ночь перед первым взрывом.

На улице еще совсем темно, что не было удивительно — на электронных часах три пятьдесят, мерцающих ядовито-зелеными пиксельными цифрами. Окно в деревянных с изрядно облупившейся краской рамах было немного приоткрыто, впуская в комнату незначительные порывы летнего ветерка, обволакивающего тело мальчишки сквозь пижамные хлопковые штаны и слишком свободную в плечах футболку, доставшуюся ему с прилавка комиссионного магазинчика в центре Токио. Он не двигается, молча уставившись себе под ноги под равномерное шипение электрического чайника. Всё думает о том, что будет без конкретного представления концепции будущего, реального будущего, если спланированные зарисовки оправдают себя на практике. То, что являлось, по существу, исходной точкой в их проекте, изготавливаемом с хирургической точностью на протяжении многих лет, должно было стать первоначалом конца этого изжившего себя государства. Мы принимаем решения на основе предполагаемого нами исхода, но опасаемся отнюдь не самого процесса, а его последствий — того, что будет потом, ведь сейчас самое важное это поступать в соответствии со своими желаниями. Это было тем, чем руководствовались высшие чины проекта «Афины». Это стало тем, чем воспользовались после Найн и Твэлв — бескровные кролики, подверженные экспериментам, что избежали силков силой общих намерений. Поэтому мальчишка не думал о том, что станется после, во что превратится их желчный мир или какими цветами полыхнет уязвимость. Он продолжал пребывать в настоящей реальности, прокручивая этап за этапом, являющие себя чередой ступенек на пути к тому, что временно отсутствует в его сознании. Маленький обитый изнутри хлорированной корочкой чайник истошно вопит, и Твэлв аж подпрыгивает, по ошибке резким движением вырывая шнур из розетки. Он пожалеет об этом после, когда Найн на утро без предупреждения поковыляет на кухню, дабы насладиться утренним кофе, но обнаружит на месте изолирующего пластикового корпуса пучок цветных проводков, напоминающих усики крупного насекомого, предварительно извалявшегося в капле бензина. Не то чтобы Твэлв не знал как это исправить, но необходимый ему инструмент находился в той единственной комнате, где сейчас сладко (на удивление, бесшумно, чем и настороженно) посапывал второй мальчик. Одарив разъем невыразимо скорбным взглядом своих золотисто-коричневых крупных глазок, паренек мысленно оправдался тем, что не хотел разбудить громким шумом и без того не высыпающегося в последнее время друга, а затем налил в громоздкую чашку кипяток и добавил в него растворимый кофе. Вкус так себе, но, как и заведено в мире, где всё поделено на черное и белое, тем он и годился для того, чтобы самоутвердиться за счет чего-то столь безупречно превосходящего в откровенно дерьмовом качестве. Твэлв отпивает самую малость, не выказывая при этом ни капли отвращения, и на ходу открывает дверцу холодильника в надежде обнаружить там что-то, что, словно по волшебству, возникло прямо из воздуха с того момента, как он проверял его содержимое ровно восемь минут назад. — Досадно… — шепчет паренек, внимательно анализируя нутро холодильника, а это полная бутылочка уксуса и покрывшаяся странным зеленым пушком горстка орехов. — Видимо, это как-то не так ра… Постойте-ка. — он щурит глаза и вытягивает свободную руку вперед, сдвигая единственную стеклянную бутылочку чуть в сторону. Глаза тут же загораются, как рождественская гирлянда, и Твэлв улыбается широченной улыбкой. — Прости, крошка, но это звук моей победы. Юноша хватает единственную конфетку в полосатой желто-золотистой обертке. Он не может вспомнить, когда они закупались такими с Найном, но сейчас это уже не важно для того, кто намеревается сбить это горьковато-кислое послевкусие во рту от дешевого кофе. Злорадно посмеиваясь, Твэлв закрыл холодильник и уже направился было к диванчику у одной из забитых пожитками стен, как вдруг температура в комнате резко опустилась, а в ушах раздалось тяжелое придыхание со звучными нотками продолжительной мольбы. Мальчик повернулся в сторону единственной спальни в тени коридора — его лицо мгновенно преобразилось, стало мрачным и бледным — тем, что источало саму природу гнетущего сожаления. Он не спешил, знал: будет только хуже. Никаких насильственных пробуждений, резких выкриков и железной хватки; будь спокоен и твёрд, руководствуйся исключительно железным терпением. Твэлв отложил чашку на стол, неосознанно заталкивая конфету в маленький кармашек на груди футболки. Парень несильно сжал кулаки, плечом раскрывая дверь в комнату, от чего звук усилился, и уже практически резал по слуховому каналу. Нутро ошибочно кричало, что он должен немедленно броситься вперед, но он не мог себе это позволить, зная, что идти на поводу у эмоций означает усугубить и без того непредсказуемую ситуацию. Всё, что он сейчас делал, это стоял в центре тесной комнатенки с двухъярусной железной кроватью и отдельными ящичками с некоторыми вещами. На нижней койке извивалось сухощавое длинное тело его лучшего друга, пропитанное литром пота и состоящее, в целом, из лихорадочных конвульсий и беспрестанного голоса всепоглощающего ужаса. Твэлв разбирал каждое отдельное слово. По правде говоря, он выучил их наизусть, потому что они редко менялись; может быть, парочкой взаимозаменяемых фраз, но не основным содержанием — точно. Найн просил прощение, кричал одно-единственное имя и умолял его носителя двигаться дальше, не поступать так с ними, взять себя в руки и вспомнить о цели, что оправдала средства её достижения. Твэлв прикусил внутреннюю часть нижней губы, ломаясь изнутри на крохотные осколки жестоким пониманием своего бессилия. Неспособность избавить его от тех страданий, что являлись последствиями того освободительного, но и, наряду с тем, омраченного потерями дня, выжирала весь свет в глубинках его в значительной мере помутневших глаз, что изначально исходил от чёрного пламени, теснившегося в недрах его существа. Ты испытываешь то же самое, что и я, когда зовешь её каждую ночь? Что и я, когда смотрю на тебя и не могу сделать хоть что-то, что снова позволит тебе дышать… Твэлв не сводит с него взгляда: его белое лицо устлано дрожащими капельками испарины, а рот всё шепчет и шепчет, руки сжимают простыню, а голова слишком резко вращается под непредсказуемыми углами. Кучерявый парень присаживается на пол, сминая под себя ноги, и мягко прикасается к одной из его рук, поглаживая его ледяную кожу чуть загрубевшей подушечкой своего большого пальца. — Всё в порядке, Найн. — полушепотом успокаивает он поверх безостановочного голоса друга, — Мы дома. Сейчас четыре, и предрассветные лучи уже не за горами. — мальчишка переводит взгляд на единственное окно в спальной комнате, выходящей на узкую улочку между невысоким строением по соседству с их заброшенным зданием. — Я сварил кофе. Тебе не понравится, но ты промолчишь. Потому что «Я не привередливый, Твэлв! Мне всё равно, что именно питает мой организм до тех пор, пока это что-то действительно его питает». — он чуть улыбнулся, опуская голову на краешек кровати, не спуская взгляда с окна, все ещё мыслями в их с Найном пронизанном важностью «настоящем», — Посмотрел бы я на тебя перед тарелкой Цукудани! Это такая закуска из вареных водорослей, насекомых и рыбы. — Твэлв чуть скривился, прижимаясь губами к запястью Найна, — Хотя я не удивлюсь, если ты и такое схомячишь. Ну, знаешь, чтобы посмотреть на меня своим самодовольным взглядом, дескать, «А я говорил!»… Паршивец. Твэлв не останавливался: всё говорил и говорил, через какое-то неопределенное время прикрывая глаза, клюя носом и теряя нить логики в предложениях, вобравших в себя маленькие кусочки их совместного скитания по бескрайним землям, лишенных не только пристанища для пары одиноких сиротских мальчишек, но и лужицы живительного напитка — в том числе и его миража. Когда мальчик погрузился в полубессознательную сладкую дрему, Найн резко сел на кровати, вобрав в легкие весь не достающий организму воздух. Твэлв открыл глаза в то же мгновение, пораженно уставившись на друга, словно увидел его впервые. Найн не сразу осознал, что рядом с ним кто-то есть, испуганно дернувшись от трёхмерной тени, прижимающейся к его левому боку. — Ты проснулся. — тупо констатировал мальчишка со всклокоченной светло-каштановой головой, — Хорошо. Найн смотрел на друга несколько секунд своими постепенно смягчающимися темными глазами, переливающимися в светло-серый в зависимости от душевного состояния их обладателя. Затем он опустил взгляд на их сплетенные друг с другом руки и снова вернул голове исходное положение, обессиленно плюхнувшись обратно на подушку. — Который час? — охрипшим голосом спросил он, не удосужившись прокашляться, чтобы очистить горло. Твэлв, до тех пор внимательно наблюдающий за другом, мгновенно очнулся от второго сна, повернув свою голову в сторону тумбочки, чтобы проверить время на начальном экране одного из смартфонов. — Четыре тридцать шесть. — констатировал мальчик, отложив телефон и взглянув на окно. По-прежнему темно. Он дремал от силы минут тридцать, а чувствовал себя так, словно готов ворваться в лабораторию Института молекулярной и клеточной биологии и предложить всем бездельникам свои поэтапные наработки по изготовлению лекарства от рака. Правда, изначально понадобится подготовить материалы для самих наработок, но это уже детали. — Как себя чувствуешь? Пока Найн восстанавливал дыхание, Твэлв менял положение изрядно затекших ног под весом собственного тела и старался не упускать из виду бледное лицо друга с залегшими под глазами пепельно-серыми тенями. — Как… вареный водоросль. — он удивился собственному ответу, — Что бы это ни значило. Твэлв подавил улыбку, поджимая губы в тонкую линию, но от внимания Найна не ускользали даже самые незначительные детали, которые с виду не имели ничего общего к основному положению дел. И потому он чуть повернул свою голову, полностью захватив вниманием друга. Парень молчал, рассматривая лицо Твэлва в темноте и думая о чем-то своем; Твэлв, в свою очередь, спокойно выдерживал всю тяжесть его дымчато-серых глаз — самую легкую ношу на его хрупких плечах. — Я разбудил тебя? — наконец спросил Найн, его полушепот в непроницаемой тишине занятого ими здания был сравнив со случайным шелестом в поглощенном мраком саду. Твэлв задумался. Вспомнил о том, что проснулся по собственному желанию (инициативе вольного тела), ворочался неопределенное время на словно камнями набитом матрасе и попутно выуживал из глубин своей головы образа истлевающих во тьме сновидений. Он улыбнулся уголками губ и ответил: — Не. Мне приснилась огромнющая банка кофе с руками и ногами. Она пристроилась под молочным водопадом и отковыривала пальчиками горную породу, которая сплошь состояла их сахара. Твэлв бесшумно рассмеялся, а Найн тупо на него уставился, не дрогнув даже ресницей. — Ну вот я и пошел на кухню… — невозмутимо продолжил Твэлв, — проверить, не истек ли срок годности нашего кофе. Уголок губ Найна чуть дрогнул, и Твэлв в то же мгновение почувствовал как замирает его собственное сердце. Улыбка, а тем более смех для Найна было явлением необычайно редким, и если уж он решал ими воспользоваться, то исключительно в компании Твэлва, который, в свою очередь, ловил каждое драгоценное мгновение, запирая его глубоко-глубоко внутри в секретное местечко рядом с сердцем. Найн поднял взгляд кверху на шероховатое дно верхней койки, улыбаясь снисходительной улыбкой одним уголком бледно-розоватых пересохших ото сна губ. — Балда. — пробормотал он, — Поспи еще немного. До утра есть время. Глаза Твэлва горели ярким и теплым пламенем, согревающим путников холодными ночами. Он не хотел спать, но интонации Найна, как бы, намекали на то, что днем их ожидает плотный график работы, берущей своё начало со старшей школы, а потому роскошью выбора он не особо располагал. Тяжело вздохнув, паренек встал с пола, но только для того, чтобы упасть на краешек койки друга и пристроиться рядом у него под боком. Он не мог утверждать наверняка, ожидал ли подобного сам Найн, потому как тот недовольно замычал, не собираясь делиться своим свободным пространством с хрупким, словно из фарфора, телосложением своего бесцеремонного соседа. — Тесно. — пожаловался Найн. — Нормально. — отозвался Твэлв. Он прижимался к нему каждой клеточкой своего худощавого тела, руками обхватывая его плечо, но держа глаза широко раскрытыми. Раньше, в дни вынужденного скитания по окрестностям и тёмным улочкам города, они были вынуждены дремать в местах, не пригодных для полноценного восстанавливающего силы сна, прижимаясь друг к другу, как промерзлое семейство воробушек, полностью истощенных и лишенных надежд. То было первое время после тщательно спланированного побега из базы, обращенной в руины и укутанной дымкой праха. Неопределенные судьбы, сплетенные воедино, изуродованные побочными действиями особенного препарата, выявленного одержимыми сучьими гадами в штате сотрудников фармацевтической компании. Твэлв предпочитал об этом не думать — о последствиях их с Найном пребывания во много лет назад сгинувшем комплексе, — но загвоздка заключалась в том, что они оба осознавали масштаб эффекта того лекарственного препарата, не значащего ничего для общества людей, их пытавших, но всё — для некогда слывших подопытными субъектов. — Ты молчишь. — неожиданно произнес Найн. — Уснул, что ли? Твэлв приподнял свою голову, весело улыбнувшись: — Думаешь, я с тобой шутки шутил, когда сказал, что не хочу спать? Парень нахмурился: — Когда ты такое говорил? Твэлв задумался и, подняв свои брови, бросил на друга многозначительный взгляд: — А вы что, совсем не умеете читать мысли? Как не стыдно! Найн закатил глаза, покачав головой. А Твэлв приподнял под собой руку, согнув ее в локте и уставившись на друга. Мальчику нравилось на него смотреть: у него были приятные черты лица, а глаза таили в себе острую интуицию и яркий ум. Более того, он замечал малейшее изменение в его взгляде, преобразовывающемся из твердого состояния в жидкое, стоит ему переступить порог их дома и оказаться в поле видимости единственно знакомого (единственно оставшегося в живых) человека во всех бескрайних просторах изжившей себя Вселенной. — Мне нравится твой цвет. — тихо прошептал Твэлв, привлекая его внимание. Парень взглянул на него и по его взгляду Твэлв понял, что тот знает, конечно же знает, что подразумевал его друг под своими словами. Синестезия мальчишки позволяла ему делать (видеть) невероятные вещи, и сейчас, глядя на Найна, он спокойно изучал лучащееся серебристо-голубым подобие ауры вокруг него, что навевало приятные ассоциации с долинами обожествляемой Найном страны, занимаемой сочетанием ледников и стихийных вулканов. — Знаешь о «подледных извержениях»? — не дожидаясь ответа, Твэлв продолжал, — Вулканы, пребывающие под толщей льдов, в конце концов извергаются, значительно воздействуя на ледовой покров. В такие моменты можно увидеть мощные потоки горных пород, воды и льда, несущихся по склонам гор к океану. — он улыбнулся, тогда как Найн завороженно наблюдал и растворялся в каждом озвученном им слове, — Ты — инкарнация такого явления, Найн, со своим восхитительным голубым свечением. По выражению лица Найна нельзя было предугадать, о чем он думает, но Твэлв знал наверняка, что смог произвести на него впечатление той каплей правды, до тех пор скрытой на самой глубине его кофейных радужек. — Подашь мне плеер и наушники? — тихо выдавил Найн, боясь разрушить сотканное из слов волшебство Твэлва. Паренек недолго на него смотрел, прежде чем потянуться к тумбочке за тем, что попросил его друг. Передав собранное в руки Найна, тот быстрыми движениями распутал черный шнур и, подняв внимательный взгляд на Твэлва, осторожно продел ему в ухо один из наушников — то же самое повторил и с собой. Подсоединив штекер к разъему, парень нажал несколько кнопок, и в голове Твэлва тут же раздалась чарующая мелодия, его мелодия, нареченная музыкой холодных земель. Парень затаил дыхание. Он слышал её много раз — приглушенную версию, доносящуюся из наушников Найна в процессе работы, но сейчас обстановка казалась куда более личная, завораживающая не столько гармоничными нотами, целебно соединяющими каждую клеточку в теле, сколько доверием и честностью, плескавшимися на поверхности обсидиановых глаз Найна. Твэлв не успел предотвратить порыв своего тела, опустившись к лицу друга и, ненадолго задержавшись в дюйме от его кожи, мягко накрыл своими губами его губы. Найн задержал дыхание, не оказав сопротивления, более того, подтянулся ближе и переместил свою руку на шею Твэлва, раскрывая губы. Сердце мальчика пропустило сдавленный костями удар, напоминая о себе, о том, что оно все еще внутри него, живое, готовое биться быстрее при поцелуях в щечку и губы, и разорваться на части при чуть более серьезных чреватой летальным исходом обстоятельствах. Они целовались мягко и напористо, смачивая губы друг друга и восполняя горячие вдохи и выдохи. Твэлв устроился на животе Найна, запутываясь пальцами в его волосах, тогда как руки Найна блуждали вдоль спины по футболке Твэлва, ныряя за кромку к горячей коже. Плотно прильнувший к телу парня, Твэлв ненадолго разорвал их поцелуй, но только для того чтобы снова вернуть свои губы к его губам, нежно смакуя уголок его чуть припухшего ставшего алым рта. А затем его озарило: — У .и.я ...фе.ка .сть. — промычал он прямо в губы Найна. Найну, глубоко дышащего в отражении Твэлва, пришлось разорвать их поцелуй. — Чего? Твэлв улыбнулся ярче прежнего, засунув пальцы в кармашек футболки и вызволив конфетку в полосатой обертке. — Конфетка, говорю, есть. Будешь? — он зашуршал фантиком, обнажив карамельную сладость причудливой формы. — А вот я буду. Бессовестный, он и не дождался ответа Найна, целиком закидывая её в рот, в то время как сам Найн, словно бы не ожидая такого откровенного нахальства, возмущенно раскрыл рот и насупил свои темные брови. — Ммм, обалденно! — зачавкал Твэлв, из последних сил сдерживая хихиканье. — Я… — пораженно выдавил Найн, — отниму у тебя жизнь. Буду отнимать долго и мучительно. С этими словами он притянул к себе Твэлва, раскрывая его губы своим ртом и наслаждаясь карамельными осколками с шоколадным кремом. Музыка обволакивала их страстных слушателей, развязывая каждый узелок на клубке нервов. Они целовались, вкушая сладость конфеты и губ друг друга, и Твэлв не мог ничего поделать со своей исключительно искрометной и безумнейшей улыбкой, вынуждающей Найна снова прерваться: — Я не могу целовать тебя, пока ты улыбаешься. — он все еще смаковал во рту вкус разделенной с другом конфеты. — Что смешного? — Ничего. — Твэлв пристроил свои руки по обеим сторонам от головы на шеи Найна, прислонившись лбом к его лбу, — Я просто… Я всегда считал нас проклятыми. Думал, что нам нет здесь места, что мы попали в этот мир по ошибке. Родились не в то время, понимаешь? А теперь… — он провел большим пальцем по скуле Найна, опустившись к линии точеного лица, — Я хочу задержаться здесь немного. Потому что вдруг почувствовал себя нужным. Как и почувствовал то, что и сам могу еще в чем-то нуждаться. Сейчас я это понимаю, вижу в твоем взгляде, и мне... не то чтобы это не нравится, скорее... я становлюсь одержимым. Смотрю на тебя и не могу поверить в то, что съезжаю с катушек. Блин… — парень прикрыл глаза, — Не думаю, что это честно — говорить такое теперь. Прости, если расстроил. Найн замер во взгляде Твэлва, и Твэлв почувствовал ритм его сердца и потрескивание пульса на точке у шеи. Сколько им осталось? Месяц-два? Сейчас это не имело значение, но почему тогда он чувствует боль? Неуемная всесокрушающая черная боль, приправленная начинкой из шоколадного крема. — Ничего. — тихо ответил Найн, — Пока у нас есть цель, мы будем двигаться дальше. Жить этим ублюдкам назло. — Жить, чтобы уничтожить. — Твэлв подавил смешок, — Сделаем это. Посеем хаос, сожжем этот мир дотла. Вот только... обретем ли мы этим душевный покой? Найн, играя желваками, закрыл глаза, прижимая к груди Твэлва и целуя его в скулу, затем в уголок глаза, висок и шею. Твэлв вцепился своими пальцами в футболку на его спине, наслаждаясь прикосновениями любимого человека. Тем временем, музыка холодных земель обволакивала колыбелью их до смерти перепуганные тревожные сердца, смягчая неминуемое падение их давно обреченных на гибель судьб.