***
Густые каштановые волосы, аромат корицы преследует его до сих пор. Идя по улице он замечает шоколадную копну волос и надеется, что сейчас она обернется и улыбнется ему... Ее улыбка. Ровные белые зубы притягивали взгляд. С каждым годом она улыбалась все реже. Становилась все более скованной, строгой к себе. Школьные юбочки и блузки сменились на узкие джинсы, свитера, висящие мешком. Ссутулившиеся из-за тяжелой сумки плечи. Как она была изящна и нежна в своем сиреневом платье, когда пришла на святочный бал с Крамом. Какими плавными были ее движения... А он был идиотом.***
Гриффиндорская заучка. Грязнокровка. Шлюха. Повторяет точь-в-точь за отцом, под смех тупоголовых однокурсников-слизеринцев. Сначала ее глаза были полны ненависти и слез, но со временем остекленели, стали безразличными.***
Шестой курс. Старосты школы. Он и Гермиона Грейнджер. Он рвал и метал, проклинал судьбу за то, что старостой девочек выбрали именно ее. Орал, когда она робко пыталась заговорить с ним, обсудить обязанности старост. Потом игнорировал. В общей гостиной башни старост, в большом зале, на уроках.***
Их первое патрулирование. Он, разгневанный, молча шагал впереди, желая разделаться с неприятной частью дня побыстрее. Она робко семенила следом, запалив палочку. Прижал ее к стене в коридоре, как только она спросила, в чем дело. “Тебя это не касается, мерзкая грязно-” но он не договорил тогда. Взгляд его скользнул к губам Грейнджер. Маленький ротик судорожно пытался захватить воздух. Он не мог объяснить, что подтолкнуло его сделать это. Просто знал, что так нужно. Ему нужно. Просто накрыл ее губы своими. Не почувствовав сопротивления, он проник языком в ее рот. Она, видимо, плохо понимала, что происходит. Взглянул в ее широко распахнутые глаза однажды, и утонул в этом бездонном карем море навсегда. Он продолжал мягко целовать ее, исследуя каждый дюйм нежного ротика. Он помнит вкус её губ — вкус корицы. И вдруг она ответила. Осторожно, неумело начала двигать своим языком, привыкая к ощущениям от первого поцелуя. Как это было непохоже на поцелуи Панси. Та целовалась, будто желая засосать его целиком и полностью, засунуть свой язык в его глотку. И этот отвратительный вкус кофе и приторно-сладкой ванили. Фу. Но Грейнджер... Ее мягкие губы; неопытные, ненавязчивые движения, отдающиеся вкусом корицы на его губах. Этот вкус невозможно было выветрить или вычеркнуть из памяти. Сколько бы раз он не целовал Панси, сколько бы раз не внедрялся в его рот настойчивый язык слизеринки, он все равно чувствовал корицу. А она вела себя, как ни в чем не бывало. Только иногда бросала на него быстрые взгляд в большом зале, и на уроках, когда думала, что он не видит.***
Ее первый раз. В гостиной старост: как иронично. Они, как всегда, выясняют отношения. Он навис прямо над ней, вглядываясь в шоколадный омуты глаз, и снова пропустил тот момент, когда утонул в них. Ее губы, корица, мягкий податливый язык. Они уже оказались на диване у камина. Мягкая тонкая шея, изящные ключицы- растянутый вязаный свитер уже на полу. Светлый кружевной бюстгальтер быстро отправляется следом. Маленькая упругая грудь, темные ореолы нежных сосков. Тихий стон вырывается из ее груди. Плоский животик, ямочка пупка — еще один тихий стон. Он стягивает синие узкие джинсы с тонких ножек, прикасается сквозь трусики к ее намокшему лону, поднимает свой взгляд — серые глаза встречаются с карими — и видит, как в них плещется страх... “Можно?” — секундное молчание, прерываемое лишь треском камина. “Да...” — тихий выдох сорвался с ее губ.***
Нет-нет-нет. Он проклинал себя за эту мимолетную слабость. Теперь Грейнджер не покидала его голову от слова совсем. К незабываемому вкусу корицы на губах добавилось еще и это тихое “Да”. Она доверилась ему, доверила свою невинность. Мягкий толчок, тихий жалобный всхлип и слезы на ее щеках. После этого случая Грейнджер изменилась. Она стала совсем замкнутой, все время погружалась в себя, обращая пустой взгляд в пространство, ее глаза постоянно были красными от слез. Драко слышал, как по ночам она негромко плачет в своей комнате, кусая подушку. Кровавые отпечатки от костяшек пальцев в общей ванной на стене. Она тоже жалела о той ночи.***
Их первая нормальная беседа. Без криков. Без скандалов. Просто беседа. Они патрулировали коридоры. Она снова шла рядом, полностью погруженная в себя. А он спросил у нее... Он не помнил, что. Помнил только, что она впервые после того раза посмотрела ему прямо в глаза. И слегка улыбнулась. Ее улыбка.***
Нормальное общение без оскорблений. Везло однако Поттеру и Уизли общаться с ней вот так целых пять лет. Не фальшивая дружба из выгоды, а настоящая. Уютные беседы у камина в общей гостинной. Он много чего узнал о мире магглов. Она рассказывала, как трудно им жить без магии. Он же в свою очередь описывал ей огромный и величественный, но совсем не гостеприимный Малфой мэнор. Суровый отец, отстраненная мать, браки по расчету...***
Он первый раз попытался приобнять ее, она не стала сопротивляться. Снова поцелуй, снова этот омут карих глаз...***
Июньское утро последнего учебного дня. Вещи аккуратно разложены в чемоданы. Он просыпается от того, что густые пушистые волосы щекочут нос. Он обнимает ее, а она улыбается. Сказочное утро...***
Она, исхудавшая и осунувшаяся, сумасшедшая тетка Беллатриса, направляющая на нее палочку, глаза искрятся мрачным удовольствием: “Круцио!”-ее глаза, полные мольбы, очередной крик боли и слова, навеки вырезанные на руке. “Грязнокровка”. А с каждым новым криком его душа раскалывается на тысячи осколков. Но он просто стоит. Трус.***
Война закончилась, а что-то внутри Гермионы Грейнджер осталось. Проклятье попало в нее и стало медленно убивать. Но она никому не говорила, хотя чувствовала, как с каждым днем ее покидают жизненные силы. Внешне она тоже изменилась, но никто этого не заметил, все были слишком счастливы, чтобы обращать внимание на "подобные мелочи". Очень худая, с прозрачной кожей, через которую видны синие дорожки вен, нездоровый румянец на бледных щеках, потускневшие глаза, полные боли. Она активно участвовала в реконструкции Хогвартса, получила должность в министерстве магии, продолжала бороться за права эльфов, но вот только никто не видел, что эллементарный “люмос” дается ей с большим трудом.***
И вот она умерла. Проклятье достигло сердца. Сиреневый кусок пергамента залетел в окно его кабинета тремя днями позже. От пергамента веяло корицей. А внутри лишь одно слово, выведенное аккуратным почерком: “Прости”.