не взглянул на меня как на предмет. Значит, ты пришел не за тем, чтобы красивая девчушка била и обзывала тебя. Я должна знать правду, чтобы выполнить свою работу качественно.        Д’авин задумывается — неужели он столь разительно отличается от остальных, что она так легко его читает. Неужели они настолько алчны, что считают её своей собственностью, только потому, что платят ей? Он знает лучше, чем кто бы то ни было, что оплата обязывает только предоставлением оговоренных услуг.        — Это… — Д’авин останавливается, он не хочет ошибиться в третий раз и старательно обдумывает ответ. Он знал на что шел, к чему стеснения. Он наконец приводит мысли в порядок и обходит неприятные моменты с натянутой улыбкой. — Был один монах. Алвис. Он учил меня разным штукам. Меньше, чем я мог бы усвоить, но я тогда был слишком упёртым и не слушал его. А теперь… Теперь для этого уже слишком поздно. Но он открыл мне то, как боль может менять вещи.        — Ты ищешь спасения? Иди в монастырь — я не раздаю прощение. — Глаза Файзуры вспыхивают гневом при упоминании Скарбэков.        — Нет, это не то, что… Слушай, я делал… разное. Плохое. Все говорят, что это было во благо, что у меня не было иного выбора. Чёрт, я сам себе это говорю, когда не могу уснуть. Но правда в том, — Д’авин опускает взгляд на свои руки: он мог бы забыть о том, сколько на них крови, наверное, когда-нибудь, — в том, что я чувствую, что должен быть наказан за это. Мне нужна боль, или что-то вроде того, какой-то противовес.        — Наказание? С этим можно работать.        Файзура расслабляется и отворачивается к противоположной стене. Она проводит пальцем по стенду с плётками:        — Говоришь, что у тебя не было выбора? Ну сейчас у тебя его точно не будет, пока я не наиграюсь с тобой. Всё, что здесь произойдёт, будет по моему. У тебя нет права голоса. Понятно?        Это пугающая идея, которая не уживается с его натурой. Платить ей за то, чтобы она растоптала его? Он никогда не думал, что окажется в подобной ситуации, тем более по собственной воле. Но та его часть, которая противится этому… Она же заставляет его топить свою боль в алкоголе, и раз за разом переживать её возвращение.        — Да… — Он говорит медленно, всем телом ощущая вес этого слова. Файзура останавливается на лакированном деревянном паддле и оборачивается:        — «Да…», кто?        Он знает, чего она ждёт, и понимает, что после этого слова дороги назад не будет. Но он уже далеко зашел и не собирается отступать.        — Да, Госпожа. — Слово отдаётся волной мурашек по спине, Файзура удовлетворённо кивает.        Она смещает свой выбор к более «гуманной» кожаной шлёпалке. Правильный ответ — Д’авин думает, сможет ли он продолжить в том же духе? Правда, теперь, когда с формальностями покончено, вопросы скорее всего иссякнут.        — Раздевайся. Трусы оставь. — Файзура приказывает тоном, не подразумевающим обсуждения.        Процесс раздевания ничуть не смущает его, пока он не встаёт перед Госпожой, неуклюже сжимая свою одежду и ожидая следующую команду. Её, кажется, очень забавляет то, как он с каждой секундой всё больше теряется. Д’авин неловко сглатывает и изо всех сил старается не дрожать, кожей ощущая её пристальный взгляд. Он что, опять что-то сделал неверно?        — Сложи одежду на ту полку. — Файзура решает смилостивиться над ним, и Д’авин почти вздыхает с облегчением, спеша подчиниться, — Лезь на кровать, на четвереньки, жопу вверх.        Д’авину хочется сделать язвительный комментарий, но ещё больше ему хочется подчиниться ей. И, раз уж он отвалил немаленькую сумму за это, он выбирает второе. Он принимает нужную позу, немного неловко, но достаточно удобно, скрестив запястья перед собой. Поначалу ничего не происходит, Д’авин снова делает глубокий вдох, чтобы успокоить нервы. Очевидно, что любимый метод Файзуры — выжидание. Что ж, с ним это отлично работает, он почти вскакивает, когда её рука внезапно хватает его за ягодицу.        Кровать прогибается под её весом, и если Д’авин опустит голову, он увидит выбранный ею паддл на складках простыни у её коленей. Рука перемещается на спину, и прежде чем он успевает это осознать, Файзура шлёпает его второй рукой. Не так сильно, как он боялся, но сильнее, чем он ожидал. Короткий вздох срывается с его губ.        Ткань его боксеров смягчает удары, их едва ли можно назвать ощутимыми, но Файзура намерена это исправить. Она бьёт открытой ладонью, наращивая темп, и каждый шлепок по его ягодицам становится чувствительнее предыдущего. Это ощущение приближается к боли, едва заметной на фоне того, что он привык терпеть, но всё же.        Это, наверное, самое неприятное — Д’авин ловит себя на мысли, что ожидал чего-то другого, чего-то большего, что-ли. Она снова выдёргивает его из размышлений, оттянув резинку его трусов. Д’авин инстинктивно пытается её остановить, но Файзура пресекает это движение шлепком по руке. Сильным шлепком по руке.        Гораздо более сильным, чем те, что сыпались на его ягодицы, и он понимает, что это была только разминка.        — Ты двигаешься только когда я приказываю, — шипит она и Д’авин возвращает руку на место.        — Прошу прощения, Госпожа. — Странно, но это слово уже не кажется ему таким странным. И почему-то он со всей серьёзностью извинялся за такую глупую мелочь.        — Скоро ты будешь просить ещё и пощады — обещает она, продолжая стягивать его боксёрки. Она тянет только сзади, обнажая его ягодицы, и это отзывается в нём большим стыдом, чем если бы она сорвала бы их совсем.        Следующий удар попадает уже на голую кожу, у Д’авина даже перехватывает дыхание. Что ж, он хотел большего, вот ему и большее. Она бьёт снова и снова и снова, его пульс зашкаливает, дыхание сбивается с каждым ударом. Его задница в огне, и этот жар растекается по всему телу, заполняет грудную клетку, достигает головы и путает мысли. Он не может назвать это состояние неприятным, скорее непривычным.        Серия прерывается, и Д’авин опускает голову, чтобы попытаться разглядеть Файзуру. Он видит немногое, но успевает заметить, что паддл исчез с шелковой простыни, именно в тот момент, когда он с громким шлепком врезался в его ягодицы. Эхо прокатилось по комнате и отдалось в его голове. Д’авин не сдерживает болезненного стона, и Файзура усмехается:        — Прощения? — спрашивает она и наносит следующий удар. Паддл движется медленнее чем «невооруженная» рука, но с куда большей силой.        — Да, Госпожа, — всхлипывает Д’авин.        Боль пульсирует сквозь его тело, сгущая жаркий туман в его голове. Возбуждение скользит по границе сознания, оно не имеет значения на фоне происходящего.        — Скажи, чего ты просишь! — Требует Файзура с очередным ударом.        — Вашего прощения, Госпожа. — Слова вырываются сквозь сжатые от боли зубы и Файзура впивается ногтями в его плечо, в шторме захлеснувших его чувств они кажутся клыками, разрывающими плоть.        — Не моего. Проси у всех. За всё, что ты сделал. — Этот приказ гораздо сложнее исполнить. Д’авин вспоминает о всех своих прегрешениях, даже вулканический жар, заполняющий его сейчас, не способен выжечь их. Но он не может её противостоять, особенно под звон нового удара.        — Простите меня, чёрт побери, простите! — Д’авин почти рыдает, переживания смешиваются с болью, зажигая мистический огонь, очищающий его душу. Сгорает ненависть, ярость, вина и стыд; всё, что ему нельзя было выказывать, всё что копилось в нём годами, пока он был сильным, упёртым и надежным.        Но не здесь, ей это не нужно. Она хочет видеть его слабым, податливым, захлёбвающимся собственными словами.        Файзура откладывает паддл и нежно проводит рукой по его ягодицам, даже такое лёгкое прикосновение обжигает. Даже легкое похлопывание заставляет рефлекторно отшатнуться. Небо, Д’авин даже думать не хочет о том, как будет сидеть в шаттле по дороге домой. Он содрогается от этой мысли, а Файзура привлекает к себе внимание вставая.        Он слышит стук её каблуков, отдаляющийся к противоположной стене. Он не видит, что она выбрала, только слышит шелест чехла, снимаемого с чего-то продолговатого. Ему хочется оглянуться, но он уже был наказан за лишнее движение и хочет оставаться послушным. Любопытство растворяется в тумане, заполняющем сознание.        — Вдохни поглубже, — шепчет Файзура вместо предупреждения, и Д’авин следует её совету. Он готовится к розгам или другому паддлу, и крохотный взрыв боли на его плече оказывается полной неожиданностью.        Он ревёт и падает лицом на кровать, больше от неожиданности, его мозг не может обозначить это ощущение, сверх того, что оно внезапное и болезненное. Он торопится вернуться в прежнюю позу раньше, чем Файзура потребует этого, и новый взрыв обжигает его бок. На этот раз ощущение не настолько внезапное, хотя его тело всё равно вздрагивает и он слышит характерный треск.        Он угадывает на третий раз, когда боль обжигает бедро. Это какой-то электрошокер, что-то вроде оглушающих зарядов, только гораздо, гораздо слабее. Разряды отличаются от ударов — короткие вспышки ослепляюще сильной боли, которая быстро отступает. Раз за разом Д’авин стонет и хватает ртом воздух, каждый судорожный вдох выдавливает ещё капельку тьмы из его души. Удивительно, но эта почти невыносимая боль — именно то, что ему сейчас нужно.        Разряды прекращаются, Д’авин закрывает глаза и пытается восстановить дыхание.        — Ты держишься молодцом, — Файзура проводит пальцем по его позвоночнику.        Д’авин почти рыдает, судорожная волна прокатывается по его телу от её слов и нежного прикосновения. Этот контраст здорово очищает его разум. Он не ужасен, не безнадёжен. Хотя-бы сейчас, извивающийся в её стальной хватке, он молодец.        Когда Файзура возвращается к шокеру, Д’авин не открывает глаза, он полностью отдаётся тем странным чувствам, которые заполняют его. Боль утихает, она становится похожа на фейерверки в его голове. В любой другой ситуации он не назвал бы свои ощущения приятными, но сейчас это было блаженством, бесконечным и неудержимым.        Д’авину кажется, что он плачет, но Файзура не замечает этого, либо не считает нужным комментировать. В любом случае ему нужны эти слёзы. Ему нужен способ выпустить напряжение, алкоголь и проститутки из бара При на эту роль уже не годились. Когда Файзура закончила с шокером и отошла к стене, единственное, что он чётко осознавал — ощущение невероятной лёгкости.        — Садись на край кровати.        Д’авин спешит подчиниться, его локти хрустят, напоминая о том, сколько он простоял, не меняя позы. Он со свистом выдыхает, когда его ягодицы касаются простыни, выжидающе глядит на Файзуру и совсем не удивляется тому, что она всё так же холодна и бесстрастна.        — Дрочи, — этот приказ произнесён тем же будничным тоном, но Д’авин медлит с выполнением, пытаясь восстановить дыхание. Он возбуждён, это очевидно, но он не думал, что здесь будет секс в каком-либо виде. Файзура ведь сама говорила, что она не банальная шлюха.        Он слишком медлит и Файзура опускает колено ему между ног и нажимает всем весом, не на эрегированный член, а только на внутреннюю поверхность бедра, но с его обострёнными чувствами это не имеет большого значения. Д’авин всхлипывает, когда она убирает ногу.        — Я отдала тебе приказ, — её голос звенит сталью, и Д’авин кивает.        — Да, так точно, Госпожа.        Он не может заставить себя смотреть на неё, поэтому он опускает взгляд на её ботинки и спускает трусы, высвобождая пульсирующий от возбуждения член. Она не отворачивается и даже не отводит глаза. Д’авин всем телом ощущает этот тяжелый, изучающий взгляд. Он краснеет, где-то в глубине он находит это смешным — после всего, что она с ним делала. Но это что-то другое, это не кажется наказанием, несмотря на смущение, которое он испытывает.        Д’авин сжимает свой член у основания и начинает движения, вначале на сухую, но вскоре выступает смазка. Ему определённо нужна разрядка, но он думал уединиться в туалете по дороге домой или раскошелится на более традиционную проститутку.        Он быстро дышит сквозь приоткрытые губы, надрачивая под надзором Файзуры. Необычные ощущения, интересно, что ей нужно? Стоит ли ему двигаться выразительнее? Медленнее? Быстрее? Может, это ещё один способ наказания и она запретит ему кончать?        Файзура вырывает его из размышлений новым приказом:        — Молодец. Ты сделал всё, что я хотела, теперь кончи для меня. За пять движений. Считай.        Д’авин вздыхает с облегчением, понимая, что он делает всё правильно, так как она хочет. Он облизывает губы и кивает, закрывая глаза и концентрируясь на своих ощущениях. С учётом того, как произошедшее обострило его чувства, это совсем не сложно. Он бы справился, даже если бы она ограничила его двумя фрикциями, не в последнюю очередь потому, что почти инстинктивно жаждет выполнять её приказы.        — Раз, — вверх-вниз, он кожей ощущает её обжигающий взгляд.        — Два, — Д’авин сглатывает, совершая ещё одно движение. Стыд сменяется нарастающим наслаждением, но он всё ещё не решается поднять глаза на свою Госпожу.        — Три, — дыхание сбивается, и он с трудом убирает руку, заставляя себя остановиться.        — Четыре, — Д’авин закусывает губу, ощущая надвигающийся оргазм, и решается взглянуть на Файзуру сквозь приоткрытые веки. Она смотрит на него с такой неприкрытой, тёмной страстью, что он едва сдерживается до последнего движения.        — Пять! — На пике наслаждения из закрытых глаз Д’авина выступают слёзы. Это не просто оргазм, это кульминация всего, что сегодня произошло, и ему перехватывает дыхание от захлестнувших эмоций.        Он с трудом восстанавливает дыхание, когда оргазм отступает, не испытывая ни малейшего стыда за слёзы, стекающие по его щекам. Он пытается собраться с мыслями, вынырнуть из глубины сладостных переживаний, отдалённо отмечая странное ощущение на своих бёдрах. Его глаза распахиваются от удивления, когда он понимает, что это Файзура вытирает его сперму какой-то до смешного мягкой салфеткой. Затем она осторожно надевает на него трусы, со всей возможной нежностью и тщательностью вытирает его руку.        Когда она закончила убирать его сперму, что стало для Д’авина очень приятной неожиданностью, она достала носовой платочек и осторожно промокнула его слёзы. Он полностью расслабляется под её прикосновениями, чувствуя удивительную лёгкость и покой. Эта забота успокаивает что-то, бушевавшее в нём, его дыхание становится ровным и глубоким, Д’авин уже давно не чувствовал себя так… собой.        — Вот так, — говорит Файзура, осматривая результат своей работы. Она отступает и подаёт ему руку — помогая встать и возвращая из роли «нижнего» в статус равного. Он принимает её без колебаний и сожалений. При определённо был прав.        — Наверное, будет странно, если я скажу «Спасибо»?        — Пожалуйста, Д’авин, — улыбается она, совсем не хищно, по-доброму.        То, что она обратилась к нему по имени, не осталось незамеченным, и он широко улыбается ей, когда она провожает его. Когда дверь закрывается за ним, Д’авин чувствует, словно он расправил крылья, ещё он чувствует ноющую боль в ягодицах, но она пройдёт, а то, другое чувство определённо задержится. Да, При точно был прав, и он не позволит Д’авину просто проигнорировать это. Но Д’авин, кажется, не собирается спорить, он понимает: отрицать очевидное — глупо.