Ладонь на плече

Тяжёлая горячая ладонь опустилась на его плечо. Шото понадобилась вся сила воли — и ещё немного, — чтобы не вздрогнуть и не ссутулиться. — Ты жалок, Шото, — прогремел голос за спиной. Такой знакомый (уж лучше бы не был), такой разочарованный (что ранило гораздо больше, чем ему хотелось бы), такой злой (и это голос отца?), такой... ненавистный (но не то чтобы в маленьком десятилетнем сердце помещалось много ненависти). Всё тело немилосердно болело, хотелось забиться в угол своей комнаты, усесться на пол, обняв руками колени, и тихо взвыть. Не заплакать, нет: Шото не позволял себе слёз, не с тех пор, как рядом больше не было мамы, которая могла бы обнять и утешить. Он забрал у него и это. Шото давно простил мать за уродливый ожог вокруг левого глаза: это не её вина, она не хотела, она не виновата, она тоже страдала, ей было больно... Он простил бы и большее, лишь бы она снова была рядом, лишь бы у него было место — у неё на коленях, — где он мог бы не сдерживать свою боль, свою горечь, обиду и слёзы. Но сейчас он должен быть сильным. Не ради него. А ради неё. И, наверное, ради себя. Он же хотел стать героем. Сильным, отважным, спасающим других людей. Совсем как Всемогущий. Ему не было дела до глупых стремлений человека, чья ладонь неприятной тяжестью лежала у него на плече. Шото никогда не жаждал превзойти Всемогущего из честолюбивых побуждений, только для того, чтобы превзойти. Нет, он стремился сравняться с ним, стать достойным того звания героя, олицетворением которого был Всемогущий. Он восхищался его силой, готовностью спасать людей в любую минуту и его улыбкой. Улыбкой, успокаивающей людей, говорящей, что всё в порядке, улыбкой, дарящей надежду, улыбкой, зажигающей в сердцах таких же детей, как и он, желание стать героями... Улыбкой перед лицом страха. Однако как бы он ни старался растянуть непослушные губы, когда ладонь на его плече настойчиво и грубо отталкивала его, заставляя принять оборонительную стойку перед новым шквалом жестоких и горячих ударов, у него не получалось. Раз за разом ладонь находила своё место у него на плече, предупреждая последующие за ней синяки, царапины, растяжения и, временами, переломы. Раз за разом Шото сдерживал желание отпрянуть, вздрогнуть, свернуться в комок и заплакать. Но никогда не мог набраться смелости сбросить руку со своего плеча. *** Шото проснулся рано. И даже очень, судя по предрассветному сумраку за окном и сонной глухой тишине в общежитии. С тихим недовольным вздохом он перевернулся на другой бок, обнял подушку, сдул навязчивую красную прядь с лица и снова закрыл глаза. Краем сознания он отметил, что была суббота — день наполовину свободный для учеников Юуэй. После завтрака они с Айзавой-сэнсэем должны будут продолжить работу над своими суперприёмами. Зато во второй половине дня они смогут заниматься чем захотят. Ашидо и Киришима ещё в начале недели загорелись желанием устроить ночь кино с субботы на воскресенье, и весь класс 1-А поддержал их затею. Поэтому Шото стоило попытаться урвать так много сна, как он только мог. Однако сон не шёл. Поворочавшись ещё немного, он решил, что толку от этого никакого, и неохотно встал. Возможно, чашка кофе (если Каминари на пару с Айзавой-сэнсэем не прикончили последнюю пачку) поможет ему взбодриться настолько, что он даже устроит себе утреннюю пробежку. Нужно оставаться в форме, а не то отец... Шото помотал головой. Ему всё ещё трудновато было привыкнуть к мысли, что его старика сейчас нет рядом, а сам он находится в общежитии с одноклассниками и учителями. Это было на самом деле потрясающе. Шото был благодарен Юуэй за возможность не жить в одном доме с новым героем номер один. Взглянув на часы — 5:52, — он тяжело вздохнул и тихо выскользнул из своей комнаты. В коридоре было тихо. Шото неспешно спустился в гостиную и повернул на кухню. Поставив на плиту чайник, он принялся обыскивать шкафчики на предмет кофе. К его облегчению, нужная пачка отыскалась почти сразу. Растворимый. Что ж, и так сойдёт. Не дожидаясь свиста (незачем будить остальных), он снял чайник с огня и приготовил напиток. На вкус вышло на удивление неплохо. Шото забрался на широкий подоконник и уставился в серое утро. Неприветливые тучи заставили его слегка нахмуриться, а пару минут спустя его опасения подтвердились: начался ливень. «Значит, пробежка отменяется», — рассеянно подумал Шото, делая очередной глоток и переводя взгляд на завитки пара над чашкой. Вокруг было слишком тихо (разве что дождь барабанил в окно), но Шото чувствовал странное спокойствие... и безопасность. Наверное, он почти мог назвать это уютом. Почти — потому что по-настоящему уютно здесь было по вечерам, когда его шумные одноклассники собирались в гостиной, беседуя, смеясь и каждый раз выдумывая новые развлечения. Зачастую к их посиделкам присоединялся Всемогущий, иногда — Айзава-сэнсэй. И если Сотриголова в основном тихо дремал на диване в углу, то бывший герой номер один беседовал со своими учениками, давая советы и помогая с домашними заданиями, смеялся вместе с ними и, казалось, оживал. Как только мир увидел настоящий облик Всемогущего, Шото долго пытался понять, как относится к такому повороту событий сам. С одной стороны, ему, наверное, стоило чувствовать некоторое разочарование: всё это время за вдохновляющей улыбкой на уверенном лице скрывался не тот человек. Однако никакого разочарования Шото не ощущал. Наоборот: ему казалось, что он стал даже больше уважать Всемогущего и восхищаться этим измождённым, худющим, костлявым мужчиной с истощённым лицом и глубоко впалыми глазами. Он отдал всё: свою славу, место героя номер один, всю силу, внешний вид, свою причуду, — чтобы защитить их и спасти мир от ужасающего злодея. Он не сдавался до последнего, отдавая всего себя и не получая взамен ничего, кроме новых ранений, кошмаров, от которых будет просыпаться ночью в холодном поту, и дряхлого тела, которое, казалось, не сможет выдержать и порыва ветра. Для Шото ничего не поменялось: Всемогущий оставался его героем и примером для подражания. И он был уверен, что его одноклассники чувствовали так же. Погрузившись в свои мысли, Шото перестал следить за временем. Только когда в гостиной послышались шаги Бакуго, а затем и он сам появился на кухне (обычно он вставал раньше всех — вот уж действительно первый во всём), Шото осознал, что общежитие потихоньку просыпалось. Бакуго не удостоил его вниманием, чему Шото ответил взаимностью, и принялся греметь посудой. Постепенно из своих комнат выползали и остальные ученики, появляясь на кухне, сонно зевая и желая друг другу доброго утра. Шото слез с подоконника и присоединился к ним, готовя себе лёгкий завтрак. С каждой минутой его одноклассники оживлялись всё больше, то тут, то там слышались тихие смешки и непринуждённая болтовня. Шото мысленно улыбнулся привычным звукам и собирался сесть за стол, как вдруг в кармане его брюк завибрировало. Нахмурившись, он отошёл в сторону и вытащил телефон, открывая сообщение. Фуюми, 7:47 Утра, Шото. Ужасно не хочу портить тебе настроение, но ты должен знать. Отец вчера навещал маму. Не знаю, зачем, но работники госпиталя говорили, что он был в очень скверном настроении. Никто не в курсе, о чём они говорили, но ночью у мамы случился срыв. Мне сказали, что им еле удалось её успокоить. Сейчас она снова ушла в себя, ни на что не реагирует, не ест и не двигается. Я так переживаю, Шото. Думаю навестить её вечером. Возможно, будет лучше, если ты тоже придёшь? Тебя отпустят? Ответь как можно скорее. Шото замер, крепко сжав в руке телефон. Перед глазами всё плыло, в голове поднимался туман ярости. Ублюдок. Неужели он причинил ей недостаточно боли? Какое право он имеет продолжать ломать её? Как он посмел снова посмотреть ей в глаза после всего, что было? Шото будто бы снова почувствовал его руку на плече. Этот человек причинил столько боли собственной семье — и продолжает причинять. Он не имел никакого права называться героем. Шото почти что пожалел, что его нет рядом. Возможно, на этот раз он не стал бы сдерживать свой гнев, свою обиду, свою боль, свою ненависть — всё, что накопилось за эти годы. До него донеслись обеспокоенные голоса одноклассников, но он не обратил внимания. Возможно, на этот раз он бы обернулся и изо всех сил ударил бы ублюдка в вечно недовольное лицо. Лицо, на котором ни разу не появлялось и капли одобрения, или гордости, или любви. Шото мог чувствовать, как каждый шрам — как на теле, так и в душе — засаднило с новой силой. Собственные синяки и переломанные кости он мог выдержать. С собственной искалеченной и охладевшей душой он мог смириться (благо рядом были те, кто заставлял его потихоньку оттаивать и исцеляться). Но разбитой жизни матери он ему никогда не простит. При мысли о хрупкой беловолосой женщине, закрывавшей лицо руками от яростных криков и ударов мужа, становилось физически больно. От запуганного, растерянного взгляда в серых глазах хотелось выть. От знания, что теперь она находится в ещё худшем состоянии — и всё по его вине, — кровь закипала в жилах. Пускай только этот ублюдок появится на пути Шото — он не станет сдерживаться, как на Спортивном Фестивале, он соберёт всю свою силу, только чтобы дать ему почувствовать хоть часть всей той боли, которую он причинил ей... На плечо Шото опустилась рука. И его тело среагировало мгновенно. Он круто обернулся (слишком поздно осознав, что ладонь на плече была гораздо уже и легче и далеко не такой горячей), отработанным приёмом перехватил руку и резко дёрнул в сторону. Что-то громко хрустнуло, послышался вскрик, в котором удивления было даже больше, чем боли, и это отрезвило Шото. Он тут же отпустил костлявое предплечье, с ужасом поднимая взгляд и встречаясь с глазами Всемогущего. На какое-то мгновение время остановилось. Шото боролся с желанием ущипнуть себя (а лучше — врезать себе по лицу). Это не может происходить на самом деле, я же не мог, этого не может быть, я сплю, я не мог атаковать Всемогущего, этого не... До него едва доносились поражённые возгласы одноклассников (Боже, они видели, они видели). Он и сам не заметил, как втянул голову в напряжённые плечи и приготовился к последующей боли. Но боли не было — и это было самое ужасное. Вместо ответных ударов ему приходилось смотреть в глаза Всемогущего и видеть, как в пронзительной голубизне сменяются удивление, боль, неверие, шок, осознание, сочувствие и... злость. Шото не успел задуматься над этим, или испугаться, или сжаться в комок, или попросить прощения (как будто простое «извините» могло исправить весь ужас положения). Мгновение ступора закончилось со встревоженным голосом Мидории: — Всемогущий, вы в порядке?! И тут Шото не выдержал. Как только к нему вернулась способность двигаться, он стремглав выскочил из гостиной, не обращая внимания на окликавшие его голоса, и помчался в свою комнату, едва различая путь, потому что перед глазами всё плыло. Только бы добежать, скрыться, не видеть отвращения, ненависти, жалости, только не от них, только не от него. Как только дверь комнаты захлопнулась за ним, он упал лицом в подушку и больше всего на свете хотел просто исчезнуть. *** С самого утра Изуку был в предвкушении. Суббота обещала быть замечательной. У него появилось направление, в котором он мог развивать свою причуду, так что занятие с Айзавой-сэнсэем обещало быть интересным, Всемогущий согласился потренироваться с ним после обеда, и, кроме всего прочего, впереди его ждала ночь кино с одноклассниками. Что ни говори, а у жизни в общежитии были свои преимущества. Однако всё пошло под откос, когда Изуку заметил, каким отсутствующим, встревоженным и злым взглядом уставился в свой телефон Тодороки. Он стоял неподвижно добрых три минуты, и у Изуку было не так уж много предположений, что могло заставить его друга вести себя так. По правде говоря, предположение было всего одно: это как-то связано со Старателем. Изуку не был уверен, что именно это было, однако беспокойства за Тодороки это не уменьшало. Но прежде чем он сам успел подойти к другу и выяснить, в чём дело, быть может, предложить помощь, в гостиной появился Всемогущий. Изуку очень хорошо знал, что ничто не может остановить Всемогущего, когда он видит, что кто-то не в порядке. Даже в этой его истощённой, хрупкой, настоящей форме. А Тодороки определённо был не в порядке. Никто не мог предвидеть, что дело закончится переломом руки Всемогущего и всеобщим шоком. Разумеется, Изуку переживал за наставника и даже лично проводил его к Исцеляющей Девочке, сопровождаемый мягким ворчанием: «Мой мальчик, я дважды пережил битву со Все за Одного, неужели ты думаешь, что я не доберусь до изолятора со сломанной рукой?» Однако сейчас у него сжималось сердце от мысли, что простое прикосновение к плечу стало причиной такой болезненной реакции Тодороки. Да, Изуку знал, что Старатель был далёк от звания «Отец года», однако никогда не задумывался насколько. От одних только догадок о том, каким адом должно было быть детство Тодороки, по спине полз неприятный холодок. Тодороки никогда не распространялся об этом, но теперь Изуку задался вопросом: а сколько ещё шрамов, помимо того ожога, покрывает тело друга? И, что гораздо печальнее — сколько неизлечимых ран осталось у него в душе? Тодороки пропустил тренировку с Айзавой-сэнсэем, на что тот не сказал ни слова, очевидно, уже проинформированный о случившемся. Изуку понимал друга, но это не умаляло его о нём беспокойства. Поэтому сразу же после занятия он с решимостью помочь, чем только сможет, поднялся на пятый этаж общежития. Несколько мгновений нерешительно потоптавшись под дверью, Изуку тихо постучал. Ответа не было. Тогда он постучал немного настойчивее, добавив мягким тоном: — Тодороки? Это Мидория. Можно мне войти? За дверью послышалось какое-то шуршание, затем тяжёлый неровный вздох и невнятное «да». Изуку осторожно приоткрыл дверь и быстро юркнул в комнату. Тодороки сидел в дальнем правом углу на полу, подтянув колени к груди и обняв их руками. По его лицу ничего нельзя было прочесть, когда он немигающим взглядом уставился на Изуку. Тот тихо закрыл дверь за собой и нерешительно подошёл ближе. — Могу я... — неуверенно пробормотал он, рассеянно указав рукой на пустое место рядом с Тодороки. Тот безразлично пожал плечами и перевёл взгляд на свои колени. Изуку медленно присел рядом с ним, скрестив под собой ноги. О том, как начать разговор, он почему-то раньше не подумал. К его удивлению, Тодороки заговорил сам. — Маме стало хуже, — ровно произнёс он, не поднимая взгляд. — Из-за него. Сестра утром прислала сообщение, и это просто вывело меня из себя. Я не пытаюсь оправдаться — такое вряд ли можно оправдать, — я просто... — Тодороки беспомощно опустил руки. — В тот момент я... я хотел заставить этого ублюдка почувствовать ту боль, которую он причинил мне, Фуюми, маме... Я хотел отомстить, наверное. — Тодороки сжал и разжал кулаки. — Знаю, что это не по-геройски, но... — Внезапно он спрятал лицо у себя в коленях. — Боже, как мне теперь смотреть в глаза Всемогущему? — Как и раньше, — не раздумывая, ляпнул Изуку, чем тут же заслужил недоверчивый взгляд Тодороки. — То есть... — смутился он. — Я имел ввиду, конечно, вам придётся поговорить об этом, но ты же знаешь, что он не зол на тебя, верно? — Мидория, я ему руку сломал, — возразил Тодороки. — А меня на Спортивном Фестивале вообще чуть в лепёшку не размазал, — парировал Изуку. — Это... другое, — нахмурился его друг и снова уставился на свои колени. — Тодороки, он понимает, что ты не намеревался... — снова попытался Изуку. — Послушай, я почти уверен, что он не меньше твоего хочет врезать Старателю. Вот тут Тодороки вытаращился на него так, что Изуку пришлось приложить усилия, чтобы не рассмеяться. — С чего ты... — Тодороки подозрительно прищурился. — Ты рассказал ему? — Что? Нет! — замахал руками Изуку. — То есть... Я хочу сказать, я уверен, что он и сам догадывается. Он не слепой и не идиот. Однажды спросил у меня о тебе, но я сказал, что это не моё право — рассказывать, — тихо добавил Изуку. Тодороки только покачал головой. — Я сейчас столько всего чувствую, — тихо признался он после минуты молчания. — И не знаю, что делать. Изуку хотелось как-то утешить друга, и он даже протянул руку, чтобы коснуться его плеча, но замер. Разумеется, Тодороки заметил. Изуку вспыхнул. — Не подумай, что я боюсь, что ты мне кости переломаешь, или что ты нападёшь, или что-то в этом роде, нет, я просто... не хочу давить, — мягко закончил он. Снова повисла недолгая тишина. — Я думал, что он придёт, — сказал наконец Тодороки. — Всемогущий. Потребует объяснений. Но, быть может, он просто... не знаю... опасается меня теперь? Изуку не удержался и фыркнул. — Тодороки, мы точно об одном и том же человеке говорим? Чтобы Всемогущий чего-то опасался? Он же... Всемогущий! Тодороки, казалось, понял, какую глупость сморозил и тоже едва слышно фыркнул. Изуку счёл это добрым знаком. — Обед через час, — заметил он, взглянув на часы. — У тебя как раз есть время с ним поговорить. — Что? — вскинул голову Тодороки. — Со Всемогущим? Сейчас?! — Да, он в своей комнате, — невозмутимо ответил Изуку и улыбнулся. — Не переживай ты так, не съест же он тебя. К тому же вам обоим это нужно. — Но, Мидория... — Пятьдесят девять минут до обеда! — перебил его Изуку, вскакивая на ноги и направляясь к выходу из комнаты. У самой двери он обернулся и поднял вверх большой палец. — Всё будет хорошо, Тодороки. *** Пятнадцать минут спустя Шото обнаружил себя у двери, ведущей в комнату Всемогущего. Глубоко вздохнув и внутренне подобравшись, он робко постучал. — Войдите, — донёсся спокойный глубокий голос. Шото на мгновение зажмурился и потянул на себя ручку двери. Комната Всемогущего была... обычной. Шото не знал, чего он, собственно, ожидал. Единственным, что бросалось в глаза, был огромный постер с самим Всемогущим в его лучшие времена. Шото смутно удивился тому, что герой в отставке коллекционирует собственный мерч, но потом, вспомнив всё, что он знает об этом человеке, решил, что не удивлён и вовсе. Всемогущий сидел за рабочим столом у окна (Шото обратил внимание на парочку рамок с фотографиями, но не смог разглядеть, что на них изображено) и, очевидно, проверял домашние работы учеников. Про себя Шото отметил, что раньше учитель всегда предпочитал делать это в гостиной, не упуская шанса побыть подольше среди своих подопечных. На звук открывшейся двери Всемогущий слегка повернул голову и мягко улыбнулся Шото. — А, юный Тодороки. Входи. Я ждал тебя. Шото кивнул и молча закрыл за собой дверь, стараясь не встречаться глазами с учителем. Поэтому его взгляд упал на перебинтованную руку Всемогущего. Шото почувствовал укол вины и прочистил горло. — Я хотел извиниться, — тихо сказал он, поклонившись. — За то, что случилось утром. Я не должен был... Я был зол и расстроен, и к вам это не имеет никакого отношения. Этого больше не повторится, обещаю. Я искренне прошу прощения. Шото не знал, что ещё сказать. Ему вообще тяжело было подбирать слова: он попросту не привык нормально общаться с кем-либо, кроме отца — а с ним много слов и не требовалось. Он хотел выразить, как хочет повернуть время вспять, дать себе пощёчину и перестать думать о человеке, который сломал ему жизнь. Как сильно он уважает Всемогущего и как никогда бы в жизни не позволил себе поднять не то что руку — голос на человека, который служил ему примером вместо собственного отца. Как он вместе с мамой — ещё до того, как их разлучили, — наблюдал по телевизору за битвами Всемогущего со злодеями и с надеждой слушал вдохновляющие слова героя. Шото, ты не раб своей крови. Ты можешь стать тем, кем ты захочешь. Но вместо этого Шото просто ещё ниже склонил голову. — Я не виню тебя, юный Тодороки, — внезапно ответил голос Всемогущего совсем рядом с ним. Шото позволил себе выпрямиться и наконец встретился глазами с учителем. Тот улыбнулся и пожал плечами. — Думаю, мне тоже следует извиниться. Я не должен был нарушать твоё личное пространство. Шото округлил глаза. — Вы не... Вам не за что просить прощения. — Он опустил взгляд и осторожно спросил: — Как ваша рука? — Не переживай, я в порядке, — отмахнулся Всемогущий. — Для Исцеляющей Девочки такое — раз плюнуть. — Он неловко запустил руку в беспорядочную копну своих светлых волос и почесал затылок. — Или лучше сказать «раз чмокнуть»? Шото невольно фыркнул неуклюжей шутке и увидел, как в ответ улыбка Всемогущего стала немного шире. На несколько мгновений повисла тишина. Всемогущий, казалось, о чём-то глубоко задумался. Шото неловко переступил с ноги на ногу и уже собирался вежливо попрощаться и уйти, когда Всемогущий наконец заговорил: — Тодороки, мальчик мой... могу я узнать, что так расстроило тебя утром? Шото замер. Он ожидал этого вопроса (и даже, пожалуй, немного опасался), но так и не успел к нему подготовиться. Как он мог рассказать этому человеку, что из-за гордости, эгоизма, нездорового соперничества и зависти к нему Старатель создал всех своих детей, довёл до срыва их мать и превратил Шото в того, каким он и является сейчас: замкнутого, разбитого, едва помнящего материнскую любовь и незнакомого с понятием «дружба»? Если Шото хоть немного знал Всемогущего (даже несмотря на то, что в людях разбирается он гораздо хуже того же Мидории), то, узнав подробности о его детстве, тот будет винить себя («В этом Всемогущий и Мидория очень похожи — да и не только в этом, — мельком подумалось ему. — Во всех бедах человечества найдут часть своей вины»). Шото почувствовал, как в нём снова поднимается буря эмоций. Ну почему призрак отца преследует его и здесь, вдали от дома, среди людей, которых он начал называть своими друзьями? Почему он не может просто смириться со своей теперешней позицией героя номер один — неужели он не об этом мечтал? Почему не оставит в покое маму, которая, как ни старалась, не смогла защитить Шото от отца, которая... Шото, дорогой... почему ты расстроен? Это опять он? На его плечо — второй раз за день — легла рука Всемогущего. И Шото сломался. Он не помнил, когда плакал в последний раз. Знал только, что очень давно. Солёная влага на щеках чувствовалась непривычно. Шото поднял руку, чтобы попытаться незаметно стереть слёзы. В этот момент Всемогущий его обнял. Шото застыл. Всемогущий касался его осторожно, едва ощутимо, давая возможность отпрянуть. Но Шото подумал, что такой исход событий его не устроит, а потому неловко, но очень крепко обхватил учителя в ответ, зарывшись лицом в его футболку. Всемогущий вздохнул очень мягко и, как показалось Шото, с облегчением, а затем прижал его к себе, одной рукой гладя по спине, а пальцами другой ласково перебирая волосы у него на затылке. Слёзы потекли с новой силой. Шото не мог вспомнить, когда в последний раз его кто-то обнимал. Неужели мама? Когда он в очередной раз с синяком на щеке, царапинами на локтях и растянутой лодыжкой приходил в её комнату и молча рыдал, изо всех сил вцепившись в неё, когда она нежно гладила его по голове и дрожащим голосом бормотала утешения, прижавшись щекой к его макушке, когда он оставался у неё на ночь, обнимая её во сне и мечтая никогда не покидать её комнату, за дверью которой наутро снова будет ждать он. Отец никогда не проявлял к Шото ни малейших признаков любви. Напрасно было ждать от него похвалы или искренней улыбки, не говоря уже об объятиях. Слёзы он и вовсе считал непростительной слабостью, поэтому, когда маму от него забрали, Шото научился не плакать. Не позволял себе такой роскоши, такой слабости. С годами он закрылся настолько, что забыл, каково это — проявлять чувства. А потом он встретил Мидорию, который лил слёзы чуть ли не каждый день, который не стыдился громко смеяться или открыто рыдать, который открыл Шото глаза на его причуду, на то, почему он в первую очередь стремился стать героем, на его жизнь, в конце концов. И поэтому сейчас, тихо плача в объятиях Всемогущего, Шото не мог заставить себя пожалеть о том, что вообще пришёл к нему, не мог почувствовать себя опозоренным или смущённым, не мог остановить поток слёз. Да и не хотел. В какой-то момент Всемогущий опустил подбородок на макушку Шото, не разрывая объятий, не прекращая успокаивающе гладить его по спине и не говоря ни слова. Шото был ему за это невероятно благодарен — да и не только за это, но выразить эту благодарность словами не получалось из-за непрекращающихся потоков слёз. Кажется, он не плакал слишком давно. Когда в конце концов эмоции поутихли, боль в сердце отступила, а обида, накопившаяся за долгие годы, уступила место едва заметному сожалению, Шото нашёл в себе силы отпустить Всемогущего и сделал шаг назад, вытерев глаза тыльной стороной ладони. О том, как он, должно быть, сейчас выглядит, Шото постарался не задумываться. Убрав руки от лица, Шото уставился на мокрое пятно на футболке Всемогущего где-то в районе левого плеча. Ох. — Простите, — тихо произнёс он хриплым от рыданий голосом. Всемогущий непонимающе моргнул, а затем с мягким смешком отмахнулся от извинений. — Пустяки. Не знаю, говорил ли тебе об этом юный Мидория, но мы с ним были знакомы ещё до Юуэй. Я помогал ему тренироваться перед поступлением. Так что некоторый, скажем так, опыт у меня имеется. Уголки губ Шото невольно поползли вверх, совсем немного. И правда, Мидория упоминал о чём-то таком. А в те времена он, наверное, был ещё большим плаксой. Что ж, не то чтобы это было плохо, подумалось Шото. Плакать, то есть. — И всё-таки, — посерьёзнел Всемогущий, но его глаза остались такими же добрыми, — мальчик мой, могу я тебе чем-то помочь? И Шото решился. — Не мне, — ответил он, встречаясь взглядом со своим учителем и героем. — Но моей матери нужна помощь. Он как можно более кратко рассказал всё, умалчивая, впрочем, о некоторых деталях. Рассказал о жестокости отца, о том, как он довёл маму до тяжёлого психического состояния, о годах разлуки, о том, как сам только недавно начал её навещать, и о том, как сегодня ночью ей стало хуже. Ему показалось, что все недомолвки не прошли мимо внимания Всемогущего, но тот ничего не сказал. Только в его глазах появилось почти бесконечное сожаление, болезненное понимание и мягкое сочувствие. — Я не знаю, может ли хоть кто-то помочь в такой ситуации, — закончил Шото. — Но... Я больше... Я не хочу, чтобы она страдала. Вы можете что-то сделать? Всемогущий несколько секунд ошеломлённо и задумчиво молчал, а затем глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Я... понятия не имел, — сказал он надтреснутым голосом. — Тодороки, мальчик мой, мне так жаль. Я не имел ни малейшего понятия. — Руки Всемогущего сжались в кулаки. — Старатель... Я догадывался, что что-то не так, но я и подумать не мог... Я этого так не оставлю, — вдруг твёрдо пообещал он. — А что касается твоей матери... Я посмотрю, что можно сделать. Возможно, удастся договориться о переводе её в другой госпиталь. Или о запрете для Старателя видеться с ней. Всё-таки у героя номер один — пусть даже и бывшего — есть свои привилегии. — Всемогущий слабо, но искренне улыбнулся. Шото не знал, на что надеялся, но это... Это было гораздо больше, чем он осмеливался мечтать. Мама, свободная от него, — это звучало настолько хорошо, что Шото почувствовал, как в уголках глаз снова собирается влага. «Кажется, я слишком много времени провожу в компании Мидории», — подумалось ему. Шото низко поклонился Всемогущему. — Спасибо, — только и смог выговорить он, надеясь, что это одно слово сможет передать, как немыслимо он благодарен человеку, стоящему перед ним. — Не стоит, — мягко ответил Всемогущий и, когда Шото поднял голову, ласковым жестом взъерошил ему волосы. Шото от неожиданности замер, но не отшатнулся. И подумал, что к такому вполне можно привыкнуть. Очень быстро. Всемогущий бросил взгляд на настенные часы. — О, мы чуть не опоздали на обед! — воскликнул он и с улыбкой повернулся к Шото. — Готов идти? Шото мгновение подумал и решил, что сейчас и не на такое готов, поэтому вернул улыбку (едва заметную, но чуть ли не самую искреннюю в своей жизни) Всемогущему и кивнул. Пока они стояли у лифта, герой в отставке осторожно коснулся его плеча (удивительно, но Шото даже не вздрогнул). — Ты упоминал, что хотел бы сегодня навестить свою мать, мальчик мой? — Шото кивнул. — Если ты не против, я хотел бы пойти с тобой, — предложил Всемогущий. — Так как вы, дети, теперь живёте в общежитии, школа отвечает за вас. Кто-то должен сопровождать тебя. А я заодно мог бы перекинуться парой слов с нужными людьми. — Я не против, — тут же ответил Шото, с восхищением глядя на учителя. — Вы хотите сказать, что уже сегодня договоритесь о?.. — Сегодня же вряд ли, — мягко прервал его Всемогущий. — Но начать хочу как можно скорее. Шото ничего не успел ответить, так как в это мгновение лифт наконец подъехал. Говорят, что опасно встречаться со своими кумирами. Мол, разочарование неизбежно. Но сейчас, глядя на героя своего детства, Шото не мог согласиться с этими словами.