(Do not) touch

Гэвин Рид никогда ни к кому не прикасается. У него кожаные перчатки на руках, длинные рукава, ладони в карманах; и, Ричард знает, тонкие пальцы и много шрамов на коже. У Гэвина синяки под глазами, всегда уставший вид, агрессивное поведение законченного мудака, ненависть ко всем вокруг и пачка сигарет в кармане куртки (количество сигарет никогда не меняется, Гэвин не курит, и Ричард не решается спросить, зачем он носит их с собой). Гэвин любит крепкий кофе со специями, ненавидит офисную кофеварку, смеется громко и резко, а улыбается очень грустно, когда думает, что никто не смотрит. Он ошибается. Ричард всегда смотрит, наблюдает, не говоря ни слова, сохраняет в памяти, а позже, когда в участке становится пусто после окончания рабочего дня — анализирует каждое движение, смотрит на скрытые под одеждой руки, почти незаметные шрамы на коже, мягкие на вид волосы (хочется прикоснуться, но однажды он уже получил тяжелой папкой по руке; а прикоснуться все равно очень хочется). Гэвин ненавидит, когда его трогают, и Ричард старается быть осторожным: постучать по чужому плечу, скрытому под слоями одежды — нормально, Гэвин не против, а вот потянуться к беззащитной шее чуть ниже линии роста волос — нельзя, детектив отшатывается, и в его глазах на секунду проскальзывает страх. Нельзя. Стены больше нет, разлетелась невесомыми острыми осколками карминного и амарантового, разбитое вдребезги пламя, соцветия гиппеаструма и азалии, и Ричард — уже давно не только программы и алгоритмы, но прикасаться к Гэвину Риду нельзя. Диод мигает красно-желтым. Ричард видел руки Гэвина только один раз — когда-то тот снимал перчатки в участке, кажется, работать в них было неудобно, и Ричард впервые не мог анализировать и сканировать ничего — просто смотрел на тонкие пальцы, светлую кожу, не отмеченную ни одним шрамом, движения кистей. — Залип, жестянка? — грубовато, но с ухмылкой поинтересовался Гэвин. — Я составляю отчеты, детектив, — стандартным спокойным голосом ответил Ричард. — О чем? О моих руках? Ты все еще пялишься, знаешь. Ричард знал, и отвести взгляд стоило невероятных усилий. Диод непрерывно горел желтым: обработка информации, фоново — какая-то ложь детективу об отчетах и расследовании. Весь этот чертов разговор Гэвин смотрел ему прямо в глаза, резко и с вызовом, и это было непривычно до неоновых вспышек-ошибок в голове, потому что Гэвин редко смотрел на кого-то прямо, а на Ричарда — вообще никогда. Программный сбой. У Гэвина красивые глаза. Гэвин в целом красивый; Ричард считает шрамы, анализирует, сохраняет, но спрашивать не решается — недостаточно близкие отношения. Гэвин красивый, но закрытый: перчатки, длинные рукава, агрессия и грубость, саркастичный смех, он редко улыбается искренне, по-настоящему. Редко смотрит кому-то в глаза. Редко выглядит спокойным. Гэвин Рид — гребаный хаос в кожаной куртке, и Ричард не может выключить это странное, неизвестно откуда взявшееся, абсолютно нелогичное чувство. Ричард просчитывает варианты (система выдает сбой за сбоем, количество процентов и опции постоянно меняются, беспорядочные, как и Гэвин), пытается выбрать нужную линию поведения (безуспешно: на одни и те же действия детектив каждый раз реагирует по-разному), адаптируется, учится и ошибается, но Коннор говорит, что это нормально (а Гэвин криво усмехается, наблюдая за одним из его провалов, и неожиданно хлопает по плечу с успокаивающим «Ничего, бывает»). Иногда в Гэвине проскальзывает что-то мягкое, горьковато-сладкое, незаметное другим. Это мелькает в темноте участка поздним вечером, где остаются работать только детектив Рид и RK900. Сверкает золотом диода, когда они стоят на парковке, и Гэвин рассказывает о своей любимой музыкальной группе, его глаза горят, он экспрессивно размахивает руками и перебивает сам себя. Это светит, как яркое солнце в глаза, в пустом переулке за закрытым баром, когда Гэвин прислоняется к кирпичной стене и крутит пачку сигарет в руках, и вдруг объясняет, хотя Ричард даже не спрашивал: — Осталась от друга. Он много курил. Я как-то отобрал у него эту пачку, он меня достал этим ужасно. А он… Разбился на машине. Тем же вечером. А сигареты у меня остались, по-идиотски вышло, правда, Девятка? Шепот детектива — разбитый и расстроенный, болезненно искренний. Он не сопротивляется, когда Ричард аккуратно обнимает его — приближается осторожно, чтобы Гэвин успел оттолкнуть, если захочет. И Гэвин впервые не отталкивает. Гэвин закрытый, нужно подходить осторожно и медленно, даже если хочется вырвать собственный тириумный насос и положить ему на стол, чтобы точно заметил и отреагировал. Запреты и ограничения застилают глаза, искажают прежде идеально точную картину мира, заслоняют обзор, мешают. Гэвин чертовски красив, когда входит утром в участок все еще страшно сонный, когда смеется над своими же шутками, случайно засыпает на плече у напарника, рассеянно рисует на клочках бумаги, задумываясь, а потом все перечеркивает и раздраженно сминает листки. А потом Ричард замечает кое-что еще: есть люди, чьих прикосновений Гэвин не избегает. Тина со смехом треплет его по волосам, и Гэвин не отшатывается, только смеется в ответ и даже не пытается поправить прическу. Крис по-дружески похлопывает его по спине, и у Гэвина в глазах нет ни страха, ни паники. Офицер Аллен пожимает ему руку в один из тех редких моментов, когда детектив без перчаток, и Гэвин, кажется, не чувствует себя уязвимым или беззащитным. Гэвин не избегает прикосновений людей. Гэвин старается не касаться андроидов. Осознание похоже на пощечину, хотя RK900 не почувствовал бы физической боли от реального удара. Это просто… больно, потому что он не понимает, и Коннор говорит, что замешательство при общении с людьми — это нормально. Коннор ничего не знает, но его слова каким-то образом вселяют надежду, и сам вид Коннора в толстовке, джинсах и с по-человечески искренней улыбкой — очень успокаивающий. Ричард рад, что кто-то из них смог нормально устроиться. Гэвин открывается постепенно, очень медленно, будто бы неохотно и неосознанно. С ним можно нормально поговорить, когда он уставший или еще не до конца проснувшийся — или, иногда, когда он расстроен и подавлен, но Ричард ненавидит такие моменты. Тогда Гэвин крутит пачку сигарет в руках и хмурится, но позволяет подойти немного ближе, чем обычно, и отвечает на вопросы прямо, без сарказма, может, просто потому что нет сил язвить. Ричард любит, когда детектив сонно прислоняется к его плечу, в шутку толкает локтем, не возражает, когда RK900 оказывается ближе, чем позволено «просто напарникам». У Гэвина — километры барьеров, Ричард аккуратно взламывает замки, отключает сигнализацию, подходит все ближе и ближе, но Гэвин, кажется, постоянно делает шаг назад, хотя никогда не выражает протеста. Остается только сожаление в глазах, но Ричард терпеливый и невыносимо упрямый, ему интересен Гэвин Рид, и он будет ломать все чертовы стены, пока Гэвин не оттолкнет его сам. Гэвин почему-то больше не отталкивает, только отшучивается, смеется резко и громко, прячет руки в перчатках. У Гэвина много шрамов, иногда он рассказывает, где их получил, если Ричард задает вопрос в правильное время (с этим угадать трудно, но RK900 — самая, блять, продвинутая модель, он быстро учится). С ним бывает на самом деле весело и интересно, только чем больше времени Ричард с ним проводит, тем сильнее хочется коснуться пальцами его кожи. Невыносимо. — Ты задаешь слишком много вопросов, жестянка, — говорит как-то Гэвин. — Вы тоже можете задавать мне вопросы, — голос RK900 почти всегда бесстрастный, лишенный эмоций, даже если его разрывает на части, и диод мигает опасным красным. Он не умеет выражать эмоции интонацией, это всегда звучит фальшиво и неискренне, а вот у Коннора получается. Может, «Киберлайф» просто налажали, как говорит Хэнк. Может, Коннор просто более удачная модель. Ричард не любит такие мысли. — Как ты… — Гэвин запинается, а затем разом выпаливает: — Как ты чувствуешь? На что это вообще похоже у андроидов? — У меня не очень много опыта в этой области, детектив, — осторожно говорит Ричард, — Я не испытал весь спектр эмоций. Чувства — это ошибки в системе, их временами сложно идентифицировать, они могут влиять на сенсоры, искажать восприятие реальности, а могут дополнять его. Вы хотите узнать, какие чувства я испытывал? — Ладно, — говорит детектив Рид, — рассказывай, если хочешь. — Заинтересованность, — отвечает Ричард, — Тревогу, раздражение, страх, неуверенность, восхищение, удивление, боль. Надежду. («Влюбленность, — не говорит Ричард, — Заботу о другом человеке.») Гэвин молчит. И очень, очень медленно останавливается — перестает отходить, подпускает немного ближе. Предлагает посмотреть фильм, когда они вдруг оказываются у него дома после одного запутанного дела (Ричард отмечает привычку комментировать происходящее на экране, сохраняет в памяти вместе с другими такими же важными мелочами). Знакомит с котом («Это Хэллхаунд, Девятка»). Рассказывает о старых, бумажных книгах на полке — их немного, и они покрыты пылью, Гэвин явно давно их не трогал, но истории завораживают. Показывает фотографии на телефоне — своего кота, школьных друзей («Не знаю, где они сейчас, мы давно не разговаривали»), смеющуюся Тину в хэллоуинском костюме, снова своего кота, Криса с его женой, того самого друга, чья пачка сигарет лежит в кармане Гэвина (на фото он без сигарет, но со скейтом и в рваных джинсах, и улыбается так ярко и широко, как улыбаются только мертвые люди на старых фото). Глаза у Гэвина сияют, и Ричард прикладывает непроизносимые усилия, чтобы просто не поцеловать его сейчас. Не прикасаться. (Как картина в музее. Красиво, но легко разрушить, а еще — хочется взломать все двери и увезти подальше, отвести домой. Но у Ричарда нет дома, а Гэвин уклоняется от любых касаний. Это причиняет боль самым убийственным способом, не трогать, нельзя, запрещено — пожалуйста, Гэвин.) Не прикасаться. Не говорить об этом. Но даже самая новая и продвинутая модель может сломаться, и однажды Ричард просто не выдерживает, судорожные слова срываются в пропасть — а он сам давно лежит на дне каньона, разобранный, развороченный, под цветным бесконечным небом, почему Гэвин носит эти перчатки? Неправильное время. Гэвин дергается, как от удара, сильнее кутается в куртку, немного отодвигается. Не смотрит ему в глаза. Кусает губы и крутит сигареты в пальцах. Очень красивый. — Простите, детектив. Вы не обязаны отвечать, — тихо говорит Ричард, руки дрожат, на этой парковке всегда холодно, но Рид кажется еще холоднее (а может, просто замерзшим под перчатками и защитными слоями одежды). — Не люблю, когда люди меня трогают, — наконец говорит он. — Андроиды, — еще тише говорит Ричард; слова разбиваются о темный асфальт, — Вы не любите, когда вас трогают андроиды. Вы не избегаете прикосновений людей. — Вот же блядская жестянка, — горько усмехается Рид, и выглядит совершенно разрушенным, — Ладно, ты бы все равно узнал. Вычислил как-нибудь. Смотри, если хочешь. Он снимает перчатки и засовывает в карман, неаккуратно сминая. Ричард мгновенно перегружается, смотрит на чужие кисти и тонкую безупречную кожу, тянется, чтобы прикоснуться. — Не трогай, Девятка! — Гэвин отшатывается и инстинктивно прячет руки в карманы. — Извините, — голос сбоит, срывается механическим скрежетом, слова повисают в воздухе, замирают на невыносимое мгновение перед падением вниз, под подошвы потерянного андроида и человека, наконец снявшего свою броню. RK900 опускает руку, Гэвин снова показывает ладони. И тогда Ричард впервые сканирует то, что видит. Анализ не занимает много времени, и он осознает результат за секунду до того, как Гэвин горько улыбается, и его кисти постепенно становятся абсолютно белыми. — Нравится? Ричард впервые не может найти слов; программы выдают ошибки, мир вокруг подернут рябью сбоев, красных, как цветы гибискуса, как неоновые знаки «стоп», и он, кажется, даже не дышит. — Детектив, это… — Протезы, да. Роборуки, блять, — Гэвин улыбается криво, словно он разобран на части, словно он только что вышел из ада, и Ричарду становится немного страшно — что должен пережить человек, чтобы так улыбаться? Белый постепенно исчезает, кисти снова выглядят безупречными, нечеловечески идеальными. — Помнишь, я рассказывал тебе о своем друге? — Гэвин вынимает из кармана сигареты, Ричард кивает, все еще не в силах дышать, — Та авария, в которой он погиб. Я тоже был в машине. Только меня, блять, вытащили с того света, прилепили эту пластиковую хуйню, а его больше нет. Не спасли. Ричард не знает, что можно сказать, в голове кристально пусто, системы молчат, не выдавая вариантов действий. — Элайджа… мой брат, ты в курсе, да? Не говори, что не просканировал все, что можно и нельзя, консервная банка… Элайджа сделал вот это, — Гэвин машет рукой, — Я знаю, что должен быть ему благодарен, и я реально благодарен, я бы не смог работать в полиции без этих штук, и жить нормально тоже, просто… Блять, не знаю, как объяснить. — Вы не можете это принять, — догадывается Ричард. Он немного понимает. Есть много вещей в мире и в нем самом, которые он тоже не может принять. Чувствовать — тяжело. — Да, и… Они слишком идеальные, как и все эти куклы Элайджи, это просто не я. Это просто кошмарный сон. Я хочу проснуться. Ричард коротко касается его плеча, и детектив ощутимо вздрагивает, хотя их и разделяют слои ткани. Программа социального взаимодействия все еще не отвечает; и, кроме того, это Гэвин — он ненавидит, когда RK900 действует программно-автоматически, как машина, и приходится думать самому, распутывать чувства и эмоции. — Спасибо, Девятка. Извини, не собирался так расклеиваться. — Вам не за что извиняться, детектив, — RK900 говорит обычным вежливым тоном, только отзвуки металла слышатся в каждом слоге — его андроидская болезненная искренность. Гэвин, кажется, понимает. Ричард тоже кое-что понимает. — Вы не ненавидите андроидов. Слова падают в замедленной съемке, разлетаются осколками об асфальт, взрываются где-то в биокомпонентах и проводах. — Вы боитесь, что они к вам прикоснутся. Механизмы подсоединены к мозгу, и андроиды могут передавать и получать информацию с помощью тактильного контакта. Вы не хотите, чтобы кто-либо посторонний узнал, что вы чувствуете. Рид кусает губы, надевая перчатки — закрытый, защищающийся от всего мира, словно каждую секунду ожидающий удара. И Ричард тянется к нему: он разрушил все стены, взломал замки, перешел чужие барьеры, и теперь Гэвин наконец стоит перед ним, но не делает ни единого движения. — Я не причиню вам вреда, Гэвин, — RK900 ненавидит то, что его голос звучит умоляюще, сбивается на низкий металлический лязг, и он плохо умеет выражать эмоции. Может, поэтому Гэвин качает головой, прячет руки в карманы и снова извиняется. — Нет. Ричард послушно опускает руку. Он разрушил сотни стен, включая свою собственную, теперь нужно было только добиться, чтобы Гэвин ответил. Ричард надеется, что его не оттолкнут, как остальных. «Я не причиню вам вреда, Гэвин». («Гэвин, пожалуйста».) И все начинается снова: Ричард подходит медленно, осторожно и настойчиво, готовясь отойти на шаг назад в любой момент, если детектив скажет, но Рид молчит и не двигается. Программа затрудняется определить отношения между ними, выдает что-то нечитаемое из случайных символов. Они смотрят вместе фильмы, детектив хрустит чипсами, развалившись на диване в старой выцветшей толстовке и пижамных штанах, громко смеется над чем-то на экране, и Ричард уверен, что никогда не видел никого красивее. Дома Гэвин не носит перчаток и тщательно следит, чтобы Ричард не коснулся его рук (Ричард знает границы протезов: до середины предплечья на правой руке, до локтя — на левой). Дома он намного более расслаблен, спокоен — напевает с туркой в руках, танцует под музыку из колонок, рассказывает дурацкие истории, сидя на кухонной тумбе. Позволяет подходить ближе. Это чертова битва человека с самим собой, Ричард прикрывает ему спину и ловит за него пули, ему кажется, он задыхается в тириуме из поломанных улучшенных биокомпонентов, кажется, что он тонет в море собственной синей крови, и его шторм зовут Гэвин Рид. Шторм смеется, закидывая ноги на стол в полицейском участке, предлагает подбросить его на мотоцикле (как будто Ричарду есть куда идти, кроме дома Гэвина), играет с котом, делится одним наушником. RK900 — в самом центре урагана, в единственном месте штиля и тишины, и человек улыбается ему и позволяет сделать еще один шаг вперед. Позволяет осторожно коснуться кожи кончиками пальцев, вздрагивает, но не отодвигается, слабо и неосознанно подается навстречу теплой руке. Тактильный голод, догадывается Ричард, Гэвин отвык от чужих прикосновений, ему одновременно хочется закрыться снова и коснуться в ответ. Его руки все еще в перчатках, но кожа на лице и шее прохладная от ночного воздуха, с линиями шрамов, удивительно приятная на ощупь. Ричарда отчаянно, необратимо тянет вперед, эмоции смешиваются во что-то одновременно тихое и громкое, отчетливое, кристально ясное, красно-синие отметины на каждой программе, как потеки крови, но он больше не тонет. Он останавливается в сантиметрах от чужих губ, на границе прикосновения, и шепот выходит хриплым, испуганным: (пожалуйста, не отталкивай меня) (я облажаюсь) (я сейчас все испорчу) (красивый) (не стоит этого делать) (я сейчас все испорчу) — Можно?.. (пожалуйста, Гэвин) Рид кивает и наклоняет голову в сторону, отвечает на поцелуй, обнимает руками в перчатках его за плечи, и Ричард знает, что это только начало, но центр бури — единственное безопасное место. Гэвин закрытый, замкнутый, временами агрессивный, бушующий шторм в сломанном-починенном человеческом теле. Ричард — лучший андроид «Киберлайф», метафорично разобранный на части, истекающий синей кровью от чужих ран, упрямо идущий к цели. Протягивающий руки к урагану. — Я хочу лишь показать, что я чувствую, Гэвин, тебе не стоит беспокоиться. Я контролирую процесс и не буду считывать информацию, если ты этого не хочешь. Но Гэвин каждый раз только качает головой и говорит: — Нет. И однажды добавляет: — Скажи словами, — неуверенная просьба, руки в карманах, растрепанные волосы от ветра и ладоней RK900, искренняя кривоватая улыбка. — Я влюблен в тебя. Слова больше не падают на холодный тротуар, а распускаются, как цветы антуриума и гиацинтов, красный и синий, штиль в самом центре бури. Штормовой человек в его объятиях, шрамы на тонкой коже, чертовы перчатки и барьеры. — Почему? — спрашивает Рид, и это звучит удивленно и как-то беззащитно. Ричард смеется, касаясь губами виска Гэвина, и рассказывает — о кофе со специями, коте по имени Хэллхаунд, фотографиях, фильмах Марвел, саркастичных шутках и бумажных книгах, о шрамах и о том, как детектив иногда засыпает на плече андроида. Говорит, что у него красивые глаза и мягкие волосы, и что Ричард не знал, что кто-то может выглядеть настолько потрясающе, танцуя под The Killers в наушниках на кухне в два часа ночи, и программные сбои RK900 лишены логики, потому что это эмоции. Гэвин не говорит ни слова, только слушает, неосознанно вцепившись пальцами в его пиджак, и ветер треплет его волосы. Красивый. — Я уйду, если ты хочешь. Оставлю тебя в покое, — говорит Ричард, и он ненавидит нотки страха в интонации, он не хочет никуда уходить и оставлять детектива, но сейчас дело не в нем. Дело в Гэвине и его решениях, и RK900 уедет хоть в чертову Аризону, если Риду так будет лучше. («П о ж а л у й с т а, не отталкивай меня») — Нет. Пальцы судорожно сжимаются на его пиджаке, дыхание детектива сбитое, неровное. — Не уходи, я… Мне жаль, что все так, правда. Просто дай мне время. Ты видишь во мне что-то, чего я не вижу, рассказываешь все эти вещи и заботишься обо мне, и ты нравишься Хэллхаунду, и заставляешь меня чувствовать себя в безопасности. Я хочу ответить тебе, просто это сложно, я реально отвык от такого. Я, блять, пытаюсь. Я, блять, правда пытаюсь, Ричард. — Хорошо, — соглашается RK900, — Но ты не обязан отвечать мне. — Но я хочу! — перебивает Гэвин, берет его за руку, переплетает пальцы; все еще в перчатках, но с горящим искренним взглядом, — Дай мне время, ладно? — Конечно, — Ричард сжимает чужую ладонь. «Спасибо, Девятка» теряется где-то в воздухе, ветер разрывает слова, но у RK900 идеальный слух, система бережно сохраняет тихие слова и слабую улыбку. И проходит еще несколько месяцев, десятки программных сбоев, три пули в биокомпонентах Ричарда («Сколько раз, твою мать, я просил не закрывать меня собой, блядская жестянка, тебе повезло, что повреждения не смертельные»), поездка в Нью-Йорк на неделю, пара неловких, но не провальных встреч с Элайджей Камски, подаренные Ричардом перчатки с нарисованными руками скелета («Ты, блять, гребаное сокровище, Девятка»), одно попадание Гэвина в больницу, бесчисленное количество поцелуев и марафонов фильмов, и еще очень много разных вещей, которые терялись где-то в повседневности, между разговорами по дороге домой, расследованиями и поездками по ночному Детройту на мотоцикле. Просто однажды, когда Ричард протягивает к Гэвину руку, Гэвин впервые тянет открытую ладонь в ответ.