Беспощадная сука, стерва

                    ...И это слишком неряшливо, слишком двусмысленно и... неприлично. Сиэль отводит глаза от вопиющей небрежности и задирает подбородок, доверчиво давая доступ к своей шее. Себастьян ловко повязывает под воротником его белой рубашки шелковую ленту, не замечая, как его господин, не удержавшись, приоткрывает свой единственный глаз и с какой-то ненавистью отслеживает, как тонкая волосинка от легкого его выдоха скользит вниз по йоркширской ткани, наконец покидая место, ей не предназначенное. Тихий шелест этот Себастьян конечно же улавливает своим демоническим слухом. Замирает на секунду, дрогнув пальцами в белых перчатках, и медленно встречается взглядом со своим господином. - Завтрак подан в гостиной, - произносит ровным голосом и добавляет, руша привычную утреннюю их схему, - что-нибудь еще, милорд? Сиэль зло прищуривается - дворецкий нарывается, не иначе, и качает головой, совершенно растерявшись вдруг и не зная, как предельно этикетно и вежливо сформулировать вопросы о блядской волосине, не показавшись любопытствующим, лезущим не в своё дело, подростком. Ведение светской беседы - целое искусство. Сиэль в конце концов просто пробует свои силы, тренируясь на демоне. Дело только в этом, а не в странной иррациональной злости на дворецкого и каком-то уже почти взрослом понимании - его, тринадцатилетнего мальчишку, выбивающего никому не нужную правду из своего неряшливого слуги, на этот раз уж точно ни во что не посвятят. Но Себастьян не имет права лгать, таково условие контракта. И Сиэль, зная это, по-детски боится услышать впервые что-то гадкое, потому что, даже познав дыхание смерти, в свои тринадцать он всё еще ребенок, он хочет иногда играть в саду, бегая за девчонками, даже может, за Лиззи; он хочет наедаться пирожными и валяться потом в траве, мечтательно глядя в небо, или бежать сломя голову к близкой роще около поместья, чтобы выбрав дерево покрепче, забраться на него, устроив в ветвях что-то похожее на висячий замок. Он не хочет быть взрослым настолько, чтобы понимать и тонко чувствовать эстетику несочетаемого - красного и черного, например; не хочет видеть не всем понятную красоту в их отчаянном, грубом смешении. Но он видит. Сиэль смотрит на Себастьяна и отмечает, насколько приятен глазу оттенок его темных полудлинных волос. Как выверенно и красиво он чуть поводит головой, сметая с глаз упавшую на них челку. И это бесит - Себастьян, изначально будучи потусторонней скверной, никогда не бывает гадок. Мистика здесь ни при чем: все мы примерно в тринадцать начинаем о чем-то подозревать, о некой физиологической тайне, которую вроде и хочется постичь как можно раньше, но все еще боязно, да и беготни по зеленым лужайкам никто не отменял. Сиэль вздыхает и печально смотрит в окно - ему нельзя носиться по саду. Все эти мертвенно-бледные розы с лепестками в голубоватых прожилках, они будут с укоризной смотреть на него, шелестя голосом вездесущего Себастьяна - ведите себя прилично, милорд, графу Фантомхайву не пристало праздно шататься по окрестностям, подобно беспризорнику. И пожалуйста, наденьте ваш цилиндр, а то от ветра волосы растреплются... Именно поэтому, отчаянно скучающий, граф и берется смело разгадывать тайну проклятого волоска. Он вскидывает за обедом глаза на своего подобострастно склонившегося к нему дворецкого и начинает партию: - Хотел у тебя спросить, Себастьян. Тот угодливо ловит каждое его слово. На фраке даже пылинки нет. И тут у Сиэля начинаются ожидаемые трудности. По этикету не пристало спрашивать о столь незначительном упущении слуги, слишком это ничтожный повод для обеденной беседы. Поэтому он спрашивает о другом, не менее неловком и, начиная вопрос, впервые не находит слов, чтобы его закончить. - Себастьян, вот скажи, ты же му... мужчина... Сиэль запинается и неприлично таращится на то, что прямо перед его глазами. Брюки дворецкого отглажены идеально. И каждая естественная складка на ткани - произведение искусства. Молния или пуговицы, вдруг неожиданно задумывается тринадцатилетний граф о способе застежки и прожигает своим синющим глазом район демонической ширинки. - Вот ты... мужчина, - уже уверенней и, главное, утвердительно заканчивает Сиэль свою мысль, животным инстинктивным чутьем убеждаясь в том, что ширинка эта плотно наполнена. Ждет подтверждения. - Конечно, милорд, - спокойно отвечает ему демон, вот только Сиэлю кажется, что тот непозволительно гаденько усмехается. Ну и ладно. Дальше. - А вот когда ты, например, меняешь своё... обличье и превращаешься в... в... ...потустороннюю тварь, хочет сказать он. Хочет выкрикнуть это отчаянно и правдиво, показывая Себастьяну, что еще не забыл, какие на ощупь пальцы сжимали в скрепляющем контракт рукопожатии его ладонь. Нечеловеческие. Но это будет откровенный моветон, в лицо назвать дворецкого нечистью. А Сиэль воспитан слишком хорошо, чтобы называть плохие, неудобные вещи своими именами. Поэтому он перефразирует. - И ты всегда мужского пола? Абсолютно всегда? Себастьян смотрит настороженно - ему сейчас, что, предлагается художественно обрисовать свой великолепный демонический облик, включив в рассказ запретные для ушей маленького графа интимные детали? - Я плохо понял ваш вопрос, господин, - осторожно отвечает он и чувствует, как мальчишка злится. - Прекрасно ты понял, - бурчит тот и еще сильнее ковыряет вилкой какой-то сложный десерт, через секунду превращая шоколадную постройку в развалины. - Ты демон мужского пола или нет? - Могу я спросить господина, к чему он так любопытничает? - нахально отвечает вопросом на вопрос Себастьян и сладко улыбается, зараза. - Ты должен ответить, - с упрямством произносит Сиэль. - Отвечай. - Да, милорд. Мужского, милорд. Мальчишке ни к чему знать о компрометирующем брутальную суть тончайшем черном кружеве, что носит демон Себастьян под ветром из вороньих перьев. И что конктретно оно, это кружево, прикрывает, ему тоже не должно быть интересно. Хотя Сиэля, очевидно, волнует совсем другое. К чему нелепые вопросы о гендерной принадлежности, если к своим годам он и так прекрасно осведомлен о том, что в мире слишком много вероятностей и сочетаний несочетаемого - красного с черным, или еще каких... - И как у мужчины, - немного скованно продолжает Сиэль, - у тебя должны быть по... по... потребности. Испуганное заикание совсем некстати - Сиэлю, решающему задачку красного волоска, ужасно хочется казаться взрослым и опытным. Но Себастьян старше его примерно на несколько сотен лет, так что мальчишка в явном проигрыше изначально. - Мои потребности - служить вам, мой господин, - как будто издевается над ним демон, хотя и говорит чистейшую правду. В конце концов, он исправно служит: отрабатывает своё днем и не обязан сидеть со свечкой в господской спальне при свете звезд. - И где ты был прошлой ночью? - грубо спрашивает Сиэль Себастьяна в лоб, перескакивая на другое, но прекрасно осознавая при этом, насколько недвусмысленно связаны между собой вопросы о мужских потребностях и ночных отлучках. Себастьян еле заметно страдальчески морщится - он, к сожалению, не может соврать. - Я был в саду, милорд. - И с кем? - Я... - Отвечай!!! - Со жнецом. - Расскажи, - приказывает граф, а Себастьян изумленно распахивает глаза - за это предполагаемое предательство он ожидал, по крайней мере, пощечины и, скажем прямо, мальчишка часто лупит его почем зря. - Вы даже не спросите его имени? - иронично вопрошает демон, вздергивая бровь. - Нет, - отрезает Сиэль, с ненавистью вспоминая красный цвет улики и повторяет приказ: - Расскажи. Подробно. - Но, - начинает Себастьян свои объяснения, почему он не может исполнить его, как эта самая пощечина тотчас прилетает. - Выполняй, что тебе приказали, демон, - ледяным тоном молвит его хозяин и, не удовлетворившись рукоприкладством, прямо на глазах шокированного таким изуверством Себастьяна, смертельно вилкой ранит ягоду вишни, что венчает разрушенный шоколадный замок. Господи, как же с детьми сложно, с мукой думает дворецкий, сочувствуя вишне, и в поклоне, не смея смотреть в глаза господину, немного нервно мямлит о том, что в этом нежном возрасте графу Фантомхайву не пристало выслушивать такие истории. - Простите меня, милорд, - уже уверенней говорит он Сиэлю, - я расскажу вам всё, что вы желаете узнать, но постараюсь сделать так, чтобы вашего слуха подробности не коснулись... Сиэль запоздало понимает, что это он, кажется, о своих демонических вывертах говорит, и тут же глохнет. От гнева, что накатывает на него, как цунами, он поначалу даже ничего не может сказать, потом соображает, что говорит, кричит даже, и ничегошеньки, глухой, не слышит, даже свой обиженный тринадцатилетний рёв. А Себастьян, выполняя приказ, говорит. Говорит, как автомат, бесстрастно шевеля губами, без пауз и передышек на вдохи, как будто накормили его говорильной травой, превратив в несносного болтуна. Рассказ его какой-то откровенно скучный, и так же скучно демон что-то там бубнит, быть может, "Отче наш" бормочет, а вовсе не рассказывает о... о... Сиэль уже не так уверен в своих смешных, отчаянно неприличных подростковых фантазиях. Читать по губам слишком сложно, и граф, злой, глухой и отчего-то недвижимый, продолжает смотреть на Себастьяна, у которого от пощечины одна щека слишком розовая. И отчего-то непривычно злые глаза. Злость какая-то странная, незнакомая Сиэлю. Наверно рановато, в его-то тринадцать, но Сиэль слишком по-взрослому осознаёт, что именно с такой рвут друг на друге волосы в порыве страсти. - ...наматывать красную прядь на руку... - доносится вдруг до него, как только Себастьян чересчур увлекается рассказом. Его силки, его магические путы ослабевают, и пораженный Сиэль, багровея как свекла, вдруг слышит кажущейся непристойной фразу, так странно сочетающуюся с его такими же непристойными мыслями. Мне послышалось, мне послышалось, в панике думает Сиэль, и тут же слышит новое откровение, вырвавшееся наружу из уст послушного его приказу демона. - ...и шлепать его белоснежные... - Себастьян запинается в первый раз, краем порозовевшего глаза замечая смущенный румянец щек своего господина. - ...жестко и грубо, чтобы громко кричал... - запинается он во второй раз. - ...и после нежно, очень нежно касаться... - он спотыкается в рассказе снова и замолкает, осознавая, что его слышат. И даже в свои невинные тринадцать совершенно точно понимают - о чем это он. Демон вздрагивает и хмурится, досадуя на промашку, и возвращает Сиэля в кокон полнейшей глухоты, а граф трясет головой - снова ему словно подушкой уши заткнули. Ему хочется проорать новый вопрос, невесть откуда взявшийся в голове и почему-то заставляющий мысленно хихикать, как только вспоминает он красноволосого Грелля. Того самого, кого его холодноватый Себастьян всегда очень талантливо игнорирует. Он понимает, что запутался в немного странных предпочтениях своего демона и ему нужно непременно вызнать детали. - А этот жнец... он - тоже парень? - задает вопрос он в ватную тишину, уточняя гендер накрашенного шинигами, при этом деликатно не называя имени, но Себастьян все равно вздрагивает, как будто бы голос Сиэля звучит неприлично громко, звучанием своим пробивая стены гостиной навылет. И, не имея права солгать, снова отвечает правду. Знаете, что чувствуешь в тот самый момент, когда вдруг понимаешь - тебя бессовестно обманывали? Словно действительно с постным лицом пересказывали слова известной молитвы, вставляя в нее ради забавы глумливые фразочки из забористых рассказов какого-нибудь бульварного чтива? Сиэль даже отшатывается, когда в секунду взбешенный чем-то Себастьян, мгновенно перестав быть бесстрастным, вдруг хищно усмехается и выдает себя с головой: - Парень? Грелль - парень? Сиэль пугливо кивает, подтверждая вопрос и тут же вжимает голову в плечи, лишившись защитной глухоты окончательно. - Не парень, - с заметной яростью шипит Себастьян и, не стесняясь нарушить этикет, с пугающей откровенностью сквернословит, - он беспощадная сука. Да. И следом, даже не дав Сиэлю опомниться, как и всегда, не имея права лгать и освобожденный приказом этим от всякой моральной ответственности, почти орет с каким-то просто нечеловеческим наслаждением: - Он беспощадная сука! Сука!!! Стерва!!! Убью!!! Убью его!!! Люблю!!! Убью!!! Все нервы истрепал!!! В голосе его, напополам с яростью - отчетливый бархат, откровенно чувственный, какой Себастьян всегда подпускает в голос, когда разговаривает с женщинами, и он уже не заботится о том, что слышит это не только выпавший из магического пузыря Сиэль, но и остальной обалдевший дом. Демон даже оскаливается. Сиэль тут же предпочитает забыть о том, что он только что видел - крохотные и белоснежные клыки своего дворецкого, до ненависти к себе влюбленного в красноволосого очкарика. - Всё! Прекрати! Немедленно прекрати!!! Боже... - тоже кричит Сиэль, вдруг понимая, что больше не хочет разгадывать чей-то секрет; что узнав его, пусть и наполовину, вторгается на территорию, для него запретную, и не оттого, что ему тринадцать, и есть черта, отделяющая мир людей от мира нечисти. А оттого, что даже там есть тайны, которые стоит трепетно охранять, потому что слишком они... нежные. Сиэль понимает это, он уже взрослый мальчик, и пусть повинующийся дворецкий деликатно заткнул ему уши, рассказывая подробности своего свидания, он не в силах отменить того, что с гаденькой услужливостью рисует Сиэлю его воображение - прекрасно-ужасного Себастьяна в его истинном обличье, в иссиня-черных перьях, которые маленький граф видел когда-то давно; демона на каблуках, принадлежащего - теперь уже спорно - ему, и держащего в объятиях такого же страшного, острозубого красноволосого шинигами, только что выпоротого демонически тяжелой рукой и совсем от последующих поцелуев забывшего, куда это он кинул свою начищенную до блеска бензопилу...