Отец

      Он нетерпеливо всматривался в даль помещения, словно выискивая что-то, и немного нетерпеливо отстукивал носком сапога по полу. «Теперь я – отец, — нервно хихикнул король. — Не в первый раз, кажись». Стоя на пороге детской опочивальни, Его Милость думал о том, что боится. Какое непривычное чувство. Вернее, это был страх, намешанный с каким-то трепетом и нетерпением.       Роберт словно вернулся на годы в прошлое, проведённое в Долине; тогда он чувствовал примерно то же самое, когда служанка подкинула на порог его покоев записку.       Когда Баратеон прочёл содержание письма, густые чёрные брови нахмурились. Что за глупые шутки? — думалось ему, и он отдал тот кусочек пергамента своему близкому другу, почти брату, Неду Старку, второму сыну Хранителя Севера. Тот тогда покачал головой и тяжело вздохнул, с укором взглянув на весьма несдержанного друга, что означало его веру в правдивость слов, криво выведенных на пергаменте. Лицо Штормового лорда тогда вытянулось, брови поползли вверх, а глаза с растерянностью и замешательством вглядывались в холодные северные очи Старка.       — Ты веришь в это? Она… возможно, она солгала, могла сказать, что девчонка моя, чтобы я взял бастарда к себе… я ведь лорд Штормовых земель, вот и надумала одурачить… Лорд Джон не поверит, — быстро проговорил Роберт, лихо шаря расфокусированным синим взором по просторной комнате. Из легких будто выбили весь воздух; он задыхался какой-то паникой.       Эддард наблюдал за этим молча, укоризна исчезла из серого взора, хоть и не окончательно, на смену ему пришло как-то понимание и сочувствие. Джон Аррен, лорд Долины и Хранитель Востока, имел не безграничное терпение, а его нерадивый воспитанник, Роберт Баратеон, успел за годы своего нахождения в Гнезде изрядно подпортить ему нервы и усложнить жизнь. Роберт часто добавлял проблем (и седых волос) своему наставнику к немалому количеству уже имевшихся. И, если раньше то были постоянные ночные вылазки в компании лучшего друга, стычки с горными кланами одичалых, ослушания мейстеров и септонов и подобные явления, то в возрасте тринадцати лет Баратеон обнаружил неожиданную тягу к хмельному после посиделок в компании Джона Ройса и парочки других рыцарей Долины в таверне «Орлиная бухта», когда они пробыли в Чаячьем городке пару дней. Тогда-то и прибавилось головной боли бедняге Аррену. А уж через пару годков, когда юный Баратеон начал выхватывать пытливым взглядом синих глаз юных и смазливых девиц, позволяя себе вольности, седовласому Джону оставалось лишь за голову хвататься. Нед поморщился, вспомнив тот отвратительный случай, прошедший совсем недавно; скандал был громкий: Роберт Баратеон обесчестил девицу Корбрей. На самом деле, в тот же день Корбреи намеревались молодую леди Рисаллу вести под венец с отрицающим всё Штормовым лордом, однако лорд Долины, обладая качествами искусного дипломата, разрешил этот вопрос каким-то неведомым чудом. Вообще-то, у среднего Старка были сомнения насчёт этого происшествия, уж слишком чета Корбреев сияла, косясь на Роберта, да и пусть он был изрядно выпившим, однако на память никогда не жаловался, все твердил, что эта самая девица в одеянии служанки представилась Лейной…       Теперь же лорд Аррен, чьи нервы могли сдать под конец, мог с легкостью сорваться, несмотря на свой спокойный нрав, и отослать юного Баратеона с его бастардом обратно в Штормовой Предел. Все же, слова «Высокий, как честь» – не пустые для лорда Долины, а Роберт запятнал себя ублюдком в неполные шестнадцать лет под ясным взором Джона.       …— Мия, её зовут Мия, — с глуповатой широченный улыбкой выдохнул с порога Роберт. Глаза его сияли каким-то счастьем, вороные волосы были растрепанны, а щеки красны, как спелые яблоки.       Сейчас же было что-то в этом моменте непонятное, колющее где-то в области груди. Ладони вспотели, корона на голове стала ощутимо давить, и он, будучи королем Вестероса, почувствовал себя нашкодившим ребёнком, нервно ожидающим наказания за проступок.       Наконец, переступив порог, Роберт вошёл в комнату (а за ним и его «белые тени») и подошёл к колыбели маленького принца, ещё не подозревающего, что на его головку когда-то опустится тяжелый венец. Баратеон-старший выдохнул с непонятным разочарованием, заметив светлый пушок на макушке сопящего младенца. Вообще-то, он не видел своего сына две недели после его рождения, королева просто не хотела никого подпускать к мальчику в свои покои, где и начались внезапные схватки, а сегодня малыша перенесли в отдельные комнаты, отведенные специально для него, в то время как Серсею усыпили маковым молоком, дабы та отдохнула. И хвала Семерым, — подумал Роберт, эта женщина в последние недели тягости была просто невыносимой.       Сильными ручищами Роберт взял принца и как-то растерянно вглядывался в личико малютки; тело его было крошечным, а сам он розовым, а лицо… было что-то такое, из-за чего молодому родителю казалось, что младенец – девочка. Пухлые губки и аккуратный носик делали маленького принца кукольным. «Серсея дала ему имя, Джоффри, кажется». Хотя Роберт хотел назвать сына Стеффоном, королева заистерила и начала вопить о том, что ее первенца будут звать Джоффри. Вдруг крошечный розовый комок сморщился, а изо рта вырвался звук, похожий на плач и писк. В синих глазах загорелся детский страх, и Роберт уже собирался быстро вернуть принца на прежнее место и ретироваться, как вопли прекратились. Ребёнок посмотрел отцу прямо в глаза, и что-то в этот миг надорвалось в душе короля. Баратеон вздрогнул, ещё раз поймав изумрудный взор. Он знал, что у новорожденных глаза меняют цвет, однако сейчас он видел перед собой такой знакомый зелёный взгляд. Роберт опустил ребёнка в колыбель, быстрым шагом идя в сторону дверей.       На выходе Его Величество вдруг подумал, что хотел бы видеть на макушке принца темный пушок, а в глазах родной серый лёд.