Под сибирским теплом

Солнце вставало неохотно. Растекалось по всему небу полутонами, окрашивало верхушки деревьев в причудливый красный с отблесками теплого золота и подсвечивало незнакомые окна, наполняя их недолгим блеском. Небо словно двоилось: от ночной темноты не осталось и следа, зато плавно перетекало из темно-синего в чуть светлей оттенок, затем в лиловый и, наконец, в этот слепяще-красный. Октябрь был по-своему прекрасен. По утрам уже морозило, выпуская из теплого рта клубы неровного пара, днем, в безветренные часы, начало октября дарило еще слабое тепло, а по вечерам снова укутывало в холод и легкий озноб, заставляя мучительно ежиться. Михаил рассветы любил, ровно, как и закаты. Небо в такие моменты приветливо баюкало теплыми тонами, растекалось неровно и игриво, да и время выбирало такое, чтобы можно было почувствовать уединение, то самое, от которого внутри все еще пело. Как-то не затерлось с возрастом это восхищение. Вроде и мир не стоит на месте, и город, до боли знакомый с детства растет в большой прогрессии, а неловкое чувство счастья все так же холит изнутри, позволяя ненадолго забыться и почувствовать красоту беспечного неба. Вот бы еще и в жизни так: беспечно, счастливыми долгими часами и кроткой надеждой, что еще все опомнится, сбудется, если, конечно, не произойдет чего-то сакрального. Хотя, чего уж греха таить, этого сакрального было в его жизни достаточно, да еще и присыпано сверху нехилой такой горкой. Сначала институт, затем первые пробы своих неокрепших навыков, а после работа, увлеченно вписавшая свое имя в его паспорте, обозначив себя и женой, и любовницей, и самым близким, но совершенно точно не терпимым, другом. Но мистика заключалась в другом. Как бы причудливо и нежно не ластилась к нему все та же бессменная работа — другая сторона его жизни терпела одиночество с редкими всполохами уязвленной гордости. По утрам Заренцева встречал опостылевший кофе, хотя и был приготовлен тот с великой любовью, днем выкручивала и пленяла родная и бесконечно вытягивающая соки работа, а по вечерам — к сердцу ластилась пугающая в своей правоте мысль, что не может все это длиться так долго. Были бы родители живы, так давно бы уже озадачились и приступили к военным действиям на манер крепостной осады. Да только не сложилось у Михаила в этом смысле. Были и задатки, и средства к выполнению любой задачи, а желание, то, что и силы дает, и пинка вселенского, не чувствовалось даже на самом кончике языка. Словно держало что-то изнутри, мешало вздохнуть полной грудью и почувствовать те поэтичные крылья за спиной, о которых не одно столетие говорили бессменные классики. Заренцев еще ни разу за свои тридцать с длинным таким хвостиком не чувствовал себя потерянной половиной чьей-то души. Может и врали все эти верующие в бессмертную любовь, а может и сам Михаил пропустил свою очередь, когда стоял у раздачи судьбоносных путей, но за столько лет так и не смог разделить с кем-то свои мысли, цели и, возможно, наивные мечты. Так и сколачивал свою жизнь, обрастая надежным опытом, крепкими стенами, нужными связями и путами уже ставшего родным одиночества. Благо друзья у него были, такие, что и мечтать в свое время было страшно и даже неловко. А теперь и позвонить среди ночи можно было, и выпить в конце тяжелой рабочей недели, и за бугор свалить коллективно. Все было, всего хватало, но что-то все равно неизменно трепало его ясную голову, растекаясь под самой коркой и изредка оттуда сигналя неутешительно красным отсветом. Солнце давно уже встало, лениво взобралось чуть выше, словно и не желало и вовсе туда взбираться, довольствуясь каждодневными, но редкими вспышками рассветного или закатного марева полутонов. На языке растекался горьковатый привкус остывшего кофе, под веками мелькало черными точками, а в сознании уже бодро скакали привычные мысли о распорядке дня, двух встречах после обеда в компании своего зама Артюхина и надвигающихся с крейсерской скоростью новогодних праздниках. Они-то и занимали его большую часть свободного времени, когда о работе думать уже не было не только сил, но и желания. Планы были почти наполеоновские. Там и подарки, приобретенные в неизменных очередях, и плановые поездки, красиво и гордо именуемые командировками, и еще куча всего, что привычно радовало и разбавляло серость и тяжесть почти закончившего свою миссию года. Выдохнув, Михаил поднялся, помыл за собой чашку и уверено вышел из кухни, направляясь в прихожую. Там он уже привычно посмотрел в зеркало, затянул потуже темно-серый галстук, натянул на плечи короткое пальто и вышел, оставляя у себя за спиной тишину квартиры. На улице оказалось холоднее, хотя чего еще можно было ожидать от шести градусов и пугливого ветра, который совсем недружелюбно обласкивал теплую кожу, забираясь под ворот плотной ткани. В машине он еще пару минут померз, дожидаясь, когда она прогреется, а затем вырулил со двора и уже привычным маршрутом направился в центр, где располагалась его контора. Небо так и осталось безжалостно серым, хотя рассвет и был таким удивительным, поражая своей красотой и яркостью красок. Да и передавали ведь дождь, а значит, скоро затянет свинцом, растечется тяжестью сбитых туч, и обрадует нескончаемым потоком холодных капель, от которых и без того темный асфальт почернеет. В холле его привычно встретил Доронин. Коротко кивнув и крепко пожав в утреннем приветствии руку, отчитался за ночь, вставил пару реплик о погоде, а потом уверенной походкой вернулся к своему посту, на ходу отчитывая Веру Павловну, что снова отвлекала его ребят от работы, каждое утро неизменно балуя пост охраны выпечкой и горячим травяным чаем. Заренцев усмехнулся и пошел дальше. Хоть Влад и бухтел, сетуя на чересчур добрую и заботливую уборщицу, но не хуже своих подчиненных уплетал сдобу, которая никоим образом не портила крепкую фигуру начбеза. Вроде тот был женат. Вроде уже несколько лет и, если Михаил ничего не путал, в партнерах у Доронина был мужчина. Что ж, генофонд снова оказался в пролете. На этой мысли Заренцев снова усмехнулся — сам такой же. Не женат, в смысле, а такой же пропащий материал для настырных девиц. Лифт медленно поднимался выше, минуя уже двадцатый этаж. Михаил подслеповато прищурился, потер глаза подушечками пальцев и снова вздохнул. Если отвлечься от мыслей, то можно было почувствовать легкую тянущую боль в районе шеи — спал он этой ночью неудобно, подушка съехала куда-то в сторону и затекшие мышцы приветливо махнули, не забыв при этом напомнить и о возрасте, и о дурной привычке засыпать не там, где надо. Ольга Игоревна приветливо улыбнулась при виде своего начальника, чуть приподнялась и кивнула головой, спокойно говоря: — Доброе утро, Михаил Алексеевич! Кофе сейчас или через минут пять? — Доброе утро, Ольга Игоревна, — мужчина расплылся в ответ широкой улыбкой. — Минут через пять будет самое оно. Только не стучите, когда заходить будете. Женщина понятливо кивнула, но от заботы, так не свойственной для сугубо рабочих отношений, отказаться все же не смогла. — Аспирин, я так понимаю, тоже брать? — Правильно понимаете, Ольга Игоревна, — Заренцев подмигнул и скрылся в своем кабинете. В приоткрытое окно лениво вползал прохладный воздух. За прозрачной преградой уже собирались осточертевшие тучи, отчего просторное помещение медленно возвращало себе мрачность пройденной ночи. Спрятав пальто в шкаф, Михаил неторопливо устроился в кресле, вытянул ноги и с облегчением вздохнул: в своем кабинете думалось еще лучше. День только начинался, обещая принести с собой много разговоров и сопутствующую им колкую мигрень. Ее, дрянь такую, Михаил не любил и всячески обходил стороной. Даже одно время консультировался у знакомого врача, стараясь соблюдать предписания, чтобы по итогу избежать настойчивой и внезапной боли. Но сегодня она заползла без причин, хотя и не беспокоила так сильно, как бывало после особо тяжелых встреч. В висках едва давило и почти не отвлекало, но приглушенный стук о темное дерево все равно вызвал бы не самые приятные ощущения. Спасибо Ольге, что без слов понимала своего непосредственного начальника, проявляя заботу с постоянной периодичностью, но ненавязчиво и даже несколько приятно. Та, в свою очередь, тихо открыла дверь, подошла к столу и аккуратно расставила на нем стакан с водой, таблетки и чашку с ароматно пахнущим кофе. Затем так же молча покинула помещение, уже не первый год зная, как Заренцев любит помедитировать в тишине своей обители. Это и длится-то всего ничего, от силы минут пять, а потом Михаил Алексеевич расправляет плечи, последний раз шумно вздыхает и с потрясающим спокойствием и решимостью начинает плодотворный день. Иногда, в особо загруженные дни, когда встречи нахлестывались одна на другую, Ольга Игоревна позволяла себе ненадолго пожалеть уставшего мужчину. Тут больше материнский инстинкт взбрыкивал, потому что своих детей не было, увы, а начальник по возрасту, да и вообще всей своей натурой, очень был близок, хотя никто из них никогда бы в этом не признался. Ольга уж не первый год заботилась о нем, отгоняя настырных молодых специалистов, что мнили себя лучшими кандидатками на роль жен и любовниц, хранила тишину и покой в приемной, не позволяя буянить и портить атмосферу, и кротко следовала любым указаниям, очень хорошо понимая, почему Заренцев до сих пор один. Ему не любовницы нужны были, а стопки бумаг, и чтоб каждая была с идеальными буквами и цифрами, под которыми он ставил свою размашистую подпись. И как бы ни прискорбно это было, но работа действительно походила на ревнивую женушку, оплетая собой так сильно, что впору было выдергивать волосы и махать накрахмаленным белым флагом. Да и появись на пороге кто-нибудь достойный… Наживший опыт, набивший шишки и умеющий вовремя замолчать, чтобы послушать. Ну, и чтобы разворот плеч был не меньше того, что имелся у самого Заренцева. Что-что, а эту тайну она хранила под семью замками, да и не ее эта была тайна. Михаил Алексеевич, может, и не скрывал бы так свои предпочтения, но поди-ка ты, встреть себе судьбу, когда живешь на работе, думаешь работой и даже пахнешь так, что на ум приходит только офис. А потому и осаживала Ольга Игоревна молодых девиц: не вмешиваясь, но и не играя им на руку в присущей им женской солидарности. Да и где там осада, когда сам Заренцев с легкой руки отправлял всех восвояси, а потом по пятнадцать минут распивал со своим секретарем терпкий чай, молчаливо указывая на то, как ему опостылело быть бисквитным тортом, на котором красной вишенкой маячил его кошелек. Хотя Ольга могла понять этих стервятниц. Заренцев был хорош не только как руководитель крупной фирмы, но и как представитель мужского населения. Высокий, крепко сложенный, с тем самым впечатляющим разворотом плеч. Михаил был обладателем коротких каштановых волос, теплых карих глаз и несомненно прекрасной улыбки твердых губ, которые могли растягиваться в приветливые линии, а могли и сжаться в молчаливом неодобрении. Да и помимо внешности, которой уже было никого не удивить, Заренцев слыл отличным собеседником, заслуженно носил звание серьезного, но справедливого руководителя, и вообще, источал вокруг себя нечто схожее с аурой чего-то спокойного, приятного и самую малость праздничного. В общем, Заренцева уважали за дело и любили без каких-либо на то причин. Ну, в самом деле, хороших людей хоть и осталось немного, но все-таки они еще не извелись под гнетом давно прогнившего общества. Так что оставалось надеяться, что это сокровище рано или поздно все же найдет свое пристанище. Михаил как раз просматривал план с намечающейся поездкой в не совсем далекую и не совсем прекрасную из-за погодных условий Сибирь, когда в кабинет ворвался Артюхин. Мужчина коротко кивнул, пожал протянутую руку и тут же занял место в кресле напротив, сверля Заренцева нахмуренным взглядом серых глаз. — Вот скажи мне, мил человек, на кой хрен ты меня тянешь с собой, а? — Роман устроил обе руки на подлокотниках, нервно постукивая по деревянным вставкам кончиками коротко стриженных ногтей. — Бери за шкирку фина и чешите в свои дали дальние, а меня оставь в покое. — С чего вдруг? — Михаил откинулся на спинку кресла и с интересом уставился на старого друга. — А с того, бычья твоя голова, что в твое отсутствие кто-то должен быть здесь и следить не столько за порядком — с этим и Ольга Игоревна справится — сколько за рабочими процессами, — выдал довольный собой Артюхин, исподлобья бросая на Михаила внимательный взгляд. — Был бы ты, уважаемый Роман Дмитрич, единственным моим замом, так и вопросов бы не было. А так… — Заренцев усмехнулся, щелкнул пару раз ручкой и с мстительным удовлетворением проследил за реакцией друга. — Ну, и зараза же ты, Заренцев! — Роман чуть расслабился и уже мягче спросил: — Что я там делать буду, а? Смотреть на ваши пляски с этим господином Вишневским? У вас и встреча-то должна пройти сугубо в ознакомительных целях. Ни тебе делегации, ни часовых и каждодневных встреч под видом согласования цифр и букв. А поморозить задницу я могу и тут, в своем кабинете. — В кабинете ты никак задницу не поморозишь, — хохотнул Заренцев. — Если только оной в открытое окно влезешь. — Надо будет — влезу! Михаил нахмурился, но промолчал. С одной стороны, Ромка там и не нужен был, а с другой… Кто-то же должен посмотреть на ситуацию со стороны. Заренцеву предстояло не просто махнуть пару тысяч километров, а лично встретиться с человеком, с которым по итогу у них мог срастись неплохой контракт длительностью в пять лет. Там тебе и поставки, и процент, и нехилые такие бонусы в виде связей и далеко идущих планов. Михаил бы и справился сам, обговорил детали и пожал бы с удовольствием чужую генеральную руку, только вот… Что за человек этот господин Вишневский Лев Александрович? По словам знакомых, да и тех же партнеров, с которым они работали уже не первый год, этот мужик у всех характеризовался, как серьезный и несколько жесткий руководитель. Мол, дело свое знает, руку ни на чем не греет, поблажек ни себе, ни подчиненным не дает. Прям исполин в современной обертке! Михаил от таких хвалебных речей аж зубами скрипел. Вот и нужен был ему Артюхин, чтобы тот понаблюдал, поспрашивал ненавязчиво, сделал выводы и следом выписал твердую характеристику. У Романа для этого были все задатки: людей видел насквозь, верил в меру, и пусть не слепо, но все же доверял своей интуиции. А она у него, долгой ей жизни, еще ни разу за пятнадцать лет их дружбы не подвела. Хорошая подруга, ничего не скажешь. — Премию выпишешь себе сам, но чтобы завтра встречал меня в аэропорту и улыбался, как на ассамблее ООН. Понял, Роман Дмитрич? — Вот умеешь ты все карты спутать, — смиренно выдохнул Артюхин, сползая чуть ниже и откидывая голову назад. — Анька моя замуж выходит. Заренцев только брови приподнял в удивлении. Сестра Ромки была еще той оторвой. На порядок младше их, с ураганом Катрин в голове и дурацкой привычкой совать свой нос туда, куда ее не звали и звать не собирались. А тут поглядите, замуж собралась! Кто ее такую терпеть будет, хотя, чего греха таить, девушкой Анна была привлекательной, даже красивой, как сказал бы Заренцев. Но характер… — Вот и купишь ей подарок в глумливой Сибири, — все же ответил Михаил. Артюхин помолчал, пару раз повел кистью в воздухе и только спустя долгие мгновения спросил: — Вот скажи мне, если бы ты встретил человека, с которым ты вроде как душа в душу можешь всю жизнь прожить. Смог бы ты все бросить? — А зачем бросать? — не понял Михаил. — Так вот Анька… Встретила этого своего прынца на каком-то там симпозиуме, а он оказался не то, что не местный, а вообще из холодной и острой Германии. Год уже вместе, — Роман подтянулся, сел с прямой спиной и серьезно посмотрел на друга. — Собирается работу здесь бросить, оставить родителей и свалить к нему. За бугор. Спасибо, что хоть университет окончила. — Рома, — Заренцев неожиданно окинул приятеля хмурым и даже недовольным взглядом. — Где ты проблему тут увидел? Счастлива сестра? — Артюхин кивнул. — Счастлива, хорошо. Европа не такой уж и бугор, а нормальное место для реализации себя и своих возможностей. Видеться вам никто не запрещает. Ты к ней, она к тебе. В чем проблема-то? — Страшно отпускать, — нехотя признался Роман. — Да и в голове не укладывается, как можно так жизнь свою круто повернуть? — Ну как-то же люди поворачивают, — улыбнулся Михаил. — Но тут человек человеку рознь. Когда еще молод и есть возможность куда-то двигаться, когда и не привязан к месту, то и засиживаться не нужно. Я бы так не смог. Роман поджал губы. Все он понимал: и в отношении сестры, и касаемо самого Заренцева. Этот еще лет десять назад женился на своей работе, замуровался в привычных стенах, и хрен кто его теперь сдвинет с места, пусть даже и потоп накатит. Без толку. Да и не был он простым работником, чтобы так налегке взять, да и бросить все. Тут, в этих стенах, не один год вложен. Ночи бессонные, расшатанные нервы и почти героическое терпение, потому что за своей целью нужно было идти. Заренцев и дошел. Сколотил контору, собрал вокруг себя хороших и надежных людей, вон, даже его припахал, а Ромка и не против был. Тут на кону все было: бизнес, деньги, жилье и знакомые люди. В такой ситуации никто не станет менять локацию. Артюхин еще раз посмотрел на друга и задумчиво пожевал нижнюю губу. Нет, такой, как Заренцев, никогда не отступится и не рискнет собственным монументальным фундаментом. Да и глупости это, глупости. Это Анька замуж за немца, Михаил здесь не при чем. Только вот не просто так Роман тему эту завел: у самого назревал кризис среднего возраста. За плечами уже был развод и дочка-первоклашка, в волосах седина, а постель по-прежнему грели только на пару ночей. Вот и задался Роман вопросом о том, можно ли просто взять, да и переиначить всю свою жизнь, если вдруг привалит счастье? Артюхин еще раз посмотрел на Михаила, поймал в ответ такой же заинтересованный взгляд, и тяжело покачал головой. Никуда они не рыпнутся. — Ладно, завтра вместе отправимся покорять Сибирь, — Роман поднялся с кресла. — Все, я пошел дела делать. — Иди, — Михаил проводил друга напряженным взглядом, перевел его на окно и только после вернулся к рабочим процессам. Заренцев с каждой пройденной минутой мрачнел все сильнее. Нет, не было никаких проблем с билетами, самолетом или номерами в гостинице, куда они прибыли, оказавшись в удушающе огромном Новосибирске. Город встретил их солнечной погодой, порывистым ветром хмурого октября и вполне себе доброжелательными людьми, словно здесь они отличались от тех, что обитали у себя дома. Но было какое-то предчувствие и не сказать, что хорошее. Артюхин почти сразу отчалил в свой номер, только напоследок выдал, что к вечеру будет бодр и готов на подвиги, а сейчас он идет спать и плевать ему на красоты очередного миллионника с его достопримечательностями и прочей лабудой. Михаил тоже засел в номере, не спеша делать экскурсионные походы по незнакомому ему городу. В конце концов, он сюда работать приехал, а не стаптывать подошвы дорогих ботинок. К слову, Заренцеву стоило бы и на этот счет подумать. О том, в каком виде он покажется перед господином Вишневским, который, как ни странно, уже успел им передать через своего помощника, что все в силе и вечером он ждет их в ресторане, как и было обговорено заранее. Михаил хмурился, вяло ворочался у огромного зеркала, встроенного в дверцу шкафа, и с неудовольствием отмечал в себе возрастные изменения. Какого хвостатого он вообще об этом думал, было непонятно, но и мысли настойчиво крутились в ненадолго опустевшей перед встречей голове. Взгляд как-то быстро приметил пару серебристых нитей, сеточки морщин вокруг глаз, что сейчас казались куда заметнее в свете последних событий, и мертвой хваткой вцепился в широкие плечи, которые то и дело хотелось расслабить и позволить им наконец опуститься. Тело вроде еще в тонусе, а вот душевных сил все меньше и меньше. Внутренний огонек постепенно затухал, являя миру уставшего от нескончаемой работы мужчину. И кроме нее больше некому и нечему было завести его с полуоборота, снова вдыхая в него новые силы и мечты. Хватит, налетались уже. Михаил в последний раз поправил полы пиджака, еще туже затянул синюю, почти черную удавку, накинул пальто и уверено вышел из номера, где в коридоре его уже ждал Роман. Такси ловко виляло и перестраивалось из одной полосы в другую, водитель попался на редкость молчаливым, а Заренцев в каком-то странно подвешенном состоянии пытался понять, откуда растет его внезапное беспокойство. И ведь появилось же оно здесь, на этой линии фронта. Словно маленькие молоточки, что-то настойчиво просило его притормозить, оглядеться и… А что там было дальше, Михаил не знал. Ресторан был оценен, как «приемлемо» и «очень хорошо» уже не таким убитым после перелета Артюхиным. Словно он тут красоты интерьера будет рассматривать ближайшие несколько часов. Михаил усмехнулся, но говорить ничего не стал. Избавившись от верхней одежды, мужчины наскоро вымыли руки в уборной, а затем уже спокойнее прошли в зал, где их поджидал господин Вишневский. Первое, что бросилось в глаза, Лев Александрович был один. Без помощника, секретаря или кого-либо другого. Второе и, пожалуй, самое внезапное для самого Заренцева было то, что Вишневский занимал собой все пространство. Мало того, что мужчина был заметно крупнее того же Михаила, так еще и излучал вокруг себя такую непоколебимую силу и уверенность, что будь Михаил простым мальчишкой, давно бы уже свалился с подкошенными ногами. Но он выстоял, крепко ответил на такое же суровое рукопожатие, передав эстафету Артюхину, и вполне себе спокойно устроился за столом, у которого мгновенно нарисовался хлопотливый официант. — Как добрались? — Вишневский лениво переводил взгляд с одного мужчины на другого. — Неплохо, — Михаил прищурился, но позволил себе короткую полуулыбку. — Город у вас красивый. — Врете. Вы его даже не рассматривали, — произнес Лев Александрович, хищно улыбаясь и при этом не сводя взгляда с самого Заренцева. — Вид из окна такси тоже был неплох, — уже не так приветливо отозвался Михаил. Артюхин метнул в его сторону внимательный взгляд и снова вернулся к своему излюбленному делу — исподтишка сканировал возможного партнера по бизнесу, мысленно делая пометки у себя в голове. Ох, и достался же им экземпляр! Таких не то что сложно подвинуть, таких вообще нужно по широкой дуге обходить. А Михаил тем временем рассматривал своего визави. У Вишневского была на удивление примечательная внешность. Темные, почти черные волосы прилежно лежали в стильной прическе, позволяя лишь паре коротких прядей упасть на широкий, но в меру, лоб. Под хитрой дугой таких же темных бровей блестели хищные светлые глаза, и контраст этот завораживал похлеще скульптурного носа с тонкими крыльями ноздрей. Мужчина улыбался красивой формой губ, хоть и нижняя была чуть крупнее, но общий вид не портила. Скулы и челюсть тоже не оставили Заренцева равнодушным — черты лица были крупными, но настолько гармоничными, что впору было ваять второго Давида, только с сибирскими корнями. Все это богатство держала крепкая шея, уходящая в широкие плечи, плавно перетекающие в не менее широкую спину, над которой явно работал личный инструктор. Что было ниже, Михаил не видел, но вполне себе мог представить круглую задницу и мощные бедра. Зато руки, так вальяжно распластанные на столе, он мог лицезреть с огромным удовольствием. Кисти, как и весь мужчина, были крупные, с длинными пальцами и гладкими пластинками ровных ногтей. Наблюдать за такими одно удовольствие, хоть и неуместное в данной ситуации. В целом, Вишневский представлял эдакий образ здоровенного, но лощеного медведя. Большой, хищный, опасный и, без всякого сомнения, привлекательный. Михаил удрученно признал, что это как раз-таки его тип. Ужин почти подходил к концу, Вишневский увлекательно расписывал всю мощь своего немаленького бизнеса, Роман с интересом подсовывал все новые вопросы, а Мишка плыл… — Так что завтра жду вас, — Лев Александрович прикончил свой бокал вина, метнул веселый взгляд в сторону Романа и задержал его на Михаиле. — Посмотрите на процессы изнутри, изучите политику и еще раз посмотрите документы уже с полным отчетом наших бухгалтеров. — С удовольствием, — Заренцев потер висок, чувствуя, как к нему снова возвращается легкая боль. — Когда вас ждать с ответным визитом? Вишневский ответил не сразу. Сначала уставился на Михаила нечитаемым взглядом, затем чуть склонил голову набок, а потом и вовсе подался вперед, как хищник, высматривающий свою добычу из зарослей. — Через неделю, может чуть больше, — наконец ответил он. Михаил прищурился, задумчиво пожевал губы и согласно кивнул. Работа никогда не стояла на месте. За чередой привычных встреч, выездов на объекты, всегда приходили очередные командировки, куда можно было спихнуть зама, фина, да хоть начбеза! Но по итогу частенько курсировал сам Заренцев с присущей ему недоверчивостью. Филиалы он контролировал строго, не ленился соваться в самые дебри, где обычно местное руководство могло что-то припрятать, и с чувством выполненного долга продолжал работать в штатном режиме, пока его снова не дергало куда-то вне стен обыденного офиса. В один из таких дней Михаил и решил расслабиться. Он привычно вытянул ноги под стол, выпустил все толковые и бестолковые мысли из больной головушки, и с удовольствием принялся смаковать крепкий кофе, любезно приготовленный Ольгой Игоревной. За окном густели увесистые тучи, обещая очередную порцию холодного дождя, в кабинете приглушенно горел свет, создавая иллюзию уюта, а на душе нет-нет да скреблось смутное нечто, что никак не удавалось облечь в простые и понятные слова. Неожиданно в голове всплыл образ господина Вишневского. Его тяжелые брови, совершенно не скрадывающие ясный взгляд светлых глаз. Чувственные губы, так идеально складывающиеся в интимную улыбку. Крупные кисти рук, пожатие которых до сих пор помнилось чем-то приятным. С того памятного знакомства прошла почти неделя, и только сейчас Заренцев позволил себе окунуться в мысли о человеке, который привлек его внимание. Да, дела были обговорены, визит засчитан и одобрен ответный, случиться которому было суждено не ранее, чем в следующий вторник. Михаил прикидывал свои действия, решал, что показать, а откуда уводить и не давать маячить, а затем все равно скатывался в уныние, вспоминая слова Артюхина. Они тогда возвращались обратно домой: довольные предстоящим партнерством и тем, как ровно прошел их короткий, но плодотворный визит. Роман тянуть кота или другую живность не стал, а потому почти сразу выдал свою оценку сибирскому медведю. Что мужик впечатляющий в своем умении руководить, направлять и уравновешивать. Что методы его привлекательны, а требования вполне адекватны и понятны, потому как сами они тоже выставляли не менее жесткие требования, дополняя их разного рода нюансами. И что нельзя перед таким человеком упасть лицом в грязь. Пусть другие падают, но не они. Михаил согласно кивал, мычал что-то в ответ и задавался вопросом: «а как человек, как человек он что из себя представляет?». Заренцеву было сложно судить, поскольку здесь он больше полагался на Романа, да и собственный интерес несколько сбивал радары. Но и тут Артюхин не подвел. Помолчал тогда немного, прикинул что-то в своей заумной голове и неожиданно выдал: — Обстоятельный такой мужик. Вроде и ждешь от него подвоха, один взгляд чего стоит, но все равно слово держит и готов сотрудничать. Заренцев радовался только первые дни. Потом пришло понимание, что, не прижми он сейчас свое либидо, то вляпается он по самое не балуй. Может Вишневский и не просто так взгляд на нем свой задерживал, и непрочь будет пару-тройку ночей вместе провести, да только… К чему это все? Ну, покувыркаются они, утолят первый и самый большой голод, а что потом-то? Встречи на расстоянии раз в пару месяцев? Тут как хочешь, а три тысячи километров в задницу не засунешь. Да и на кой ему черт в таком возрасте подобные интрижки? Нет, Заренцев не пойдет на такое. Пусть и мужик шикарный, и никаких привязанностей со всеми вытекающими, но это уже не дело. Нет-нет, а все равно где-то под коркой будет маячить мысль, что вот знаешь его не только по костюмам и деловой хватке, а еще по интимным жестам, словам и размеру члена. Оно может и не страшно будет, как его черт малюет, а если привяжется? Заренцев привык одиноким быть, женатым на своей работе. Привык заводить короткие интрижки, чувствуя, как холодят свежие простыни после ухода очередного любовника. Уже возраст не тот, чтобы менять ритм жизни и подстраиваться под кого-то такого же занятого и увлеченного своей работой. На том Заренцев и решил остановиться. В понедельник утром Артюхин влетал к нему в кабинет, как всадник без головы — стремительно, жутко и с предчувствием надвигающейся катастрофы. Забежал, что-то на ходу выкрикивая Ольге, захлопнул дверь почти перед самым носом бедной женщины, а затем оперся ладонями о край стола и автоматной очередью выдал поток шокирующей информации: — Вишневский этот, паразит, уже в городе! В курсе ты, нет? Он, поди, решил сюрприз нам сделать своим внезапным приездом. И знаешь, что самое главное? Он не будет завтра ждать, ему, видите ли, сейчас подавай встречу с господином Заренцевым! — Успокойся и сядь, — Михаил хоть и был несколько шокирован, но вида не подал. — Почему ты в курсе, а я нет? — Мне его помощник позвонил, хотя должен был связаться или с тобой, или с твоим секретарем, — уже тише и на порядок спокойнее ответил Артюхин. — Хрен пойми, что в голове у этого мужика. — Ну, во-первых, тебе этот мужик нравился, и его подходы, заметь, тоже. Во-вторых, я и отказать могу, но делать этого не буду, сам знаешь почему, — Михаил поднялся, обошел стол и занял свободное кресло напротив друга. — Может, подловить на чем-то хочет, а может, у него планы изменились. Не паникуй раньше времени. — Я паниковать буду, если этот медведь нам все планы порушит! А сейчас я просто возмущен до глубины души, — патетично произнес Роман Дмитриевич. Михаил хмыкнул, помолчал немного, а затем рассмеялся. Лично он в этой внезапности не видел ничего крамольного. Ну, подумаешь, приехал Вишневский на день раньше и предупредил их в последний момент, так и у них все давно готово к встрече. Было бы желание работать! — Во сколько ждать-то? — Заренцев скосил взгляд на настенные часы, мерно отсчитывающие начало десятого. — К пяти обещал, — сухо отозвался Роман. — И домой нормально не уйдешь, и мозги прочистить не успеешь. Оставшись без ответа, Артюхин посмотрел на Заренцева и тут же присмирел. Михаил смотрел строго, чуть отчужденно, и это говорило о том, что кто-то явно недоволен и, возможно, даже чуточку зол. Дружба дружбой, а субординация на рабочем месте должна была быть неизменной. И если надо пахать до полуночи, значит сиди и не возникай, потому что твою работу за тебя никто не сделает и по головке не погладит с нулевым хвостом. — Понял. Подойду в начале пятого, — Роман поднялся и уже собирался уходить, как его остановил задумчивый голос Заренцева. — Не торопись. Я сначала один с ним побеседую, а потом и тебя приглашу. Артюхин кивнул и с видом мученика уплелся в свои владения. День казался бесконечным. Тягучим. Упрямым. Михаил смиренно ждал встречи с тем, кого хотелось видеть и одновременно — избегать всеми возможными путями. В начале пятого Ольга соединила его с Вишневским, который наконец соизволил позвонить сам и лично ему. Прогресс на лицо. Голос Льва Александровича по телефону казался приглушенным и самую малость хриплым. То ли от внезапно накатившего волнения, в чем Заренцев сомневался, то ли от усталости, всегда следуемой за долгой дорогой. Вишневский извинился за непредвиденные обстоятельства, пошутил на тему инстанций, а затем неожиданно признался, что его помощник перепутал не только даты, но и номера телефонов. Обещал рассказать подробнее уже при встрече, а еще тихо и после недолгой паузы предложил этим вечером просто поужинать где-нибудь в тихом месте. На работу сил не было, настроение, по всей видимости, тоже было сейчас не самым запредельным, а визит, как и планировалось, можно провести уже утром вторника. Михаил согласился. Потом позвонил Артюхину, дал тому отмашку, а сам приготовился ждать, когда стрелка часов перемахнет нужную цифру, чтобы он смог отправиться на ужин с господином Вишневским. Домой заезжать смысла не было, да и не особо-то и хотелось. Михаил припарковался недалеко от входа, хотя и стоило это ему двух объездов по кругу, а затем неспешно проследовал в ресторан, что располагался не так далеко от гостиницы, где остановился их сибирский медведь. Малый зал был пройден быстро, основной же — тормознул своим полумраком и неожиданно тихой и спокойной мелодией. Заренцев огляделся, наткнулся взглядом на знакомую темную голову и уверено прошествовал к самому столу, ненавязчиво привлекая внимание Вишневского. Лев Александрович поднялся, лениво облапил руку Михаила, а затем уселся обратно, кивая головой на соседнее место. Заренцев хмыкнул, с удивлением для себя обнаружил, что неприлично рассматривает мужчину, и едва слышно выдохнул, коря собственный организм за предательский отклик. Но с другой стороны, можно было и простить себе эту маленькую вольность. Вишневский этим вечером поражал каким-то незнакомым, но по сути своей понятным домашним уютом. То ли дело было в отсутствии костюма и его замене в виде обычного черного свитера, который так бесстыдно подчеркивал и смуглость кожи, и широту необъятных плеч, то ли дело во взгляде, с которым Лев Александрович его встречал — смотрел прямо, но не хищно, как в их первую встречу. — Вы уж простите, что так вышло, Михаил Алексеевич, — Вишневский прищурился, и губы его тронула теплая, по-своему знакомая улыбка. — Дима, помощник мой, только с отпуска первый день. Перепутал даты и меня чуть ли не пинком сюда отправил, говоря, что я все сроки спутаю, если не потороплюсь. Я уже позже, в самолете, осознал всю абсурдность. — Ну, с кем не бывает, — Михаил с удовольствием принялся за первое блюдо, мысленно благодаря Вишневского за продуманность хотя бы в этом деле. — Дни-то спутать можно, сам иногда влетаю, а номер вот… — А номер ваш был только у меня. И ни капли раскаяния в голосе, погляди-ка! Михаил насупился, но отвечать не спешил. Что-то во всей этой встрече и так выбивалось, а тут еще и крамольная мысль, что нечистым попахивает. Заренцев так же молча воткнул вилку в сочную говядину, повозил куском с одного края на другой, и все это не отводя взгляда от сибирского гостя, а затем решительно произнес: — Вы, Лев Александрович, может и пытаетесь меня с мысли сбить, да и подловить, может, на чем, но явно путь выбрали не тот. — Я бы и дальше с удовольствием попрактиковался в красноречии, но поверьте на слово. Я устал и совершенно не готов к каким-либо неприятностям. И подразумеваю я под этими неприятностями не разлитое вино или внезапно сломанный замок в гостиничном номере, а ваше категоричное «нет». — Любите вы ходить кругами, господин Вишневский, — Михаил плотоядно растянул губы в подобие улыбки, а затем с аппетитом впился зубами в неровно отрезанный кусок прожаренного мяса. — Могу и без круга, — вяло пожав плечами, Вишневский все так же внимательно следил за выражением лица своего визави. — Вот и давайте, — кивнул Михаил, усердно перемалывая зубами волокна. — Тогда доедайте и поехали ко мне. Отчего-то в приглушенном свете номера вспомнился недавний рассвет. Как причудливо смешивались небесные оттенки, как солнце нехотя расцвечивало серость густых облаков. Как двоилось, будто деля темное на светлое с переливами пурпурного. Вот и сейчас была эта двойственность. Заренцев смотрел в глаза Вишневского и стремительно летел головой вниз. В светлом взгляде можно было прочесть и желание, и пугающее в своей простоте предостережение. У Михаила зудели кончики пальцев, так, словно он всю жизнь носил перчатки и сдерживался от желания касаться чего-то прекрасного. А сейчас ему позволяли не просто коснуться до чего-то абстрактного, ему предлагали попробовать, макнуть пальцами в глубину, где растекается самое лучшее. Вишневский стоял напротив и буравил его этим своим дурацким взглядом. Молчал и смотрел, но обещаний в этом взгляде было куда больше, чем хотелось себе позволить. А ведь Заренцев все уже решил для себя, еще пару дней назад дал по тормозам, чтобы не вляпаться, не застрять во всем этом. И вот он стоит и трепетно ждет, когда Вишневский сделает свой первый шаг. Тот и сделал. Со всей присущей ему грацией хищника, загнавшего в угол новую жертву. Вишневский осторожно устроил руки на его плечах, огладил их с какой-то трепетной нежностью, так не вписывающейся в образ этого статного красавца, а затем склонился ближе, накрывая рот Михаила своими твердыми, но горячими губами. Сердце в груди зашлось порывистой песнью, будто всю жизнь только и ждало этого момента. А он и продлился-то не больше двух минут. Вишневский отстранился, еще раз огладил чужие плечи, скользя внимательным взглядом по лицу Михаила, а потом скрылся за дверью, занимая душ первым. Давал ли он время на раздумья? Или, быть может, отчетливо видел сомнение в карих глазах напротив и потому ожидал спешного побега, Миша не знал. Только и уходить, прятаться от самого себя — не желал. Михаил выходил из ванной комнаты с ощущением чего-то странного. Он ожидал неправильность в собственных действиях и решениях, суматоху рук и сухость губ, но, вместо этого всем своим существом тянулся к другому мужчине. Осознание пришло позже и читалось оно в забытой, но такой долгожданной заботе. Вишневский сцеловывал тихие вздохи, оглаживал сильные плечи и сминал упругие бедра. Скользил раскрытыми ладонями по оголенным нервам, приласкивая каждый сантиметр горячего тела. И напряжение тихо сходило на нет. Михаил отпустил себя сразу: растекся, словно патока и зазвенел в предвкушении. Вишневский словно почувствовав все эти перемены, ревниво сжимал его в объятиях и бессовестно метил светлую кожу. Местечко под челюстью активно было вылизано, затронуты мочки покрасневших ушей, и покусаны и без того раздраженные лаской соски. Михаил подставлялся под теплоту крупных ладоней, скользил своими руками по напряженной спине, словно изучая, запоминая, переплетенный мышцами изгиб. А потом Лев сорвался, оправдывая и свои корни, и такое прекрасное имя, покрывая Михаила горячечными поцелуями и беря раскрытое только для него тело. Утро встретило всполохами красного. Ленивые лучи золотистого солнца обласкивали остывшие после долгой ночи большие тела. Вишневский казался беззащитным и не таким устрашающим, обнимая одной рукой Михаила, а вторую скрывая под объемной, но примятой подушкой. Михаил повернулся, мазнул сонным взглядом по окну, запоминая красочность теплого рассвета в холоде октября, а затем устремил его на безмятежное лицо мужчины. В памяти всплыли отрывки прошедшей ночи. Как из грозного сибирского медведя Вишневский превратился сначала в просто Льва, а затем и в тихое, сорванное и почти надрывное Левушка. Под ребрами снова запело, только не бодро и стремительно, как реквием в звуках фортепьяно, а как тихое анданте, убаюкивая изнутри своей бесконечной легкостью и теплом. Михаил затаился, прислушиваясь к своим ощущениям, пропустил пробуждение Вишневского и, уже натыкаясь на его светлый взгляд, рассеянно улыбнулся. — Лева? — позвал он тихо, собираясь сказать про необходимость вставать и спешить на работу. Не сказал, придавленный к матрасу тяжестью незнакомой нежности в чужом взгляде. Улыбка коснулась светлых глаз, затем твердых губ, и Михаил задохнулся, чувствуя, как все обрывается в этот момент. Вишневский завозился, отчего одеяло окончательно съехало в переплетенные ноги мужчин, а потом внезапно навалился, подминая Михаила под себя. Шею снова безжалостно атаковали горячие губы и между ног вклинилось большое и такое удобное тело. Заренцев пропыхтел что-то невразумительное и тут же смолк, когда Вишневский поймал его губы, толкаясь языком в теплоту чужого рта. И ни одной связной мысли, что обычно приходила после насыщенной ночи, стремясь обозначить привычные рамки. А не было рамок в этот раз, как бы не старался найти их Михаил. Только вот этот странный, почти щемящий, наполненный безграничной нежностью взгляд Вишневского, от которого поджимались пальцы и пересыхало во рту. Михаил уехал первым, чтобы сначала забежать домой и переодеться, а то Артюхину долго бы пришлось объяснять его непрезентабельный вид, а потом шустренько появился в офисе, предупреждая Ольгу Игоревну о скором визитере. Визитер появился на час позже: в деловом костюме, шоколадном галстуке и широкой улыбкой, которая странным образом пленила даже Ольгу. Заренцев встретил его в дверях своего кабинета, хмыкнул на устроенное представление в приемной и задумчиво рассматривал очевидный цвет галстука, напоминающий оттенок его собственных глаз. Лев бил по больному, поганец такой, но все равно подобные знаки оказались приятным дополнением ко всему тому, что уже имелось. Вишневский же, напротив, недовольно хмурился на высокий и плотный ворот темно-серой водолазки, обтянутой на крепкой груди Заренцева, и мыслями явно был где-то не здесь. Только, нет-нет, а во взгляде проскальзывали ревнивые нотки, словно не прятать нужно было следы страстной ночи, а выставлять напоказ, чтобы каждый видел и понимал, кому теперь этот мужчина принадлежит. Заренцев от подобных мыслей только усмехался, но выводы для себя делал, пусть и была большая часть из них неутешительной. Артюхин вновь залетал на спринтерской скорости, напоминая болид в заносе. Роман Дмитриевич сухо поздоровался с Вишневским, окатил Заренцева недовольным взглядом, но смиренно принялся показывать, объяснять и тыкать пальцам в разложенные на столе документы. Лев Александрович внимательно слушал, задавал насущные вопросы и то и дело сбегал взглядом к Заренцеву, ненадолго обласкивая того теплом светлых глаз. Через час Михаил ставил размашистую подпись под такой же причудливой закорючкой Вишневского, чтобы наконец закончить бумажные вопросы и перейти уже к другим, более обыденным и совершенно простым. Роман к тому времени остыл, уже теплее беседовал и даже перешучивался с господином Вишневским, а Михаил кусал губы и думал над внезапным желанием увидеть Льва на их корпоративе. Конечно, под предлогом того, чтобы представить всем нового делового партнера. Конечно, чтобы сибирский медведь еще больше проникся их политикой и дружественным настроем. Конечно, Михаил мастерски навешивал лапшу на свои же уши. Решено было обедать в кафетерии фирмы, расположенном на несколько этажей ниже. Лев держался по правую руку от Михаила, но никаких попыток прикоснуться не делал. Только чуть больше необходимого наклонялся к нему, когда Заренцев что-то рассказывал на пути к лифту. Артюхин извинился и ответил на звонок мобильного, а Михаил поймал взглядом Доронина, который каким-то чудесным образом оказался на их этаже. Заренцев представил мужчин, коротко ввел начбеза в суть предстоящих дел, а потом отворачивался, скрывая улыбку. Влад, в силу старых привычек, рассматривал Вишневского так, что позавидовал бы любой сканер. Но Лев держался, прятал понятливую улыбку в уголках своих губ, и спокойно держал лицо перед еще одним здоровенным мужиком. Они почти уходили, когда Михаил вдруг вспомнил про предстоящее мероприятие. Можно было и отложить обсуждение этого вопроса и на потом, но тут и запамятовать можно было, да и вообще. Заренцев похмыкал, покусал губы, а затем выдал: — Владислав, вы на корпоративе-то будете? — А куда я денусь, Михаил Алексеевич, — Доронин широко улыбнулся. — Помню, знаю, соблюдаю. — Это, конечно, похвально, но я не поэтому спрашиваю, — Заренцев пожал плечами и добавил: — В этом году приходите со своей второй половиной. Буду рад познакомиться. Доронин прищурился, уловил намек и вроде как одобрение со стороны руководства и почти незаметно погладил кольцо на своей руке. — Спасибо, мы придем. Михаил кивком головы отпустил начбеза, снова возвращаясь к Вишневскому и по-прежнему висящему на телефоне Артюхину. Лев наблюдал за ним с интересом, улыбался только глазами, но отчужденней все равно не становился. И почему-то это было важным. Домой Лев вернулся напряженным и задумчивым. В голове роились мысли, в душе все еще что-то пело, а в сердце разрасталось тихим и дрожащим. И жалеть же ни о чем не хотелось! Пусть и мало времени было, и прикосновений не хватало, и слов почти не было сказано, но все равно это оказалось таким необходимым. Еще тогда, в первую встречу, Вишневский поддался очарованию другого мужчины. Заренцев одним своим видом, взглядом приманивал так, что скрипели все наглухо закрученные болты. И не сказать, что Мишка был противоположностью, нет, скорее чем-то недостающим, знакомым, но пока еще не принадлежащим. Словно разбитый надвое пазл, части которого достаточно было притянуть друг к другу, чтобы перед глазами встала одна цельная и яркая картинка. Что-то объемное, играющее полутонами, очень напоминающее рассветное или закатное небо. И в то же время что-то громоздкое, тянущееся к этому небу, словно прикрытые снегом величественные горы. И если притянуть эти бесконечные облака, раскрашенные оттенками далекого солнца, к тому самому горному хребту, то и выйдет нечто волшебное, собранное в одно единое. Так это видел и представлял Вишневский. Чувствовал всем своим существом, что вот оно, вот! Только хватай и держи, не отпускай и даже мысли не имей в своей головушке, что может быть как-то иначе. Но осознание этого пришло чуть позже. В то утро, когда он открыл глаза после крепкого сна, утопая в тепле коньячного взгляда. Лев не знал, что екнуло тогда, что дернуло и перекрутило все в глубине, но поддался моменту, а затем и самому человеку. Было что-то прекрасное в том, чтобы обласкивать Михаила своим взглядом. Прикасаться к нему украдкой или же удерживать в крепких объятиях, когда никого нет рядом. И тонуть в его взгляде, задыхаться от голоса и горячего дыхания, когда дрожью по всему телу и током по каждой разбуженной клетке. От такого не уйти, не спрятаться за фасадом отговорок. Все равно в памяти уже вырезан образ желанного. И теперь оставалось только думать: как быть, как решать, как завоевывать, в конце концов? И ответа пока не находилось. Километры стягивались, жизни разнились, интересы балансировали, а возникшее чувство уже разрослось, оплетая своими тяжелыми путами. Лев позвонил. Один раз, второй, затем сразу последовал третий. А между ними взрывалась трель ответных звонков и сообщений, от которых болезненно сжималось, окатывая удушающими волнами желания и печали, от невозможности взять и удержать прямо сейчас. Но отступать никто не спешил. Лев планировал и обдумывал, срывался на внеплановые командировки, хотя по большей части ими только прикрывался. Его несло к Заренцеву на всех попутных ветрах, ломало кости и рвало ткани, если что-то удерживало и не пускало в заранее обговоренное время. И, наверное, мир его рухнул в тот момент, когда и визиты стали ответными. Мишку он тогда держал до последнего. Четыре дня, мать его, всего четыре! А сколько тогда изменилось, обретая наконец свое имя. Слова срывались с губ так же настойчиво, как и хриплые стоны. И не было обещаний, только планы, планы, планы… Уже и новогодние праздники были за плечами, и короткий совместный отпуск, и знакомство с несколькими близкими друзьями, а расстояние по-прежнему оставалось длиною в долгие три тысячи. Нужно было что-то решать. Вишневский намекал на продление контракта и строительство общего филиала. Ни тебе, ни мне, как говорится. Михаил понимал это стремление быть ближе, чаще, да только все еще проживал по старым часам. Привычка быть одиноким, зажатым в собственных тисках, никак не отпускала Заренцева. Но то, что уже трещало и скалывалось — замечали даже близкие. Артюхин долго скрипел зубами, что-то даже подсказывал и почти не воротил носом, понимая, что рано или поздно все изменится. Потом свою лепту внесла и Ольга Игоревна, предлагая варианты и компромиссы. Михаил заботу и рвение ценил, но по-прежнему давал по тормозам, боясь рисковать целым укладом той стабильности, что он взращивал не один долгий год. Но, как бы там ни было, Лев все понимал. И это его умение слушать, обдумывать и доверять привело к тому, что Михаил крепко и безнадежно пропал. Пропал в светлых и уже ставшими родными глазах, в теплоте и нежности голоса, в силе больших и уютных рук. С Левой было тепло. За каких-то несколько месяцев Заренцев отогрелся, снова почувствовал внутри себя тот самый огонек, что придавал сил к действиям. А это многое значило, слишком многое. Нужно было начинать отпускать себя, принимая то, что давали с большой и очевидной любовью. — Как там Аня? — Заренцев лениво потягивал пиво, почти не отвлекаясь на музыку и чужие голоса, коими все больше и больше наполнялся небольшой бар. — Да нормально она, что ей сделается? — Роман методично жевал арахис, рассматривая разношерстную толпу. — Счастливая дуреха, — неожиданно рассмеялся мужчина. Михаил улыбнулся и потрепал друга по плечу. Ромка хоть и не показывал своего волнения за сестру, но это было и так понятно. Главное, что успокоился и больше не мечется, как ужаленный. — Ну, а ты что? — продолжил свой допрос Михаил. — Свадьба будет? — Ты мне невесту для начала найди, а потом уже лыжи востри, — нахмурился Артюхин. — Сам-то уже пристроился, а меня судьба все мимо проходит. — Был бы я пристроенный, здесь бы не сидел, — сухо и с едва заметной горечью произнес Михаил. — И чего ты ждешь, позволь мне спросить? Когда само привалит? — Отвяжись, Заренцев, и так хреново. — Ой ли, ты вон на ту юбку уже добрые полчаса смотришь, — рассмеялся Заренцев. — А ты не смейся, не пристроенный ты наш. Вишневский, наверное, уже поседел с твоего упрямства, — съязвил Артюхин, подальше гоня все разговоры о себе самом. — За больное же дергаешь, — Михаил шумно выдохнул и прикрыл глаза на одно мгновение. — Помнишь, ты спрашивал о том, смог бы я все бросить, если бы встретил нужного человека? Так вот… Не могу. Артюхин замер и медленно повернул голову к Заренцеву. Нет, он не верил в отсутствие чувств или нежелание менять свою жизнь. Просто не понимал, почему тот не замечает очевидного. — Пошли-ка выйдем, дружище, — Роман подхватил свою куртку с соседнего стула и потянул Заренцева на свежий воздух. Артюхин закурил, помолчал пару минут, чтобы дать им обоим собраться с мыслями и осторожно начал говорить. — Ты вот сидишь, наверное, и думаешь о том, что тебе есть, что терять. Что здесь, в родном городе, есть не только друзья, но и собственный бизнес, который держит тебя вбитым в землю… А ведь у него то же самое, — Роман хоть и не был настолько близок с Вишневским, но относился к нему по-доброму и с большим уважением. — У него, может, даже и побольше твоего будет, только вот… — помолчав еще немного, Роман все-таки решил договорить. — Только вот Лев готов этим жертвовать, потому что сам и предложил тебе тот проект с филиалом. — Я знаю, — Михаил прислонился спиной к шершавой стене, смотря задумчивым взглядом на темное небо. — Знаю. — Ты не сравнивай, Миш, не надо. Просто забудь ненадолго о работе и вспомни, что помимо нее есть еще и другая жизнь. Не рискнешь сейчас, потом жалеть будешь. На меня посмотри, вспомни, — Артюхин выкинул окурок и снова посмотрел на друга. — Светка терпеть не стала. Дочь забрала и ушла, а я так и остался законченным трудоголиком. Ну, и многое я теперь имею? Ни борща, ни рубашки с утра выглаженной, ни вечера с той, которую любишь и терпишь все ее бабские заскоки. — Это не то, Ром, — Заренцев грустно улыбнулся, но жалеть друга не стал. Тому и так хреново было. — Думаешь, я так всю жизнь буду к нему через полстраны летать?.. Буду. И его понимаю, и себя прибить готов. — Ой, дурак ты, Заренцев! — Роман подошел ближе, закинул руку на плечо друга и чуть тише добавил: — Ты в будущее смотри, а не назад оглядывайся. Пока филиал будет строиться, вы пообвыкнетесь, притретесь друг к другу, а там и время покажет. Может перенесем туда головной офис, может разбежитесь вы к тому времени… Не теряйся, Миш. Главное желание, а оно, вон, у тебя в глазах уже не первый месяц блестит. Михаил растерянно приобнял друга, сухо поблагодарил за поддержку, едва скрывая в голосе внезапную дрожь, и потянул Артюхина обратно в тепло бара. А ночью без предупреждения прилетел Лев, открывая дверь своими ключами. Михаил слушал плеск воды в ванной, варил кофе, хоть и было на часах половина четвертого, и думал, думал, думал. Вишневский показался на пороге кухни с усталой улыбкой на губах, в простых спортивных штанах, так призывно спущенных чуть ли не к самому паху, и с тем взглядом, который говорил и обещал. Михаил оперся бедрами о стол, сложил руки на груди и ответил таким же взглядом. Говорить вслух пока не хотелось, и без того было уютно и легко. Лев подошел почти вплотную, привычно устроил широкие ладони на его плечах, а затем притянул к себе и крепко обнял. Так и стояли, пока темная пена не выплескалась наружу, разнося по всей кухне чуть горьковатый аромат черного кофе. Лев коснулся его виска в нежном поцелуе, а Михаил сдался, принимая решение. Все будет, но чуть позже, а сейчас то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак, но в кольце теплых и надежных рук.