нельзя

Когда у младшего что-то колет в груди – неприятно, больно, как-то надрывисто, он этого упрямо не замечает, попросту не хочет. Смахивает все на усталость, недосып, испорченные нервы и потраченные силы.  А его жрет это изнутри, но он не хочет обращать на это никакого внимания, потому что незачем. Он все равно ничего не изменит, ему надо терпеть, не жаловаться и просто сидеть ровно. Любую боль возможно вытерпеть, просто не каждому дано, вот и Сэму, видимо, тоже не дано. Ему не дано терпеть то, что вытворяет его брат. Он хочет выстрелить себе прямо в висок, когда видит очередной мятый клочок бумаги, на котором незнакомый ему номер. Ему не дано терпеть. Сэм Винчестер просто слабак и трус. Он боится, он не может.  Теряется, в поисках спасения, хотя, спасения-то и нет. Он это знает. Он не готов терпеть эту боль каждый раз, когда его брат уходит на всю ночь куда-то. Не говорит куда, просто уходит, молча, бросив безразличный взгляд на Сэма. Тот поджимает губы и смотрит на старый, потертый ковер. И так происходит с того самого момента, когда он, да, сам Сэм, все разрушил. Просто сломал, даже не оставляя осколки, чтобы потом попытаться склеить. Он разрушил не думая, потому что... а почему? Потому что думал, что так будет лучше? Лучше для кого? Для себя? Только вот стало все намного хуже. Теперь брат его ненавидит, брат слышать его не хочет, брат его взгляда избегает. Дин перестал его уважать, и как кажется Сэму - перестал любить. Его зеленые глаза больше не искрятся светом, и не в них нет той надежной опоры, на которую младший всегда мог положиться.  И чтобы эти глаза когда-либо теряли свет, кто-нибудь мог о таком задуматься? Что теперь, когда сам Дин Винчестер смотрит на своего брата без того самого понимания, больше нет ничего.  И каждый гребаный раз, когда Дин уходит, внутри снова и снова обрывается. Обрывается что-то важное, что-то очень важное. Старший просто и безразлично бросает дежурную фразу и уходит. Просто уходит, просто, блять, уходит. — Я скоро, — вечером, в затхлом номере старого отеля, бездушно бросает Дин, даже не смотря на брата, закидывает на правое плечо куртку отца, что бережно хранит много лет, и парня прошибает тупое, ноющее чувство безысходности, потому что младший тоже хочет, чтобы его также бережно берег брат. В голове больным эхом проносится слово «скоро». Конечно, скоро, на табло зелеными цифрами показывается без пяти восемь. Вернётся Дин где-то под утро, точно не раньше, в принципе, как в последнее время.  От старшего не сильно будет пахнуть алкоголем, немного сигаретами и сексом. Сэм кивает, прикусывая губу до крови, старается сдержать подступившие слезы. Сжимает кулаки и всматривается в спину брата. Напрягается, когда старший останавливается прямо перед дверью, замирает на какое-то время, задерживает кисть руки на ручке. Дин медленно оборачивается, Сэм задерживает дыхание. Будто легкие в один момент отказали. Они смотрят друг другу в глаза около тринадцати секунд, но младшему вполне хватает, потому что он не видел на себе его взгляд очень давно, он рад даже этому. И все, конец. Дин передергивает плечами, в глазах и на лице отвращение. Быстро отворачивается, с противным скрипом открывает дверь и исчезает за ней. Вот и теперь, в номере становится безумно пусто. Сэм встает, чувствуя боль, вину и ненависть к самому себе. Он оглядывается вокруг и долго кричит так, чтобы просто не чувствовать себя, чтобы забыть, что он сотворил, чтобы в голове больше не было ни брата, ни боли, ни ненависти к самому себе.  Он бьет до крови, до того момента, пока не перестанет чувствовать кисть, да и вообще всю руку. В стене четко отображена вмятина от кулака. Обои уже протерты, еще чуть-чуть и скоро кулак дойдет до досок. Но Сэм Винчестер продолжает бить в стену, бьет, бьет и бьет.  Он плачет, и слезы падают ему на футболку, кровь скатывается по ладони, вниз по руке, пробегается по локтю, и исчезает в рукаве рубашки. Костяшки болезненно ноют, но он пытается игнорировать боль. Он выбрасывает, пытается выбросить все из себя, пытается выбить себя всего. Но дело в том, что это навсегда в нем. Навечно. Это въелось ему в голову и теперь точно не отпустит. Это въелось ему в каждую клеточку. Его бьет, будто током, когда он думает о том, что он просто не может дальше жить с этим.  В груди зарождается чувство страха, потому что в голове неожиданно всплывают слова брата, необычно безразличные, грубые, сухие: — Что ты сказал, Сэмми? — голос Дина, нотки удивления и непонимания. Глаза смотрят точно на него, внимательно, изучает. Дин Винчестер с непониманием глядит на дрожащие руки брата, на закушенные бледные губы и нервно обездвиженные глаза, которые смотрят прямо в пол.  Сэм боялся, сильно боялся в тот момент, в тот вечер. Безумно сильно боялся реакции старшего Винчестера, безумно сильно боялся, но хотел. Он сходил с ума, не мог терпеть и хотел. Он хотел собственного брата и это взрывало его мозг. Выводило из себя, потому что он знал, что это неправильно, это дико, это мерзко. Но он сказал слова, которые погубили его, погубили все, что было между ним и Дином. Он погубил сам себя, он знал, что так будет, но сделал, потому что не мог иначе. Лишь два слова заставили убили любовь, доверие.  Сэм слаб.  Сэм трус.  Сэм идиот.  Сэм безответно влюблен. Сэм безответного влюблен в своего брата. Именно так. И он погибает, умирает, подыхает без Дина. Он глупо хочет случайных прикосновений, ласки, любви брата, такой слепой и теплой. И он лишился всего, что так вожделел и любил. — Поцелуй, Дин, — шепотом, едва-едва слышно произносит младший Винчестер. До сих пор смотрит в пол, сжимает кулаки, ногти впиваются в кожу до крови. Прячет глаза, потому что просто не сможет встретиться с зелеными, где отчетливо проявляется ненависть и злость, недоумение и страх. Да, кажется, страх. Старший Винчестер гневно смотрит на своего брата. Внимательно, разглядывая. После долгого молчания, вскакивает из-за стола, где в хаосе разбросаны бумаги, разложенные книги, раскрыты на нужных страницах. Он встает резко, быстро, с грубым толчком и неприятным звуком отодвигающегося стула по деревянному паркету бункера. И также быстро подходит к Сэму, вглядывается в глаза, словно не верит, что только что это сказал его собственный брат. — Ты совсем чокнулся, Сэм? — брови сдвинуты к переносице, он хмурится, недоверчиво смотрит на младшего и, кажется, он чересчур близко. И словно Дин слышит мысли Сэма, матерится, отходит дальше, на шага два. И страх нарастает еще больше, потому что он читает в глазах брата уверенность и полную осознанность сказанных слов. Сэм знает, что он говорит, может быть, он сошел с ума, но он точно знает, понимает, и самое страшное то, что он правда это чувствует, он правда этого хочет. — Что с тобой такое, Сэмми? — в лице старшего что-то меняется и нельзя сказать, что ненависть ушла. Кажется, она рвется наружу. Но кроме нее появилось отвращение, отвращение к своему брату. И Дин очень хочет это подавить в себе, не выпускать, но Сэм чувствует, как это отвратное ощущение расползается по комнате и давит, давит, давит. Отвращение, мерзость, грязь. Дин Винчестер ощущает на себе это настолько ярко, настолько сильно, что хочется кричать. Орать, срывая глотку, чтобы просто стены рушились, чтобы не осталось сил не на что. И проходит, кажется, целая вечность, сотня минут, старший Винчестер что-то грубо говорит себе под нос и Сэм не разбирает - то ли не хочет, то ли случайно. И его взгляд уже гневно орет: "Не подходи ко мне, Сэм. Не смей трогать." Презрение, ненависть медленно шли изнутри. — Прости, Дин, прости, ради Бога, — его голос дрожит, в горле ком и Сэм Винчестер старается, как ненормальный сдержать слезы, старается сдержать эмоции внутри, — Я не могу, прости меня. Стена, кажется, сломается пополам. Кулак стал вколачиваться в стену гораздо реже, силы ушли, но все остальное осталось на месте: нескончаемая боль, ненависть к себе и тяга, озабоченность, любовь к собственному брату. Костяшки сбиты в мясо. Дыхание неровное, глаза закрыты, лоб прислонен к стене. Он не слышит легкий скрип мотельной двери, хмурится, потому что просто не хватает воздуха, делает глубокий вдох полной грудью. Дин хватает его за плечо грубо, резко отталкивает назад, отчего парень падает на хлипкую кровать. — Ты платить за ущерб номера будешь, придурок? — это звучит настолько подделано, настолько фальшиво. Винчестер-младший сперва не понимает, что голос до безумия знакомый, до безумия желанный. Сэму хочется кричать, кричать громко, чтобы вышло все это говно, которое убивает изнутри. Он смотрит в глаза старшему стараясь увидеть хоть что-то, что было раньше. Хоть что-то настолько близкое, родное. Чего Сэм лишен из-за своей же глупости. А потом приходит понимание происходящего, слишком долго, медленно. Младший понимает, что сейчас перед ним чересчур худое лицо старшего брата,что он дотронулся до Сэма, кажется, первый раз после глупой ошибки,а после приходит осознание того, что Дин вернулся не менее чем через час. Сейчас Дин стоит перед ним в номере отеля. — Дин, подожди, — парень хватается за голову рукой, которая жутко болит, в которой пылает боль, и даже, блять, она не покрывает той душевной, той самой, что разрывает изнутри, — Ты что тут делаешь? Дин? Со мной все в порядке. Слышит смешок Дина, а после сильный удар по щеке, пылание. Что-то теплое, кровь. Сплевывает на пол, тяжелый вес на бедрах. Внимательно смотрит на старшего, хмурится, пытается скрыть возбуждение, что к хуям, не кстати. Еще один удар кулаком в другую щеку, задевает губу. Шипит, потому что чувствует, как брат задевает вставший член, трется. И, сука, обветренные, теплые губы на своих. Дин Винчестер целует глубоко, безжалостно. Целует, блять, собственного брата. Сэм отвечает, порывается. Тянется дрожащими руками к шее брата, но тот грубо отталкивает руки и еще сильнее сливается с телом, лежащим под ним. Не позволяет Сэму трогать себя, но сам внимательно исследует пылающее лицо, дрожащие ноги, бедра. Талию сжимает сильно, отчего Сэм скулит. Это, блять, неправильно. Эта любовь, идиотская любовь. Эти чувства не должны зарождаться, хотя бы, в Дине. Это сидело глубоко в младшем, там и должно оставаться. Но это окутывает двоих. Эта чертова любовь, с того момента, когда Сэм попросил поцеловать, когда Дин, через долгое время, поцеловал. Они сходят с ума. От этой любви. Потому что так любить нельзя.