Треск ломающихся веток

Сначала это было совсем не больно. Сначала кинжал с изворотливой позолоченной ручкой кажется только видением. Оно и есть видение, только прочувствовать его не составляет никакого труда, если вытянешь ладонь вперёд. Сначала было не больно. Сначала хотелось непонимающе посмотреть в глаза, в них ответов должно было быть больше, но выходило только машинально делать глубокие вздохи, чтобы не задохнуться от количества адреналина в крови. Это было не больно, но грудь обожгло таким отчаянием, что захлестнуло его с головой и унесло в бетонные дебри, с которых он смотрел в ту далёкую жаль, из которой пришёл. Из которой выпал будет куда точнее. Локи тоже не было больно. Он смотрел лукавыми зелёными глазами, в которых попеременно вспыхивали огоньки кислотного оттенка. Только, наверное, Тор смог углядеть в них толику неуверенности, когда рукоять подаренного отцом кинжала вгрызалась дальше, глубже, отравляя все внутри. Яда не было. Был только Локи, неопытный и озлобленный на весь мир Локи, чьи ладони дрожали даже тогда, когда Тор отпустил его кисть. Это было так же иронично, как увидеть бой двух львят, что сцепились друг с другом и не могли отпрянуть, что освещали своим азартом и пылом всех вокруг. Но в их истории был только разрушенный темный дворец и одинокий сверкающий трон, который зачаровывал даже самых сильных воинов. Локи никогда не был воином. Сначала вместе с отупляющим чувством непонимания пришла идиотская песня, которая так зазывно звучала в домах мидгарцев. Она была полна такой непросветной безысходности, что Тор на пару даже пробовал заучить куплет. Уж больно напоминало о Локи. Мидгард был тёплым домом, в котором можно было засесть вечерами и вдохнуть жизнь таких обычных существ. Костер исправно топился даже в самые суровые ночи, пламя играло с золотистыми прядями, пока лицо Локи посещала безмятежная тоска. Тор знал, что мир роскоши и золота — не его завет. Локи знал, что мир покорства и покорившихся — не его удел. Они были оба — как разные стороны монет. Были как те конфеты, что каждый вечер приносила Джейн — леденцы с кислящей начинкой внутри. Только вот если Тор был внешней стороной, на которую всегда затрачивалось больше времени, то до самой сердцевины, до самого вкусного доходили крайне редко. Или разламывали, вместе с его непокорным доверием. Локи был его миром, Тор готов был заполнить им каждую внешнюю оболочку, вплоть до самого первого слоя. Его едва печальная улыбка перекрывала всю мнимую злость и ненависть, его изогнутые в едкой издевке губы скорее кричали о таком красноречивом «Ты меня не оставишь!». Мидгард был тёплый уютный дом, в четырёх стенах которого едва потрескивала древесина, пожираемая голодным огнём; за крепким домом подростки заунывно пели свои песни и играли на гитаре, пока молчаливо жужжащие автомобили освещали одинокими проблесками фар дороги. Тор чувствовал себя уютно в этом сплоченном мире, не требовавшем той вечной защиты и порядка, как на родине. Той вечной защиты и порядка, которые обвязывался обеспечить будущий правитель. Локи ненавидел Мидгард, он клял его всеми известными словами и терпеливо сносил вонь в одиноких переулках наравне с оглушающей музыкой и колкими замечаниями вслед. Локи мог за двадцать четыре часа покорить всю Землю и заставить каждого подносить ему заветные дары. Но Тор любил смотреть за искрами огня в камине, а Локи все чаще думал, что готов спалить весь город. Тогда бы ему потребовалось всего двенадцать часов. Тор не одобрял его увлечений и затей, Тор тщательно следил за его кислыми улыбками и взглядами, когда Локи оглядывался за толкнувшего его в плечо мужчину или озлобленно фыркнувшую полную женщину. Тор боялся, что в любой момент Локи может выкинуть что-то страшнее коротких ругательств, а потому хлопал по плечу с надеждой, пока Локи не возвращался из своей страны грёз обратно, фальшиво пытаясь нацепить благосклонный вид. Тор улыбался и, определенно, это было причиной того, что Локи бездействовал. Больше всего Тор хотел показать Локи мир людей, он планировал о всевозможных путешествиях, но Локи горячо ненавидел лошадей и ковбойские шляпы, а на самой вершине Эйфелевой башни он просто постукивал по аккуратным изгибам перил, в ожидании большего вскидывая тонкую бровь. Тор был готов показать ему весь мир, он следил за тем, как уменьшается желание Локи устроить подставу каждому человеку, ему казалось, что все это начинает тому нравиться, но он не учёл совсем одного — до начинки почти никогда невозможно было дойти. Локи был зажатым и неуверенным, его вечно нахальные серьезные глаза сейчас смотрели с примесью горчащего волнения и незнания, которое лишь толкало глубже и глубже в дыру, из которой ему бы не удалось выбраться. На вечно бледной коже выступали капли пота, наравне с темными спутанными волосами лицо казалось уже и нездоровым, а Тор только внутренне усмехался тому, что даже сейчас думает о благополучии брата. Локи никогда не любил ни Мидгард, ни тепло, разносимое огнём в камине, ни людей. Локи любил только власть и величие, жаждал его всей душой, которая у него была, кто бы ни говорил — Тор знал абсолютно точно. Локи не любил никого и ничего, он был обозлённым на весь мир мальчишкой с дрожащими руками и пересохшими губами. Но было одно: Локи никогда не переставал любить Тора. Даже когда лезвие потерялось в складках одежды старшего царевича. А Тор любил треск сгорающих поленьев и бархатный смех Локи, сидящего с книгой в кресле, между губ которого попеременно возникал леденец с кислотной начинкой внутри.