***
Впрочем, ему грешно жаловаться. У него действительно хорошее образование, он известный человек – в определенных кругах. У него хороший концертный директор – ему удалось без финансовых потерь отложить тур Мирона по дальним планетам галактики, запланированный на этот сентябрь. Теперь тур состоится только через год, а года как раз хватит, чтобы выносить и родить ребенка, а за это время можно еще один альбом записать, чтобы вынужденный простой не прошел впустую. Дядя прав, Мирону тридцать три года и он давно уже взрослый, он вполне способен принимать решения, даже если они ему не нравятся. Только тридцать три года для омеги не возраст Христа – это крайний срок, когда омега может еще родить. Или сдохнуть. Отцы сказали, что «ты главное роди, а все остальное мы организуем». Да, можно так и сделать: родить и оставить ребенка дедушкам – чтобы отстали. И убить этим поступком двух зайцев, даже трех: и родителям рты закрыть, и здоровье подправить, и еще пару лет времени выиграть после этого, потому что после родов, если не подпускать к себе альфу, обычно течек не бывает долго, пару лет как минимум, а за пару лет Мирон сможет успеть… в общем, дохрена сможет успеть. Что ж, на то, чтобы родить, Мирон уже согласен. Ну, в смысле, в целом, но… Блин, но не от тех же конченых козлов, которых ему предлагают родственники! То здоровый мускулистый имбецил, то умный, но такой же плюгавый, как он сам, недомерок, похожий на омегу, то… Ах, да что всех перечислять! Это все совершенно не то, хотя и элитное. Элитное говно – все равно говно. Или это Мирон такой переборчивый? Может, в нем действительно до сих пор говорит детская обида и подростковый нигилизм? Родители хотят как лучше, а он кочевряжится, как девственница. Может ему лучше вообще выбрать не глядя, ткнуть пальцем в первого попавшегося кандидата? Чтобы не расстраивать родных. И потрахается, и маленького принесет… в подоле. Фу, бред какой-то в голову лезет! Это от усталости, не иначе. Его настойчивые отцы так рьяно взялись за дело, что уже заказали ремонт в одной из комнат особняка – детскую решили делать. Весь день мастера стучали, сверлили, гремели, обдирали. До сих пор пыль в воздухе столбом стоит, не продохнуть! Мирон уже заебался чихать. Только на закате строители угомонились, ушли спать в пристройку. Нет, Мирон все-таки с жиру бесится. У него все хорошо – и семья есть, и деньги, и любимое дело. И поклонники, между прочим – вон в соцсетях как волнуются о его здоровье, весь космонет гудит! Смайлики шлют, сердечки… Нет, ему и правда не на что жаловаться. У него все есть, кроме разве что здоровья, а вон на улице какой-то парень в помойных баках роется. Мастера вынесли строительный мусор на улицу, а теперь этот человек там копается. Темно: старый он или молодой, не разглядеть, лицом он к окнам не поворачивается, в темноте видны только спортивные штаны и куртка с капюшоном. Может, он безработный и семьи у него нет, которая бы его поддержала. А может ему негде жить. Может даже, он голодает? Зато Мирона теперь целыми днями пичкают свежайшими смузи и морепродуктами – для поднятия иммунитета. Ему определенно не на что жаловаться в этой жизни. Надо просто принять решение, пока еще есть время. Пока тикают его биологические часы.***
– Вы уже достали! – бушевал Мирон. – Я же сказал, что согласен. Только не от этого козла! – А этот кандидат тебя чем не устраивает? – альфо-отец тоже был багровым от ярости. – А чем он может меня устраивать? У него четверо детей от разных омег! – Четверо здоровых детей! – кричал отец. – И вам этого достаточно? – Чего же тебе еще, сын? – Я… о господи! Я же не просто ищу с кем бы перепихнуться, а отца своего будущего ребенка выбираю! – Боже! – омего-отец закатил глаза и чуть ли не перекрестился. – Что?! – Мирон бегал по комнате, размахивая руками. – Поймите, моему ребенку передастся половина генов этого ебаного ублюдка… – Мирон, следи за речью! – омего-отец грозно выпрямил аристократичную спину. Снова то же, что и всегда. «Ты же омега, ты не должен так выражаться! Ты же омега из приличной семьи! Ты же не... Ты же должен… Ты…» Никому он ничего не должен! Нахуй всех! Мирон отцов не слушал: – Он же делает детей и бросает! Я не хочу, чтобы мой сын был хоть на один процент похож на этого… – Почему сын? У тебя может родиться бета, – пожал плечами омего-отец. Мирон резко развернулся к отцу: – То есть если моя дочь будет наполовину шлюха – это будет для вас нормально?.. Я сказал: ребенка вам не отдам! И обрезание ему делать не позволю! – Мирон! – прикрикнул на сына альфа-отец. – Что?! В чем снова виноват Мирон? Да что с вами не так? Что со мной не так? – Мирон сделал движение, будто хотел вцепиться в собственные волосы, но ногти только царапнули по глянцевому скальпу. – От кого я вообще? Кто я? – О чем ты? – нахмурил брови альфо-отец. – От кого я? – Мирон поворачивался от одного отца к другому. – Вы же полжизни избегали меня. Избавились, как от нежеланного ребенка. Родили и спихнули дедушкам. А потом вообще отправили в интернат – с глаз долой. – Это был не интернат, а частный пансион, к тому же лучш… Мирон не слушал, повернулся к омего-отцу: – Это был ад, папа, как же ты этого не понимаешь! Ты зачал меня от нелюбимого и так долго не мог мне этого простить? А передумал только тогда, когда понял, что детей у тебя больше не будет… – Нет, все было не так! – голос омего-отца звенел и срывался на высоких нотах. – Или я усыновленный, а? Брошенный выкидыш какого-нибудь наркомана? Вы меня усыновили, а потом испугались... Или вы меня невзлюбили, просто потому что я омега? Единственный сын – и омега… Впрочем, мне наплевать! Я так не хочу, ясно? Не позволю! Я хочу, чтобы у моего ребенка было два нормальных отца, и точка! А если мне захочется просто поебаться… я вообще не буду спрашивать у вас разрешения. Ни у одного из вас! Пойду и дам первому встречному… – Мироша, мы… Мирон стащил старый домашний свитер со спинки кресла. Путаясь в рукавах, натягивал его на себя. Хмыкнул невесело: – Впервые от своих родителей вместо «я» слышу «мы»… Это так странно... – Мирон пошел к выходу, оглянулся: – Я не буду элитной маткой, понятно? Элитным инкубатором для вашего элитного внука. Я личность и мое мнение должно учитываться в этом доме. А если нет, то… то ребенка не будет вообще! Омего-отец попытался смягчиться: – Сынок, ты устал, тебе нужно отдохнуть, ты не в себе. Прими лекарства и… Мирон вздохнул: – Да пошли вы! – и вышел прочь. Омего-отец дернулся бежать следом: – Мироша, ты куда? – Мусор выносить! – огрызнулся Мирон из коридора. Альфа-отец поймал супруга за рукав: – Оставь его, Валера. Перебесится – вернется. К тому же, у него течка скоро. – Ты думаешь? – омего-отец виновато глядел на мужа. – Я уверен. А это значит, что скоро он будет согласен на любого альфу. Вот тут мы и… – Это жестоко, Ян, – нахмурился омего-отец. – Если нужно, надо быть и жестокими – на то мы и родители.***
– Пусть сами жрут свои колеса! Не могу больше! – Мирон с удивлением замечал, что говорит сам с собой, но остановиться не мог. – Мироша – сок, Мироша – творожок, Мироша – не забудь принять мультивитамины, Мироша… тьфу, блядь! И имя выбрали такое, от которого воротит! Разве назовут ребенка Мироном от большой любви? Только в отместку, только от злости. Так что хватит врать, дорогие отцы! Ебал я такую любовь хуем в рот! Рассказывают теперь мне… Часики, говорят… Если кто-нибудь еще раз скажет мне о том, что мои часики тикают, я врежу тому в ебальник! Часики, блядь! – Мирон схватил со стены первые попавшиеся часы с пошлыми цветочками и грохнул ими об пол. – Вот вам ваши часики – оттикались уже! Вышедшая на шум горничная тихонько охнула, глядя Мирону в оголенный затылок. Взбешенный омега лишь на секунду мелькнул в дверях и растворился в ночной тьме.***
Мирон остыл так же быстро, как и вспыхнул, спасибо маниакально-депрессивному! Забежал за дом, встал в тени, прислонившись затылком к стене, и закрыл глаза. Если отцы начнут его искать, то сначала будут спрашивать на улице, у ближайших соседей, потом обзвонят такси, а потом разделятся и поедут в ночные клубы и гостиницы. И они обязательно его найдут – в городе не так много мест, где мог бы спрятаться лысый омега с татуировками. А видеть никого из них он пока не хочет. И что же дальше? Съебаться с планеты? Вернуться в дом и тихо завалиться спать? Или тут повеситься, на ближайшей псевдоберезе? Снова биполярка? Да хрен это биполярка! Двуполые врачи нихера в этом не смыслят. Это не биполярка, а хреновы омежьи гормоны! Пока Мирон пребывал в смятении, не зная, что предпринять дальше, он услышал шум чуть в стороне, всмотрелся в пыльную мглу – возле мусорного бака снова крутился парень, гремел досками. Скорее всего, тот же, что и вчера – на нем те же штаны с лампасами и та же куртка. А еще… А еще от него пахло самцом. Мирон слышал запах альфы очень четко – спасибо фамильному носу. Парень через несколько секунд тоже, видимо, учуял Мирона, выпрямился, повернул голову в его сторону, вытер ладонью лоб: – Ты не бойся, подходи, если надо. Я не бутылки ищу. Ну что ж, на Мироне – старые, протертые до дыр, джинсы и любимый, растянутый на локтях свитер, он вполне тоже похож на бомжа. Впрочем, вряд ли парень мог разглядеть Мирона в подробностях – тот стоял в тени от дома. – А я и не боюсь, – осторожно ответил Мирон. Он правда не испугался. И бутылки он как-то собирал, когда совсем не было денег на еду… Мирон отделился от стены, подошел ближе, скользнул по фигуре парня оценивающим взглядом: – Есть хочешь? Альфа снова повернул лицо к Мирону: – А ты?***
– Ты живешь в трущобах? – Мирон нахмурился: не то, чтобы это было зазорно, он и сам одно время жил подобным образом, но просто в трущобах всегда слишком узкие и запутанные улочки, а о наружном освещении там и понятия не имеют. Если вдруг что, он даже не найдет пути к отступлению – просто из-за темноты на улице. А еще в таких районах водятся крысы… Нет, Мирон не из пугливых – если что, въебет кулаком в рыло и свалит… хоть куда-нибудь, хоть через чужие огороды, но… нахрена ему сейчас такие приключения? Он не шестнадцатилетний пацан, чтобы так упорно искать проблемы на свой тощий зад. Впрочем, а что он ожидал увидеть? Тот, кто роется в чужом мусоре, не может жить в благополучном районе. Так идти или не идти за ним? Альфа же о душевных муках Мирона ничего не подозревал, он спокойно пожал плечами: – На Земле это называлось бы дачами. Иди за мной – тут ямы. Ямы вместо дороги, надо же! Кто бы сомневался…***
– Проходи, – парень крутанул пальцами лампочку в прихожей и та зажглась. Мирон сощурился – он такое только в очень-очень старых фильмах видел, чтобы вот так, без датчика на движение или хотя бы выключателя. Передернул плечами: – Куда это нести? – Бросай прямо здесь, я утром рассортирую. – Рассортирую? – Ну да, – альфа потрогал одну из палок, – эта крепкая, ее можно от гипса очистить и она мне пригодится в сауне. А эту можно на ножки табурета пустить, а эта… сейчас увидишь. Кстати, а что это он все «альфа» да «альфа»? Имя же у него должно быть, хоть он и бомж? – Как тебя зовут? – Слава. А тебя? – Ми… – Мирон осекся, даже голову в плечи вжал, – Ми’лан. «Милан» было бы хорошим именем для омеги. Даже Слава было бы хорошим именем. Но только не Мирон. Слава улыбнулся: – Пока я тут над ужином поколдую, ты можешь освежиться. Сауну я не достроил, но мыться там можно. Правда, вода только летняя… – Как это «летняя»? – не понял Мирон. – Я бак на крыше установил и выкрасил черной краской. Днем он согревается солнцем, но бак я нашел хороший, он несколько часов тепло спокойно держит, так что вода в нем остыть еще не должна была. Чистое полотенце есть в… – Тоже с мусорки? – А откуда же! Эммм… – Слава снова улыбнулся. – Я надеюсь, ты сейчас про бак спросил? Улыбался Слава очень хорошо. Мирон пошел в «сауну», на всякий случай захватив с собой молоток, который валялся в коридоре.***
– Это что, мясо? – голова у Мирона закружилась, он невольно схватился за дверной косяк. – Настоящее мясо… – Эй, ты чего? – Слава тут же оказался рядом, подхватил оседающего на землю омегу под локоть. – Ты или веган, или ты слишком голодный… – Я не веган, – слабо прошептал Мирон. – Садись сюда, чтобы дым на тебя не попадал. Дать воды? – Не надо, я просто подышу тут, – Мирона мутило. – Хорошо. Зови, если что, – Слава вернулся к мангалу, перевернул несколько кусков сочащегося жиром мяса. Точнее, это была походная версия мангала – четыре кирпича над ямой, полной углей, и решетка на них, скорее всего, снятая со старого камина. Или украденная со старого камина… И мясо. Мирон месяца три мяса не видел – с тех пор, как в реанимацию загремел. – Откуда? – Мирона даже в жар бросило, хотя тепло костра до него не доходило, только оранжевые отблески огня. – Дрова с вашей мусорки – те, что похуже. В том месте, откуда я родом, дохрена деревьев, хоть задницей ешь! А если взять несколько сухих веток для пикника, вообще никто ничего не скажет. А тут пронумеровано все, да еще и полицейский бот почти возле каждого дерева, если что, сразу копы мчатся… Но на помойку все же иногда выбрасывают настоящее дерево, не пластиковое. Такое расточительство! – улыбнулся Слава. – А мясо? – почти стонал Мирон, вытирая капельки пота со лба. – Из супермаркета, – Слава повернулся к гостю, смотрел вопросительно. – А ты подумал, что я кого-то убил? Не то, чтобы Мирон так подумал, но… Слава отложил вилку: – Знаешь, я тебе заварю горячий чай и у меня есть немного свежих фруктов – когда долго голодал, нельзя сразу употреблять такое жирное мясо, а то плохо будет. Побудешь тут, не убежишь? – Не убегу… Куда же он убежит, когда здесь так вкусно пахнет!***
Крепкий чай и настоящее мясо, с прожилками жира и дымком. Как же ему этого не хватало! А еще альфы, пахнущего нормальным здоровым альфой. Настоящая диковинка… для их семьи. – Ты на диване ложись, а я здесь, в коридорчике, на ламинате… – Слышь, ты, джентельменообра’з… – скривился Мирон. Что за телячьи нежности, в самом деле! – Это ты послушай: мне диван все равно мал, я на нем в позе эмбриона сплю. А на ламинате хотя бы ноги выпрямлю. И не бойся, я к тебе не полезу. Если не захочешь, конечно. Но можешь и закрыться изнутри – для уверенности. Лопатой хотя бы подопри. – Сам разберусь, – буркнул Мирон, нахмурив брови. – Спокойной ночи. – Спокойной…***
Лопатой, говорит. Нет, Мирон не удивлялся, молодым и похуже жил, но чтобы вместо задвижки – лопата? М-да, обстановочка у него тут… Нет, он не боялся. Точнее, не то, чтобы вовсе не боялся, потому что омеге в доме незнакомого альфы бояться есть чего, да и та давняя история с попыткой изнасилования наложила свой отпечаток на психику, хотя Мирон всегда гнал от себя воспоминания, пытался удалить их из памяти, стереть начисто. Да и не удержит молодого здорового альфу лопата под дверью, если он пригласил бездомного омегу не только ради того, чтобы согреть и накормить… Ну вот, так и есть! – Эммм, Милан? – из-за двери. И тихое постукивание, до ужаса скромное. – Какого хуя? – рыкнул Мирон. И правда, какого хуя! Мог бы уже полчаса назад прийти. – Какого хуя, – повторил Мирон мягче, – заходи уже. После небольшой паузы дверь бесшумно отворилась.***
Действительно, какого хуя, они не подростки сопливые! Да и это удел двуполых играть в игнор – трехполые по запаху чувствуют, когда омега хочет. Мирон наверняка распахся феромонами не только на весь дом, но и на весь двор, даже несмотря на закрытые окна. И между ногами у него до неприличия мокро, а половые губы еще пока доски нес, подпухли вожделенно. Славу в темноте видно было плохо, но феромоны альфы тоже шагали впереди него, наполняя крохотную комнату запахом секса. – Только, Милан, – Слава будто слегка стеснялся, – у меня нет… – Заткнись, – прошептал Мирон, приподнимаясь навстречу и сходу прижимаясь к губам Славы жарким поцелуем. Чем предохраняться у него нет – тоже, удивил! Слава всего лишь относится к 99 процентам альф, которых, едва они услышат запах жаждущего узла омеги, такая мелочь, как отсутствие контрацептивов, ни в малейшей степени не остановит. Да и вероятность залететь вне течки слишком ничтожна, чтобы про это думать. По крайней мере, Мирон еще ни разу не залетал, а случайного секса в его жизни было предостаточно: в гостиничных номерах, в лифте, в гримерках, туалетах клубов, чужих спальнях… Слава целовался жадно, будто и у него не было секса несколько месяцев. Но все же он в какой-то момент оторвался от губ Мирона, выдохнул: – …нет денег. А вот это уже неожиданный поворот! Значит, Слава подумал... А что Мирон хотел? Он похож на бродяжку, да еще и весь в татуировках, что для омеги совершенно не характерно. Его можно принять и за отмотавшего не один срок зека, и за простую вокзальную блядь, и за бывшую элитную сучку из какого-нибудь дорогого притона – на некоторых планетах есть такие заведения для богатых альф и ищущих экзотики двуполых мужчин. Может, элитная сучка состарилась, ее выгнали, и она теперь отдается за деньги и еду? Вот Слава и подобрал – пожалел, накормил старушку. Если не знать, кто такой Мирон Федоров, чисто внешне принять его можно вообще за кого угодно. Эх ты, Славочка-добрая душа, знал бы ты, сколько у этой бедной сучки денег! Мирон подавил улыбку, нахмурил брови: – А деньги важны? – Для меня – нет, – прошептал Слава в губы Мирона. – Тогда не парься. Пусть Слава думает, что хочет – так даже интереснее.***
А Слава хоть и слегка скован, но пахнет офигенно! И напором не обделен: целуется жарко, обнимает крепко, да и в штаны почти сразу полез – Мирон ощутил, как его большая ладонь проскользнула по ягодице и уверенно добралась до влажного входа во влагалище. – Ого! – Мирон все же не смог не улыбнуться. – Хочешь сразу к делу? – А ты как любишь? – Слава прихватил мочку уха Мирона – не зубами, губами, но ощутимо. Многие омеги это любят. – Я по-разному люблю. Сейчас можешь сразу вставить. Правда, чего тянуть? Надо только от тряпок избавиться и дальше – никаких препятствий. Слава все понял правильно, вытянул руку из штанов Мирона, потянулся к застежке.***
И член у Славы классный – вот прямо то, что доктор прописал! В меру большой, ровный и твердый, как камень. Произведение искусства. Вот только полюбуется им Мирон потом. Он нетерпеливо развел ноги, сам взял в охапку свое хозяйство, подтянул повыше, хотя это и не обязательно делать – его яички и так подтянулись к телу, когда пришло возбуждение, а член морковкой торчал кверху, выпуская бесполезные капли смазки. Слава времени зря терять не стал – взял Мирона под ягодицы, чуть приподнял, приставил к влагалищу головку, потянул задницу омеги на себя… – Блядь, мммм… Какого хуя! Он не собирается стесняться! Какой шовинист придумал, что омега должен сдерживать проявления страсти? Если хорошо, то хорошо, и нехуй строить из себя целку. А если альфе не нравится, как омега под ним орет в экстазе, то пусть ебет резиновую куклу!***
Славе нравилось – Мирон это видел. Понимал, пока еще работал мозг. Чувствовал и по все более усиливающемуся запаху феромонов, и по горячему дыханию, и по тому, что Слава сам начал низко постанывать, резко толкаясь в дырку Мирона. Здорово, но поза для сцепки не самая удачная. – Сла-в-ва-а, – не сказал – простонал Мирон. Он еще слишком слаб, чтобы держать на себе тело альфы, когда начнется первый оргазм. Слава догадался, просунул ладони под партнера, приподнял, не вынимая из омеги член. Мирон обхватил Славу за плечи, прижался – он тоже не хотел, чтобы почти полностью уже налившийся узел Славы покинул его хоть на секунду. Слава лег на спину, Мирона устроил сверху себя. Так уже лучше. Мирон уперся ладонями в грудь Славы, приподнял над ним худой зад, нанизался снова, прикрывая глаза – приятное покалывание и теснота уже чувствовались там, глубоко внутри, где скользила головка члена. Еще несколько движений вверх и вниз, и член Мирона выплюнул на живот Славы несколько густых капель. Мышцы на входе во влагалище напряглись, смыкая замок железными тисками. Узел придавил простату, вызывая во влагалище волнообразные сокращения. Член Славы начал пульсировать, зажатый и ласкаемый со всех сторон, порционно исторгал из себя густое семя. Внутри стало горячо. А снаружи нихрена не стыдно: Мирон лег на грудь Славы и, сотрясаясь всем телом, начал фальцетом подвывать ему на ухо.***
Именно за это омег обзывают похотливыми сучками. И наплевать! Мирон не делал этого выбора, он таким родился, и чувствовать себя за это виноватым не собирается. Ну и что, что он орал, как резаный, бессильно болтаясь на узле? Один раз даже, кажется, отрубился нахрен между оргазмами – то ли от слабости, то ли от зашкаливающего наслаждения. И что постыдного в том, что когда мозг отключается и начисто покидает воля, хочется еще и еще, и Мирон помнил, как ерзал жопой, чтобы еще глубже и плотнее насадиться на узел. Хотя куда уже – узел у Славы офигенный! Крупный, гладкий, лучше и не может быть, и так плотно засел во влагалище, что соскочить с него даже при желании было бы не реально. Ну и что, что Мирон сейчас, когда все закончилось и сцепка разомкнулась, лежит на боку, не принимая участие в уборке – он сейчас слишком удовлетворен, разбит и опустошен, а его альфа сам вытер и его, и себя. И вообще, в каком уголовном кодексе написано, что омега обязан устранить последствия полового акта? Нихера он никому не обязан! У альфы остается больше сил, вот пусть и убирает, а если альфе не нравится шевелиться, пусть сам и спит в липкой смазке и сперме. Хорошо потрахались. И от того, что из тупейшей сдержанности, которая нахуй никому не нужна, Мирон этого не признает, факт не перестанет быть фактом – потрахались они охуительно! – Можешь остаться, – прошептал Мирон, медленно соскальзывая в спокойный, удовлетворенный сон. Твою ж мать! Это ж не Слава в спальне Мирона – это Мирон притащился в гости к Славе. И наплевать! Если что не нра… Мирон уже в полусне почувствовал, как Слава тихонько улегся сзади, укрыл их обоих одеялом и обнял его, прислоняя ближе к себе. Мирон только смог благодарно притереться задницей поближе ко все еще горячему паху Славы.***
Ну нифига себе он спал! Солнце уже вовсю светило в окно. Отцы, наверное, обыскались. Позвонить бы, что с ним все хорошо, чтобы они не волновались, но вылетая вчера из дому с психами, Мирон не захватил свой коммуникатор. А тут еще и Слава проснулся. Или его член – уткнулся скользкой головкой между ягодицами. Мирон сладко потянулся всем телом, переворачиваясь на спину. А пахнет Слава хорошо – почему-то часто получалось, что запах альфы, который в принципе Мирону нравился с вечера, утром начинал здорово раздражать. Запах Славы не раздражал – запах Славы вызывал эрекцию и желание повторить. И Слава это тоже чувствовал. Переполз между ног Мирона, рукой нежно погладил его по начавшим набухать половым губам, скользнул пальцами вовнутрь. Мирон промычал недовольно, сдвинул ноги и потянул на себя угол одеяла, прикрывая пах. Нет, на самом деле он уже давно мокрый, но повыебываться же надо! Если бы его кавалер был при деньгах, Мирон бы сейчас попросил дорогого шампанского или какой-нибудь местной разновидности клубники со сливками – пусть побегает, обслужит, порадует приятными мелочами. Омега имеет право на капризы, даже если хочет уже очень сильно. Особенно смешно это бывало проворачивать с двуполыми партнерами – они начинают куда-то бежать или звонить моментально, волнуются, думают, что омега без этого не даст. Смешные такие… Лишь бы не случалось наоборот, когда альфа начинает с утра командовать, чтобы обслужили его утренний стояк. А еще хуже, когда вообще без лишних слов – за волосы и мордой в пах, типа, пора и омеге поработать. Нет, с Мироном шовинистические замашки не прокатывают, и не только из-за полного отсутствия волос на голове. Как только начинается «ты подсуетись там» с неопределенным жестом возле головки немытого с утра альфо-члена, Мирон собирал манатки и сваливал от такого трахаля навсегда. Пусть сами сосут свой вонючий хуй, уроды! Но Слава ничего такого делать не стал. Он действительно поднял руку, погладил Мирона по блестящей башке, улыбнулся, скользнул ладонью по его плоской груди, медленно стянул одеяло, переместился ниже. Потом положил ладони на колени Мирона, раздвинул их и… смачно облизал подпухшие складки влагалища. Мирон ахнул. Редкие альфы могут такое делать для своего омеги, а для приблуды не сделают никогда: мало ли кто мог побывать в омежьей дырке до него? А тут такое… Хотя извращений на свете много, может и у Славы свое – такое вот, необычное. Но приятное, блядь! Мирон шире раздвинул острые колени и даже глаза от удовольствия закрыл. Чуть-чуть ерзал задом по простыням, пока Слава тщательно вылизывал его сочащуюся смазкой дырку. А похуй! Кто сказал, что приличный омега не должен давать второй раз без выебонов, если реально уже хочется? И кто сказал, что Мирон – приличный омега?***
Ходить Мирон еще мог, но вот лестница… Колени дрожали, как после конкретной тренировки. Мирон улыбнулся: как затраханный подросток, ей-богу. Полная хуйня… Добрался таки на второй этаж, сгреб из комода первые попавшиеся чистые трусы и носки – изображать бомжа для разнообразия неплохо, но вонять он не согласен. – Мироша! – омего-отец не успел войти в комнату, как Мирон уже прошел мимо него назад – к лестнице. – Все хорошо, папа. Пожрать есть? Впрочем, ответа от родителя Мирон не ждал – где находится холодильник, он и так знает. Спустился на кухню – встревоженный отец не отставал от него ни на шаг. Открыл дверцу, схватил банан и баночку с шоколадным пудингом. Отвинтил крышку, жадно ел ложкой прямо из банки. – Мироша, ты… – Я же сказал, что все нормально, – Мирон запихнул в рот банан, жевал. – Я у дружей, яшно? Не штоит волноватша. Альфа-отец спустился вниз: – Дорогой, оставь его в покое, он взрослый мальчик. Мальчик?! Мирон вздохнул и покачал головой. Тридцать три уже и все еще мальчик – отцы неисправимы. Взял с полки пакет, засунул туда батон, несколько фруктов, кусок сыра и полпалки буйволиной колбасы – для Славы. Пошел к выходу, натягивая на лысую башку капюшон – на улице как раз начинался дождь. – Мирон! – прокричал с порога омего-отец, порываясь бежать следом. Но Мирон даже не оглянулся. – Валера, оставь его в покое, – повторил альфо-отец, кладя руку на плечо супруга и останавливая его. – От него чужим альфой пахло, Ян! – омего-отец нервно сглотнул. – Я заметил, – спокойно улыбнулся альфо-отец, и плотно прикрыл за сыном входную дверь.***
У Славы неплохо. Удобств минимум, но на самом деле знаменитому в определенных кругах Мирону Федорову больше и не надо: еда есть, где спать есть, где подмыться тоже. Туалет пока на улице, но Слава планирует к зиме доделать пристройку к дому, а старый уличный сортир засыпать землей и на его месте построить беседку для барбекю, чтобы можно было жарить в ней мясо и овощи до самых холодов или когда будет идти дождь. Слава вообще много планирует – смешной такой. Мирон улыбался. Хорошо тут, спокойно. Будто бурного мира с его страстями и бешеным ритмом жизни за пределами этого двора и не существует. Скучно только, когда Слава уходит на работу. Да-да, он не босяк какой-нибудь, как оказалось, у него есть работа. Ходит он на нее через день, но возвращается очень поздно, иногда под утро, и пахнет от него табачным дымом, алкоголем и большим количеством людей – и двуполых, и трехполых. Где работает, Слава не говорит – видимо, стесняется. А зря, Мирона вообще трудно чем-либо смутить, он и сам подрабатывал где мог, пока не стал известным – и кассиром, и грузчиком, и гидом… Приходилось браться за любую работу, чтобы свести концы с концами. Скорее всего, Слава работает в каком-нибудь ночном клубе, которых на Галактионе множество, барменом или посудомойщиком. Скорее, второе, потому что у посудомойщика дохрена работы, даже когда все, включая бармена, уходят домой. Домыть посуду, проветрить помещение, вымыть пол, все поставить на место… Слава устает, возвращается, похожий на выжатый лимон, иногда немного под градусом. Издержки профессии – Мирон понимает. Сам иногда пил по-черному. И не только пил. Не сейчас – сейчас ему нельзя. Гормональные и все такое. К тому же, течка, а они не предохраняются. Даже Славу, каким бы он ни был милым, когда он приползает с работы пьяный, Мирон вежливо, но настойчиво отправляет спать. К себе не подпускает, терпит. Зато утром… – Сла-а-ва, – Мирон подползает Славе под теплый бок, – Сла-а-ава, я хочу. – Ммм… – мычит Слава спросонья. Он и спросонья смешной – помятый и всклоченный, как птенчик. А вот член у него не смешной – солидный, хороший альфовский член. И уже плотно стоит, реагируя на феромоны омеги. Кофе они попьют потом – вместе. А потом еще потрахаются – неспеша и смачно. – Сла-а-ава-а, – Мирон уже трется носом о головку члена Славы. Берет ее губами, втягивает в рот. – Угу, – мычит Слава, обнимая Мирона за лысую черепушку – больше руками никуда не достает. – Ты снова сверху? – Да хоть как-нибудь уже давай, – ворчит Мирон, выпуская изо рта мокрую головку, – сил уже нет. – Давай ты сверху, – Слава еще не открывал глаза. Голубые, мутноватые. – Ленивый котяра, – ворчит Мирон, забираясь сверху и насаживаясь на член подпухшим от вожделения влагалищем, – все приходится самому делать… Нет, он не сердится. Это он для порядка ворчит. Ему самому так нравится – так он сам может задавать ритм и регулировать глубину проникновения. Так он может контролировать ситуацию. А Мирон любит все держать под контролем, по крайней мере до той поры, пока у Славы не нальется узел, и первая мощная волна оргазма не накроет обоих. Но даже тогда в этой позе удобно улечься на широкую Славину грудь и вздрагивать на ней, и подвывать, и стонать ему в мягкое ухо, так здорово пахнущее самцом. И ничего больше в эти минуты Мирону не надо. Такой вот незамысловатый омежий рай. Кстати, и котов на этой планете нет.***
Слава хороший. Внешне обыкновенный, даже ухватиться не за что, разве что глаза голубые, а под выпуклыми альфовскими надбровными дугами это смотрится очень мужественно. Слава хорошо улыбается. Зубы у него немного хищные, но для альфы это тоже нормально… Что же еще? Ах, да, у него офигенный узел. Охуительный! И еще запах – очень успокаивающий, волнующий, чуть-чуть щекотный… Тоже вроде бы ничего особенного, но в облаке его феромонов хотелось находиться все время. Мирон любил даже между сексом подобраться к Славе поближе, пристроиться рядом, чтобы касаться его тела плечом или бедром и заниматься чем-то своим – тихонько мурлыкать под нос какой-нибудь мотив или читать. Да-да, у Славы есть книги – старинные, бумажные. Редкий раритет. А если мало просто сидеть рядом, то Мирон не стеснялся и обнять Славу за талию, и положить ему голову на пах. И так затихнуть. С другими альфами он такого не позволял, чтобы не начинали чувствовать свою исключительность, чтобы не поняли, что нужны. Обойдутся! А со Славой можно – Слава не знает, кто такой Мирон Федоров. Он вообще не знает, что он Мирон. «Милан» – здорово он придумал! Хер догадаешься, кто он. Мирон Федоров – очень известная личность, но только в определенных кругах. «Широко известен в узких кругах», как иногда говорят. В рэп-тусовке, пожалуй, да, о нем слышали на всех или почти всех планетах. Но не все же слушают рэп! Было бы верхом нарциссизма и самоуверенности считать, что Оксимирона должны узнавать все и вся. Нет, Мирон чужд такого рода звездных замашек, он себе такого не позволит! Но это даже и хорошо, что его не все знают: если Мирону надо спрятаться, то он легко это делает. Стоит набросить капюшон на голову и скрыть рукавами татуировки, и он уже обычный, щуплый, ничем не примечательный паренек – один из миллиардов. Мирон часто такое проделывал на тех планетах, где он – звезда. А вот на Галактионе и со Славой прятаться не нужно, и это здорово. И его внешность Славу не шокирует. Мирону казалось, что Слава в первые пару ночей рассматривал его татуировки с некоторым любопытством, но ни одного вопроса так и не задал, а потом и вовсе привык. И к лысой голове – кажется, ему это даже нравится, он иногда гладит его по блестящей тыкве, медленно и ласково, как гладил бы кота-сфинкса. Мирон вдруг улыбнулся: взять бы сейчас и мяукнуть – вот Слава охренел бы! Нет, Мирон не будет, это лишнее. – Сла-а-ава-а, – Мирон потерся о бедро Славы щекой и носом, вдыхал запах, – я снова хочу. – Я уже понял, – улыбнулся Слава, откладывая книгу, – давай я тебя раком выебу. Чтобы ты хоть на два часа угомонился. – Тода раба* , – Мирон закатил глаза к небу, – да я с утра этого жду! Сноска: *Тода раба – большое спасибо (иврит, в обоих словах ударение на А).***
Оказывается, течка может быть и не напряжной. Очень даже ничего такой может быть, если рядом заботливый альфа – и жрать принесет, и воду нагреет, когда надо, и кофе сварит, и отлюбит как хочется и сколько хочется. Даже когда течка затягивается – это может не стать проблемой. Как оказалось. Уже больше десяти дней длится. И Слава терпит, покрывает Мирона по первому же намеку, хотя и не обязан, потому что Мирон – не его омега. Мог давно и запросто выставить его за дверь. Мирон бы даже не обиделся, он регулярно проходил такое в своей жизни, когда случайно подцепленному им альфе надоедало в конце концов постоянное, и днем, и ночью, похотливое нытье омеги. Даже хорошее может смертельно надоесть! И когда альфе надоедало трахать Мирона, Мирону указывали на дверь. Тогда приходилось или снимать еще кого-то, или справляться самому, запершись до конца течки в каком-нибудь надежном непалевном месте. Запихивать в себя самотыки и пачками жрать контрацептивы и подавители гормонов. От них, собственно, и нынешнее приключение Мирона с неотложкой. А что делать! Одинокому омеге с естественными физиологическими потребностями справляться тяжело, такое дано не каждому. Мирон тоже долго думал, что он сможет… А вот Слава закидоны вечно жаждущего чужого омеги терпит. Он славный – Слава, но Мирон ему этого не скажет. Не дождется! – Сла-а-ава-а, охлади мой… – Что, опять? – Слава улыбается. А улыбка у него нежная-нежная, светлая, славная. Мирону почему-то стыдно. Неужели он еще не разучился краснеть? И так хочется… А, нахуй все! Хочется – значит, можно. И Мирон прячет лицо на груди Славы. Прижимается своим флюгером, крепко обнимает и прикрывает глаза, втягивает воздух, потому что именно этого ему сейчас хочется больше всего. Слава пахнет альфой и дымом костра. Слава пахнет сексом – хорошим сексом, как всегда. Слава пахнет домом и стабильностью, даже несмотря на недостроенный дом и нестабильную работу. Слава пахнет скорым оргазмом. И немножко омегой – им самим.***
А еще Мирон не знал, что от оральных ласк может быть так хорошо! Вот столько лет трахался с кем попало и не знал! Нет, узел по-прежнему хочется больше всего – твердый и пульсирующий. Но Славин рот – это что-то! Мирон стонал, хватая Славу за волосы. Черт, хоть бы Слава тоже не решил побрить голову, хоть бы не избавился от своей гривы! У Славы такие мягкие, шелковистые волосы… – Вот блядь! – шипит Мирон, когда Слава берет в рот его член. Да что там брать! У омеги жалкое подобие по сравнению с хером альфы, но нервных окончаний в этом жалком стерильном отростке, как оказалось, не меньше! Слава смеется, не выпуская омежьей морковки изо рта. Славу не шокирует матерщина из уст омеги – она его смешит. – Не останавливайся, юморист ебаный! – стонет Мирон. А больше говорить не может. Слава сосет ему как положено – не имитирует, а реально пытается отсосать. Ну почему нельзя Славу согнуть так, чтобы его узел оказался в дырке, но чтобы Слава при этом не выпускал изо рта член Мирона? Ну почему? Как жаль, что Славу нельзя изъебнуть в бублик! Но зато когда Слава, почти доведя Мирона до семяизвержения, отрывается от его члена, Славу можно целовать – жестко и агрессивно, почти до крови. И можно обхватить Славу за сильные плечи и даже ногами обнять, вжимая пятки в его ягодицы. Подталкивая, чтобы Славин член глубже вошел во влагалище – забить его как можно дальше, потому что Славе уже и фрикции совершать не нужно, мышцы Мирона фиксируют основание его члена сразу и плотно, сжимая в замке наливающийся узел. Слава целуется жарко. Целует Мирона в кривящийся в оргазме рот, срывает стоны, будто питается ими, насыщается. Бурно кончает, брызгая мощной струей спермы внутрь, рычит Мирону в голый череп выше уха, вздрагивает, его ломают спазмы. Тело в оргазме, как в приступе эпилепсии – контролю не подлежит. Он старается, но это лишено смысла и не стоит его усилий. И Мирону, в общем-то, все равно, что Слава еле держится на локтях, почти наваливается сверху, не в силах сдержаться. Ничего, он выдержит, омега – не красна девица, а мужик, хоть и с лишней дыркой между ног. Мирону наплевать, потому что он тут же и сам срывается в мощнейший оргазм, ощущая, как внутри него пульсирует узел и становится горячо от семени, ощущая наслаждение, бьющее из низа живота в позвоночник, и дальше – в затылок, а потом уже куда-то в космос. Срывается, летит и орет, как никогда в жизни. Наплевать, что голос завтра сядет, потому что ему не выступать перед публикой еще много-много дней. Орет, потому что может себе позволить орать. Орет, потому что хочет. И потому что не хочет иначе – впервые в жизни.***
А потом может себе позволить валяться в изнеможении после трех или четырех оргазмов кряду, пока его/не его альфа уберет последствия – вытрет полотенцем и свой член, и его дырку, укроет мягким одеялом, поцелует за ушком, нежно обнимет. И притушит свет, пока не очень юный омега будет засыпать, пуская слюну на наволочку…***
Мирон потом не смог вспомнить, что подтолкнуло его выйти тогда из дома. То ли стало скучно сидеть одному, пока Слава на работе, то ли соскучился по тусовке. А может, хорошо развитая интуиция сделала выстрел прямо в цель? Да это не так и важно. Мирон натянул на себя куртку Славы – тот вечер выдался довольно прохладным. Да и перебить собственный запах запахом альфы не будет лишним, ведь течка еще не закончилась – так, на всякий случай. Мирон и так пропах феромонами альфы после многочисленных половых актов, но никакая предосторожность не будет лишней: течный омега, да еще и один на улице, в столь поздний час – лакомый приз для любого альфы. Да, в куртке Славы ему определенно спокойнее. И желательно рядом со Славой. Но раз уж он вынужден выходить из дома без своего альфы, тайно, то нужно хотя бы принять меры безопасности и выходить не очень надолго: Мирон немного потусуется и вернется домой гораздо раньше Славы. И без приключений – это он себе пообещал. До клуба не так уж и далеко, да и найдет его Мирон даже с закрытыми глазами, темной ночью и под градусом, не в первый раз. Пятнадцать минут пешком, непримечательная дверь с надписью «Площадка» – и он на месте. Неплохое заведение, Мирон здесь начинал, когда прогуливал уроки. Здесь удобно: можно что-нибудь выпить и наскоро перекусить, послушать молодых рэперов, иногда сюда может заглянуть кто-то и из старой гвардии. А еще очень легко спрятаться от посторонних взглядов в одном из темных углов. Мирон так и сделал: поглубже натянул капюшон Славиной куртки, вытянул дальше рукава, чтобы скрыть татуировки на пальцах, благо у Славы руки длинные, вошел, коротко кивнув незнакомому охраннику. И тут же скользнул на одно из пустых мест в самом темном углу, за колонной. Спрятаться ему легко – он мелкий и не слишком бросается в глаза. В клубе было накурено, шумно и тесно. Заказал у подбежавшего парнишки светлое пиво – один бокал не грех. Официант был молоденький, его, так же как и охранника, Мирон не знал. Сидел, удобно устроившись и повернувшись полуоборотом к сцене и слушал. Давно Мирон тут не был, соскучился. Улыбался. Как раз кто-то из молодых читал тягуче и немного гнусаво. Или так казалось из-за плохого звука. Такое себе, если честно. В стихах еще что-то есть, текст умный, не банальный. А вот бит никудышный. Говно – бит. Впрочем, придираться он не будет – сам начинал когда-то так же, под херовый бит и порой путал текст. Но это был неоценимый опыт, который навсегда остался с ним. Именно «Площадка» была его первой сценой, первым другом и первым критиком, первым учителем. И первым пинком под зад, когда Мирон понял, что этой сцены ему уже мало. Как давно это было! И не вспомнить уже толком. Этот парень в солнцезащитных очках, похоже, тоже делает свои первые шаги на этой сцене. Или нет? Потому что народ подпевает, подхватывает некоторые строки. Народу нравится. И парень кайфует от того, что делает – это видно даже из того темного уголка, куда забился Мирон. Правда, парню не 16 лет, как было тогда Мирону, он гораздо старше. Ему явно больше и он высоченный, ведет себя раскованно, даже немного нахально, ходит по сцене вальяжно, и голос у него... У Мирона холодок прошел по спине, он вытянул шею из-за колонны и чуть не поперхнулся напитком. Пока вытирал слезы от ударивших в нос и в глаза пузырьков, парень на сцене закончил свою композицию, и кто-то из толпы выкрикнул: – Гнойный, Оксимирона давай! Кто-то повторил с другого конца: – Давай лысого! И вот уже весь клуб скандировал: – Ок-си! Ок-си! Ок-си! Сердце выпрыгивало из груди, а в кончиках пальцев закололи крохотные иголочки. Первой шальной мыслью было: «Неужели узнали?!» Но на Мирона никто не обращал ни малейшего внимания, все смотрели на сцену. А со сцены улыбался Слава: – Ладно-ладно. Букер? Тот, кого Слава назвал Букером, допил воду, вылив остатки из бутылки на себя и на ближайших фанатов, и Слава начал читать под минусовку: «Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Все детство я был где-то там внизу На концертах срать на звук – я знал все тексты наизусть…» Букер подхватывал, орал в микрофон, раскачивая толпу. Мирону вдруг стало здесь тесно, как будто его настиг внезапный приступ клаустрофобии, которой он никогда не страдал: кожа покрылась липкими капельками пота, сердце стучало в сонных артериях, прижимало в ушах, в глазах зашипели белые точки, а ноги налились свинцом. «Запрети меня, сдай меня и называй меня неандертальцем, А коль обо мне нельзя заикаться – показывай пальцем…» Пальцем на Мирона никто не показывал, его никто не видел. На миг ему показалось, что он вообще бестелесный дух, что его здесь нет, а есть лишь его призрачная проекция в чужом мире. В чужой куртке, в чужой жизни. И эта композиция не его, ему все это приснилось – вся его прошлая жизнь и даже он сам… Мирон провел ладонью по лицу, вытирая пот – давно у него не было такого резкого приступа. Этого просто не может быть. Невозможно читать Оксимирона, не зная, кто такой Оксимирон… – Нахуй… – прошептал Мирон, бросая на стол скомканную купюру. «Налетай, покупай, п-п-потребляй…» – летело в спину. Холодный воздух улицы обжигал. Ноги несли сами – прочь, как можно дальше от этого места, дальше от самого себя.***
Слава вернулся поздно, далеко за полночь, как всегда в те дни, когда он работал. Свет не включал, тихо разулся и… – Ты сразу догадался? Слава будто налетел на невидимую преграду и рывком остановился у порога комнаты. Мирон сидел в продавленном кресле уже в своей одежде, втянув худую шею в горловину свитера, будто хотел нырнуть в него целиком. Спрятаться, исчезнуть. Славе стало страшно: – Да, я… Я давно знал, что это дом твоих отцов. Вычислить было не так уж и трудно: справочная не дает данных о знаменитых людях, как и на любой другой планете, но… Здесь еще помнят тебя, так что… – Мирон слушал молча и не шевеля ни единым мускулом, и Слава не мог в темноте разобрать выражение его лица, поэтому продолжал. – Меня тянуло туда. Не то, чтобы я торчал под окнами целые дни напролет, ты не думай, но… я все же надеялся, хоть когда-нибудь… А тут ты и сам появился – ночью, возле тех баков. Как я мог не узнать тебя, Окси? Я знал тебя еще до того, как прилетел на эту планету, я думал о тебе, я… Еще один фанат? Трахнул своего кумира, окружил заботой, вниманием… Мечты сбываются, блядь? Мирон поднялся устало, вздохнул: – Я Ми`лан. Для тебя и для всех. Оксимирона в твоем доме никогда не было. Лучше забудь это все. – Но… Мирон! – Слава сделал шаг навстречу. Но Мирон остановил его жестом. В полоске света, пробивающегося из окна, наконец-то стало видно его лицо: жесткое, с плотно сжатыми губами и желваками на скулах: – Мне надо идти. – Мирон… – голос Славы оборвался. – Милан, – поправил Мирон. – Не провожай меня.***
И о чем он думал вообще? Правду говорят, что мозг омег во время течки становится размером с орех! И имеют в виду никак не кокосовый. Как можно было его не узнать? Да в этом районе даже дряхлые старушки помнят, кто такой Мирон Федоров, где он живет и как выглядит. Даже слепой узнал бы его, а Слава со своими внимательными голубыми глазами… И что ему делать теперь? Противно как все… Мерзко. Реально мерзко – к горлу Мирона подступила кисловатая тошнота. Что, снова здравствуй, биполярочка? Во всей своей красе. Нахуй это все! Не помогают ваши пилюли, господа! От этой напасти только одно лекарство – бежать! Бежать что есть мочи, догонять ускользающего себя, настигнуть, поймать за шкирку, встряхнуть со всей силы, чтобы выбить сразу все иллюзии, чтобы… Мирон нахмурился, схватил сумку, бросал в нее первые попавшиеся вещи. И о чем он думал? Что за вопиющая безответственность! И хотя в доме Славы не было ни одних часов, они, между прочим, все равно продолжали тикать, и у Мирона теперь миллион накопившихся дел! И компания Илюхи Мамая требует его непосредственного присутствия и участия, и другие парни, что работают с Мироном и зависят от него, ждут, когда он вернется. Когда натрахается до оскомины, блядь, ждут! Они согласились, конечно, сделать паузу на год, и Мирон обеспечил их финансово, чтобы им не пришлось искать на это время другую работу, но даже это, возможно, не удержит некоторых из них от бегства. И в этом нет ничего странного или подлого, год – огромный срок, когда на пятки все время наступают молодые и талантливые. И когда другие исполнители делают заманчивые предложения, как черновик контракта, подсунутого его бэк МС несколько месяцев назад. И как только Охра не свалил в туман, глядя на ту цифру, до сих пор загадка, Мирон бы на месте Вани основательно задумался… Нет, про Славу он не будет больше думать, да и течка почти закончилась – Мирон теперь справится и сам. Он сильный омега. И самостоятельный. И самодостаточный. И… Отцы сбежались, встали, как наседки, в дверях, раскудахтались. Омего-отец всплеснул руками: – Мироша! Ты куда посреди ночи? – его голос звенел от напряжения. – Мне надо, папа, срочно… У меня миллион дел! Да, у него миллион дел. Он и так засиделся в этом лживом раю… – Но… куда же… – омего-отец не закончил фразу. Альфо-отец обнял супруга за плечи и крепко сжал: – Пусть уходит. Вызвать тебе флаейр, сынок? – Да, если можно, – Мирон нашел паспорт и кредитки, засунул все это в карман, отвечал механически. – До космопорта? – Ян Федоров старался быть спокойным. – До космопорта, – эхом повторил сын. – И побыстрее – я еще могу успеть на первый рейс… Мирон всегда знал, что рай не для него. В раю – плесень и гниль, в раю пустота… А от пустоты надо бежать, пока она не сожрала его целиком, пока не поглотила. Бежать без оглядки.***
Омего-отец всплакнул. Он продолжал махать рукой, хотя из флайер-такси уже наверняка ничего нельзя было рассмотреть. Если Мирон вообще оглянулся хоть раз – когда машина взлетала с идеально подстриженной лужайки перед домом, отцы видели в окне жесткий профиль сына и его нахмуренные брови. – Как же он теперь? Он же совсем один! – плакал омего-отец. – Он разберется, – альфо-отец крепко обнимал супруга. – Он взрослый мальчик и всегда был сильным. – Он же… уже беременный? – немного сомневался омего-отец. Альфо-отец еще раз втянул воздух, в котором все еще стоял запах сына: – Я в этом почти уверен… А я был прав: нашего упрямца всего лишь нужно немного подтолкнуть. И чем более отборных кандидатов мы будем ему подсовывать, тем быстрее он… Омего-отец не слушал, всхлипнул: – Ян, он беременный и совсем один… Как же… Супруг обнял его еще крепче: – Он во всем разберется. Ты же знаешь, Валера, сейчас лучше оставить его в покое. Идем в дом, дорогой. Дверь за ними плотно закрылась. И они даже не заметили высокую тень, что возникла из-за дома, растерянно остановилась на краю слабо освещенной поляны, озираясь во все стороны. И грязно выругалась, глядя в пустое черное небо, где с каждой секундой гаснул инверсионный след от умчавшегося навстречу рассвету флайеру.***
Больше откладывать тур было нельзя – и это было правильно. Хотя и весьма утомительно. Двадцать четыре концерта на одиннадцати планетах – не Эминем, конечно, но тоже неплохо. «Уж который год который город под подошвой…» Единственное, что попросил Мирон у организаторов – это не менее трех дней на адаптацию на каждой из планет. Не для себя – для ребенка. Маленький неплохо переносит перелеты, но все же лучше быть осторожнее. И не таскать ребенка за собой нельзя – на некоторых из планет нет млекопитающих животных, а значит нет молока, если малыша придется там на некоторое время оставить. И везти молоко с собой, когда своего еще достаточно – тупо. К тому же, ему обязательно нужно откормить малыша грудью хотя бы полгода – это обязательное условие врачей, для здоровья малыша и здоровья самого Мирона. А здоровье у него и правда улучшилось – не соврали на этот раз эскулапы! Едва восстановившись после родов, Мирон уже был в строю – звукозаписывающая студия как раз закончила его новый альбом и можно было отправляться в тур на его раскрутку, как и планировалось. За год его не забыли – сам Мирон не дал себя забыть. Один яркий клип, один выпущенный микстейп, пара выступлений на радио, приглашение на вечернее шоу на стереовидении, которое он решил не игнорировать. А потом ему уже ничего не пришлось делать – когда живот стал заметен, тут уже пресса и блогеры все сделали за него сами, а Мирону можно было всецело погрузиться в запись альбома и готовиться к родам. Ну и шум тогда поднялся! Самым главным вопросом было, конечно, кто отец ребенка. И Диму Шокка называли, хотя Мирон расстался с Димой еще несколько лет назад, и Локимина в отцовстве подозревали, и даже Порчи, хотя Порчи вообще не альфа, а парень из двуполых и сделать ребенка омеге он никак не мог. Повеселили, короче. Космонет гудел, как потревоженный улей, а Мирон посмеивался и ничего не комментировал. Сами роды Мирон перенес хорошо, произведя на свет здорового и сильного сына. И восстановился в предельно сжатые сроки. А вот теперь без проблем выдерживает целый трехчасовый концерт. И это не считая частого приглашения на бис. Мирон, вообще-то, живчик, стоять на сцене по стойке «смирно» – это точно не про него. Как и красиво дефилировать. Потный прыгающий Мирон, успевающий за время звучания одного трека побывать во всех уголках сцены, а иногда еще и в зале – это самое то! И Мирон это все без проблем теперь выдерживает. Правда, «выдерживает» не относится к ребенку. Пока один из новоиспеченных дедушек тетешкает за сценой маленького, а Мирон носится по сцене и читает свой обожаемый рэп, желудок малыша не хочет следовать правилам. Они даже тайные знаки придумали: сам Мирон может их прозевать, но если парни запускают трек про йети, это уже точно означает, что крохотный оксимирончик проголодался и пора делать перерыв в выступлении. Мирон быстренько бежит в гримерку, кормит малыша, снова запахивает просторную рубашку, под которой ничего не видно, и бежит назад, пока дедушка меняет подгузники и убаюкивает сытого внука. А парни в это время сами десять минут в состоянии развлечь толпу. Вот, снова. Зрители всегда узнают этот трек с первых аккордов, аплодируют, воют неистово. Мирон узнает тем более! Это достойный пик эмоций, после которого он спокойно может оставить разгоряченный зал на такие нужные для него десять минут. «Все детство я был где-то там внизу На концертах срать на звук – я знал все тексты наизусть…» Это означает, что малыш проголодался. Сейчас Мирон дочитает и… Люди любят эту композицию, читают вместе с ним. Даже если он остановится – подхватывают с любого места. «Зовите меня йети – я снежный человек!» Мирон закончил, зал ревет. – А теперь, – Мирон перехватывает микрофон удобнее, – предлагаю вам послушать моих парней, а мне немного отдохнуть. Не скучайте, увидимся через десять… Толпа ревет понимающе. Кто-то начинает: – Ок-си! Ок-си! – остальные подхватывают. И вот уже весь стадион скандирует в унисон: – Ок-си! Ок-си! Мирона качает на этих волнах. Уходить не хочется, но надо – в гримерке маленький оксимирончик уже наверняка выносит своим нехилым голоском мозг дедушке Валере, дежурному на этой неделе. – Ок-си! Ок-си! – летит в спину. И как он услышал? У Мирона не только феноменальное обоняние, как и у любого омеги. У него еще и поразительный слух! – Ок-си! Ок-си! – скандировала толпа, пока Порчи уже готовился читать. Но среди всех голосов настойчиво звучало: – Ми-лан! Ми-лан! Мирона будто пригвоздило к месту. Он оглянулся, щурился, стараясь сквозь вспышки стереокамер разглядеть… Где-то здесь, звук отсюда. «Ми-лан! Ми-лан!» Черт же… Вот! Высокая фигура в одном из первых рядов. Блестящие волосы на макушке и виноватый взгляд голубых глаз. Мирон приблизился к одному из охранников, стоящих на краю сцены, тот наклонился к невысокому омеге ухом: – Чувак, если, – голос Мирона дрогнул, – если вот тот альфа, смотри, вон там, в красной футболке с дурацким принтом… Так вот, если он захочет прорваться за сцену, то… пусти его, хорошо? – Понял, – кивнул охранник, щурясь и запоминая того, на кого указал Мирон. А если не захочет? Мирон вжал голову в плечи, одернул рубаху. Какого черта он вообще это сказал? Почему не произнес «то гони его нахуй»? Почему…***
Маленький всегда ест жадно – так, будто больше не дадут. Сучит при этом ножками и смешно пыхтит носом. Папкин характер! В смысле, папы Мирона. – К вам посетитель! – кричит охранник, на сантиметр приоткрыв дверь гримерки. – Мироша, – омего-отец волнуется, – ты разрешил пропустить этого молодого человека? Папа Валера волнуется, потому что такого еще не было. Мирон встречается с поклонниками, но не в перерыве концерта и точно не в том помещении, где находится младший из Федоровых. Маленького вообще тщательно прятали и от поклонников, и от прессы, даже пол и имя не раскрывали. Нахуй всех! – Да, – Мирон поспешно застегивался, – я разрешил, папа. Пусть заходит. Пальцы не попадают на пуговицы, руки дрожат, а сердце готово выскочить из груди. Маленький недовольно засучил ножками – видимо, немного не доел. Но Мирон сейчас не сможет его докормить – это выше его сил. Да и время поджимает, у него на все про все не больше десяти минут – парни не смогут, да и не должны, дольше удерживать внимание публики. Слава замер у порога. Топтался потерянной цаплей, руки из карманов не вынимал, его глаза поблескивали из-под длинной челки. Молчал. – Пап, – Мирон взглянул на отца. – Да, я выйду… ненадолго. Дедушка Валера вышел, прикрыл за собой дверь.***
Ну что ж, следует признать, хотя бы перед самим собой: Мирону со Славой было хорошо. И в постели, и вообще. Со Славой Мирон испытывал чувство… защищенности, которого у Мирона никогда не было и которое тут же исчезло, когда он сбежал. А Мирон сбежал – это тоже надо признать. Не Слава отказался от него и от ребенка, а сам Мирон развернулся и свалил в предрассветный туман. Закрыл все аккаунты в соцсетях, поменял номер коммуникатора, хотя Слава его и не знал. А, между прочим, чтобы прилететь сюда и купить билет на его концерт, Славе наверняка как раз и пришлось вкалывать год, иначе бы он нашел его раньше. Наверное. А ведь Слава ни в чем не виноват – ни в детских обидах Мирона, ни в его неладах с самим собой. Слава, возможно, даже… любил его. Вот только Мирон не дал ему шанса признаться в этом. В продолжении всего этого года, чем больше Мирон остывал и чем глубже анализировал, тем больше приходил к странному выводу: забота и нежность Славы не могла объясняться только фанатским увлечением. Мирону ли не знать – он проходил это сотни раз! Многие фанаты мечтают оказаться в постели с кумиром – были у Мирона такие альфы, и парни из двуполых, и даже девушки, между прочим. Но наутро все заканчивалось одинаково – охлаждение, угасание интереса, иногда даже чувство вины и душевные терзания. А уж выдержать всю течку и ни разу не упрекнуть, не выказать пренебрежения или нетерпеливости, не сорваться – это вообще за гранью фантастики! Да еще и проявлять заботу – ненавязчиво, в мелочах, и все закидоны охмелевшего от гормонов омеги воспринимать с юмором. Немного грубоватым юмором, но все же легко и остроумно, как умеет Слава… Слава КПСС, он же Гнойный, он же Соня, он же… Да-да, теперь Мирон следил за творчеством мало кому известного рэпера Вячеслава Карелина с одной из мало кому известных провинциальных планет. И Слава за этот год делал успехи – несомненные! Но не это тянуло Мирона к Славе… ах, да, Мирона реально к Славе все это время тянуло. Пока Мирон думал, Слава тоже не нарушал тишину. Неловкая пауза могла бы тянуться бесконечно, но бесконечности у них в запасе не было – часы на стене неумолимо отсчитывали время. Настенные часы с обратным отсчетом в гримерке – одно из необходимых условий райдера… – У меня осталось минуты полторы, не больше, – Мирон нахмурился. Он сердился, но теперь он точно знал, что злится на себя самого. Его часики столько времени тикали не туда!.. – Тогда главное, без соплей, – Слава нахмурился тоже. – Я ничего не прошу, мне ничего не надо от тебя, кроме… В рот ебал, блядь! Да мне нужен ты весь, но если ты меня не хочешь, если… то позволь хотя бы быть с сыном. Иногда. Видеть его. На твоих условиях. Я прошу только этого… Мирон молчал. Сколько раз он мысленно готовился к такому разговору, перебирал варианты. Для того случая, конечно, если бы Слава захотел его найти. Репетировал. В основном репетировал жесткий отказ, чтобы у Славы даже мысли не возникло спорить и настаивать. Мирон такое умеет – он та еще упрямая зараза, когда надо. Может и в морду дать, если нет другого выхода. Если вынудят. Отказать и все – разве это сложно? И вообще Мирон настоял, чтобы концерта на его родной планете не было. Без объяснения причины – он звезда, может себе позволить! Не помогло: его все равно нашли – спустя год, на другой планете… А вот теперь, когда Слава стоял перед ним, Мирон не понимал, что нужно отвечать. Все аргументы и резкие слова вдруг испарились без следа. Ему просто хотелось снова прижаться щекой к Славиной груди, обнять его и никуда уже не отпустить. Слава горестно вздохнул: – Омежка? – Омежка, – Мирон поднял на руки копошащегося в одеяльце и недовольно кривящего розовые губки младенца. – Можно? – Слава подошел на пару шагов ближе. – Ну… можно, – Мирон снова начал покрываться капельками пота. – Ты уверен, что он твой? – Давай только без этого, я считать умею, Ми… – Слава осекся, скривился, подошел ближе, протянул руку, потрогал сына за пухлую ладошку – маленький тут же схватился за палец отца. Слава улыбнулся самой нежной из своих улыбок, его лицо невольно осветилось: – Ого, какой сильный! Мужик… А Мирон вдыхал такой родной запах и ловил себя на том, что ему никуда не хочется сейчас уходить. Пусть себе эти ебаные часики тикают дальше куда хотят! Слава улыбался: – Характер твой, упрямый. Как назвал? – Мирослав, – Мирон покраснел до самого затылка. – Губы, кажется, твои, – улыбался Слава, глядя на малыша, – и нос… – Не дай бог! – не удержался Мирон. И тут же рассмеялся. Покачал головой. – Мне пора идти. – Я понимаю, – кивнул Слава, прислушиваясь к реву толпы снаружи. – Поговорим позже, ладно?.. Пап! – позвал Мирон, приоткрывая дверь в коридор. – Это Слава. Он побудет здесь, пока я закончу выступление, хорошо? – Хорошо, – кивнул омего-отец, принимая внука из рук Мирона, – я его укачаю, не переживай. Мирон не переживал. Теперь уж точно. Он несся по темному коридору навстречу свету и ревущей толпе. Мирон Федоров бежал, но не от, а навстречу себе самому – возможно, впервые в жизни. (Конец)