Дорога мой дом

Не новое, а заново один и об одном. Дорога в мой дом и для любви это не место. (с) Би 2 и Чичерина

Монетка кувыркнулась под потолком, полетела вниз и с идеальной точностью приземлилась на запястье Первого маршала. — Ну-с, кому не повезло? — Рокэ поиграл бровью и убрал ладонь, которой прижимал монетку. Та лежала драконом вверх, из чего следовало, что не повезло Марселю. Виконт изобразил на лице равнодушие, а про себя разворчался, что снова позволяет Рокэ плутовать. Обман в столь примитивных играх, как дракон-корона — это же просто безобразие! Не наигрались в детстве, герцог? Как бы там ни было, с Марселя теперь причиталось, и напомнили ему об том вскоре. — За вами долг, извольте расплатиться. — А если... — Бросьте юлить, я требую немедленного удовлетворения, или дуэль. — Что ж, благоразумие подсказывает мне... — О, благоразумие — выдающаяся черта вашей натуры, спору нет, — в голосе Рокэ прорезалась хрипотца — характерный признак возбуждения. — Но есть и более выпуклые достоинства. Сильные пальцы впились в ягодицу, причинив боль, Марсель охнул и подался назад, ища новых "неприятностей". Наградой за отзывчивость ему был жаркий поцелуй и жадные ищущие руки. Марсель таял, когда Рокэ вел себя подобным образом — как на войне, как на поле сражения, где напор решает многое, где цель — повергнуть или быть поверженным, но всегда есть место и обходному маневру. Этот человек съел не одну кошку по части запутывания шагов: нежность и ласка в его исполнении вдруг кончались восхитительно грубым вторжением, а жестокое нападение частенько оказывалось пшиком, ложным выпадом, щекочущим нерв. Мужской нерв виконта был сильно напряжен, буквально рвался из штанов на волю. Однако он ничем не выдавал своего желания и даже не помогал шулеру сдирать с себя мешающую одежду. Облокотившись на стол — единственную приличную мебель в убогой гостинице, — виконт принял подходящую моменту позу и все силы отдавал на то, чтобы соблюсти условия игры. А заключались они в том, что проигравший в дракон-корону отныне должник и отдается изымающему долг покорно и, конечно, против воли. Ох, Рокэ, затейник, чего только не выдумывал, чтобы развлечь их в пути! Но эта игра почему-то прижилась особо. — Не надейтесь только, что отделаетесь легко, — заявил кредитор зловещим тоном. Марсель прекрасно знал, предвестием чего служит эта фраза, и ощутил прилив возбуждения ещё до того, как жесткая ладонь огрела его по заду. — Считайте. Вслух. Звонкие удары посыпались один за другим, и Валме послушно вел счет этим маленьким шалостям, предваряющим настоящее веселье. С каждым шлепком возбуждение росло, но вместе с ним оживали в Марселе и бунтарские настроения. Здоровая злость на Рокэ копилась в нем не первую неделю, и выпустить пар было бы разумно именно сейчас — до пункта назначения ещё полпути, дорога неблизкая, и едва ли можно рассчитывать, что темперамент сердечного кэналлийского друга сколько-нибудь уменьшится, а снисходительность к слабостям новьо — этим странным словом он звал Валме все чаще и не пояснял, почему — сколько-нибудь подрастет. Скорее уж наоборот. Вот и сейчас мерзавец ведет к тому, чтобы насладиться виконтовыми тылами, так сказать, выгулять своего жеребца в его полях, а завтра в пути будет лицемерно скакать рысью, вынуждая догонять. — Двенадцать, тринадцать, о! Четырнадцать ... Колет герцога покоился на столе, прямо под рукой. Монетка, определившая исход спора, валялась подле. Не переставая вести счет, виконт наугад пошарил пальцами за обшлагом и — о ля-ля! — обнаружил там суан. На доказательство вины не тянет, но всё же... Карающая длань поймала воздух — Марсель выпрямился и, обернувшись, предъявил Рокэ монету. — Вы мухлевали. Рокэ и не подумал отпираться. — Всему виной ваша несговорчивая красота, — заявил этот нахал, обольстительно улыбаясь. Но что улыбка! Бархатная синева очей — вот против чего не мог устоять Марсель. Уж и ругал себя за это, и предостерегал, а что толку? Выражаясь по-адуански — «против лома нет приема». Незамутненно-чистым взглядом из-под ресниц этот невозможный человек мог выжать из Марселя исполнение почти любой своей прихоти, причём Рокэ прекрасно знал о своей власти, бесстыдно пользовался ею и ... Снова пользовался. Иго не из самых тяжких — по крайней мере, Марсель не спешил впадать в печаль и капитулировать вчистую. — Ну и долго ты будешь ломаться? — нежно улыбаясь, мурлыкнул Рокэ. Всем телом любовник излучал желание — жаркое, грязное и сокрушительное, — но лицо принадлежало ангелу. Окажись Марсель в такой переделке впервые, у него бы закружилась голова, однако виконт был морально готов. — Долго не буду, — пообещал он и, указав взглядом на свой вздыбленный член, нажал на плечи любовника. — Предлагаешь смыть пятна с моей репутации? — похабно улыбнулся маршал. — Предлагаю добавить пару-тройку свежих, — сладко улыбнулся Марсель и надавил сильнее. — Конечно, в том случае, — добавил он, провожая взглядом опускающегося на колени маршала, — если на ней еще осталось место. Ты же никогда не проигрывал в карты и на войне... — Прекрасная память, виконт. Раздвинь-ка ноги пошире, вот так... Марсель не скрывал, что норовит запоминать каждое его изречение, и уже собрал внушительную коллекцию «парадоксов» за авторством первого трепла Талига. Бессмысленное занятие, но в исполнении такого кабальеро, как Валме, льстящее, несомненно. Рокэ давно перестал скрывать, что ему весьма приятны подобные знаки внимания — после Нохи как-то само собою вышло, что и душой, и членом привязался к Валме со всеми его причудами, да так крепко, что держите Четверо. Даже пытался сдерживать себя иногда, боясь утомить пылом и без того утомленного странствиями недотрогу. Но получалось неважно — в кои веки что-то было Рокэ не под силу. Вот как сейчас: умом понимал, что надо бы оставить Валме в покое, а телом был полон решимости взять свое. Когда хитрый Марсель заставил его встать на колени и сосать, член аж подрагивать начал от нетерпения, пуще натягивая кожу на яйцах — до того хотелось этого парня. Приходилось смирять себя. Наверно, что-то в этом роде чувствует разгоряченный жеребец, которого хватают под уздцы — почти мучение, но... тем слаще было предвкушать. — О, прекрасно.. О... Да... — тихие полные страсти вздохи предвещали скорую развязку. Рокэ усилил напор, вбирая член еще глубже и резче, до боли в глотке. Он никогда не был ханжой, просто находил это немного скучным — оказывать оральные ласки. Да и сам без них прекрасно обходился, по старинке полагаясь больше на клинок, чем на язык. Валме придерживался иного мнения. Он не имел раньше опыта с мужчинами, но был неплохо осведомлен обо всех удовольствиях, которые можно от них получить, да и содержанкам с ним скучать не приходилось, судя по всему. Дружба есть дружба, вы нам — мы вам. А чтобы давать хорошо, пришлось вспоминать, что на этот счет придумали мориски, кои на любой вкус извращение не только превращают в искусство, но еще и толстенным трактатом снабжают, где подробно пишут, как и с кем извращение практиковать, в чем его польза, какому божеству помолиться до, какому после, и всё в этом духе. — О! Да! Валме вскрикнул, Рокэ мысленно похвалил себя за успехи на ниве причинения удовольствий, и рот начал заполняться семенем. На вкус это было не так уж плохо, даже возбуждало, но Валме об том знать не полагалось. Пусть воображает, что любовник идет на сделку с совестью, глотая скользкие последствия его страсти, и немножко мучается в своем финальном удовольствии. Когда семя иссякло, он не поленился вылизать головку и напоследок посмотрел вверх немного печальным, но благодарным взглядом, чем привел новьо в особый трепет. Спасибо, родичи-мориски, что пишете такие подробные инструкции ко всему на свете. Спасибо мне, что по юности полюбопытствовал, как именно развлекаются шады с наложниками, и кое-что из тех историй запомнил — вот как неожиданно знание пригодилось. Впрочем, в глубине души Рокэ всегда подозревал, что на серьезный финал его не хватит. Что на краю пропасти за час-два до крушения мира в Закат ему отчаянно зачешется валять дурака и развивать в себе какие-нибудь архиважные способности, вроде навыка поцелуев ниже пояса. — На чем мы остановились? Ах да, на этом... Рокэ оказался на ногах быстрее, чем разомлевший Марсель успел сказать «ой». Не имея сил помогать или мешать Рокэ в осуществлении задуманного, он был бесцеремонно подмят под кипящего страстью маршала и использован для утоления оной страсти. Как ни странно, болезненные ощущения от этой скачки не раздражали Марселя, а служили приятной приправой к только что испробованному блюду. Рокэ неумолимо увеличивал напор, всё крепче впиваясь пальцами в плечо и бок, а Валме, прикрыв веки, блаженно улыбался и вспоминал, как несколько минут назад этот человек смиренно стоял перед ним на коленях и со сноровкой, не снившейся иным падшим женщинам, ласкал губами и языком его орудие. Как приятно было гладить его шелковистые волосы, управлять его движениями... А когда старания увенчались успехом, о, он посмотрел снизу вверх и облизнулся, словно всё еще голоден и не отказался бы от добавки, ооо... Марсель зажмурился пуще прежнего и застонал. — Это... От... Страсти... Или... От... Боли?.. —любезно поинтересовался Рокэ, ухитряясь как-то втискивать слова между движениями бедер. — А какой ответ вас порадует больше? — пыхтя, отозвался Валме. Дальнейшие беседы были неуместны — любовник перешел на новый аллюр и после непродолжительной скачки галопом, едва не стоившей жизни столу, пробормотал что-то непристойное кэналлийское, кончая. Прошло несколько минут, любовник затих. Марсель обрадовался, что может наконец-то выдохнуть, возможно, даже перебраться поближе к постели, но не тут-то было. Наполнив истерзанный зад семенем, Рокэ почти улегся сверху и, медленно поглаживая пальцами от шеи до бедра, начал тихо говорить. Марселю был знаком этот тон — чем-то подобным маршал изредка баловал серую красотку, заменившую Моро. А кого заменил он сам? — Новьо, каррахо, мьентес бьена, о, каррахо, карьярра, бьена, бьена, новьо... * Непонятная речь щекотала ухо и ласкала слух. Марсель ни кошки не смыслил в гортанно-мурлычащем наречии прибрежной Кэналлоа, но разобрав «бьена» — «хорошо» и «карьярра» — «проклятье», подумал, что в переводе не нуждается. Они думают об одном и том же. Им хорошо. Но есть проклятье. И говорить об этом не стоит, но порой хочется... А может, все проще, и он слышит мурлыканье сытого льва? — Ах, тэла польво — мира каррабьена, мира зепасьон ... Голос Рокэ звучал как музыка, как песня, тихая и завораживающая, в ней пелось о южном море, о лунной ночи... — Что вы сейчас сказали? — спросил Марсель, когда Алва замолчал. — Вот это последнее: «ах, тэла польво»? — Перевести мне не трудно, но шарм будет безвозвратно утерян, — отозвался тот. — Хотите? — Хочу. Ох! — Валме охнул от неожиданности, потому что любовник совсем лег на него, да еще зачем-то просунул руку между ягодиц. — «Ах, тэла польво», — медленно произнес Рокэ. — «Ах, эта истерзанная задница». «Мира каррабьена» — прелестно емкое выражение, что-то вроде «мое глубокое и полное удовлетворение в плотской любви». «Мира зепасьон» — «моя неутоленная страсть». — Ох уж мне эта ваша «зепасьон»... — пробормотал Марсель, и тут в его доверчиво приоткрытые губы ткнулись пальцы любовника, смазали их чем-то слизким и проникли внутрь, оставляя вяжущий солоноватый вкус на языке. — Ох уж мне ваша словоохотливость, виконт, — методично двигая пальцами взад и вперед, заметил Рокэ. Валме ничего не оставалось, как сосать их. — Неиссякаемый фонтан, а уж откуда он проистекает — мира каррабьена в чистом виде... Марсель дорого бы дал за то, чтобы увидеть лицо любовника в этот миг. Что творится в глазах, когда руки заняты таким бесстыдством? Проверить было невозможно — Первый маршал всё еще был на нем, и даже в нем, и любопытство Марселю пришлось удовлетворить отражением в боку металлического кувшина. На полированной поверхности было видно лишь то, что оба они в ужасном беспорядке и раскраснелись. Лицо Марселя попросту пылало — извращения маршала опять пришлись ему по нраву, да что же такое?! Когда кажется, что ниже некуда, Рокэ открывает новый люк и, поигрывая бровью, предлагает продолжить падение... — О, тебе это нравится... — трахать рот новьо было приятно, пусть всего лишь пальцами. Марсель увлекся не меньше его самого. — О, как нравится... Отвечать не нужно, это не вопрос, а утвержде... Тактично-настойчивый стук в дверь возвестил о том, что, увы, лавочку пора сворачивать. Рокэ нехотя распрямился, залюбовался на мгновение, как уместны его руки на потрепанной заднице новью и, осторожно оттолкнувшись, вынул. Поэзия кончилась, началась проза. За дверью обнаружился Суавес с почтой от Рафиано. — У меня обожди. Рэй лениво козырнул и исчез за соседней дверью. — Кто там? — полюбопытствовал Валме, салютуя умывальным кувшином. — Вам полить? — Гектор добрался до Алати. Лейте. Полоскать самое дорогое студеной водой не хотелось совершенно, но краем глаза Рокэ видел, что чистюля Валме уже подверг себя этой пытке, и пришлось подвергнуться за компанию, хотя соблазн послать Хуана за теплой водой был и немалый. Под струей текучего холода член съежился и стал напоминать сушеный фрукт — мелочь, но до чего ж неприятно! Рокэ, истинное дитя юга, брезгливо относился ко всему, что заставляло его мерзнуть, но тут внезапным утешением послужил поцелуй. Он не успел опомниться, как Валме отпрянул, оставив на губах немного жара. Это было грубейшим нарушением пакта об отсутствии романтики в их прагматичном дорожном союзе, но, во-первых, согрело, а во-вторых, нарушителям и отступникам Рокэ издавна благоволил — подобное к подобному. Словом, стремительная атака Валме осталась безнаказанной. Ответив на неё лишь одобрительной усмешкой, маршал собрал волосы в кулак и склонился над тазом. Шею и плечи ожгло холодом, покатилось по спине. Пока он отфыркивался и тер загривок, Валме успел промокнуть его поясницу чем-то сухим и мягким и даже сделать вид, что это не он. В окне горел закат, по-южному яркий, но даже близко не сравнимый с теми пожарами, что полыхают от Алвасете до Межевых. Рокэ возился с одеждой, насвистывая песенку про трех рыбаков, а полуголый виконт тем временем лениво потягивался возле окна и весьма убедительно зевал. Было немного жаль его. Истратив запас дипломатических уловок в столице, Валме то ли не хотел, то ли не мог долее скрывать, как сильна его привязанность, и находился в положении более уязвимом, чем, собственно, предмет его чувств. С выбором предмета он просчитался, потому и было жаль — слишком твердая попалась кость, даже для таких зубов, как у бертрамова щеночка. Рокэ подавил неуместный вздох и, сам не зная, к чему бы, смахнул с рукава невидимую пылинку. Щеночков, пусть и взрослых, непременно надо награждать за службу вниманием и похвалами. Но его хватает лишь на игры вроде той, что затеяли сегодня. Валме идет на компромисс с легкомысленной улыбкой на устах, словно и он играет. Но взгляд, ищущий и ждущий чего-то большего, не прячет. Хорошо ли это, плохо ли? Излом ответит. Излом — больное время. Вот и офицер по особым поручениям не удержался, захворал неуместным чувством, когда начальство чуть не сыграло в ящик. Валме, Валме. Примерил на себя поочередно роли похитителя, лакея и няньки, а пошил в итоге что-то совсем другое — влюбленного мужчину, который, возможно, и сам не понимает, что влюблен. Это было бы мило, но увы. Как поется в одной до боли правдивой песне: "Дорога твой дом, и для любви это не место". Вот и всё. Нет, не всё. Дорога ведет к обрыву и падать туда все будут поодиночке. Но только не ты, Марсело новьо — ты удержишься, тебе есть куда и к кому возвращаться. А полезешь следом... ну что ж, оттолкнем. Или подбросим монетку?