Suzume

Это почти невыносимо. Гендзи не помнит, спал ли он вообще нормально с тех пор, как целая бригада медицинского отсека буквально за шкирку вытащила его с того света. Ему снятся кошмары – что-то про брата, семью, некогда любимый родной край. Все остальное время, что он не спит, мучается от фантомных болей в нижних конечностях.

Какой смысл в моем существовании? Почему вы просто не дадите мне спокойно умереть? Почему я? Все это милосердие и беспокойство со всех сторон только продлевает страдание. Когда Ангела Циглер ласково касается его руки, когда делает очередной забор крови на анализ, все внутри болезненно сжимается. Хочется убежать, закрыть лицо уцелевшей рукой и перестать существовать для всех вокруг. Лишь бы не трогали. Лишь бы не пялились, как на какую-то розу под куполом. Лишь бы перестали делать больно всей этой аппаратурой и инструментами. - Гендзи Шимада, как ваше состояние? Он не отвечает. Не хочет отвечать вообще никому. Даже ангельски прекрасной молодой женщине, которая отчаянно пыталась найти к нему подход. У него есть причины замыкаться в себе и отстраненно реагировать на внешний мир. Это отчасти конченный эгоизм, учитывая, что все эти люди трудятся, не покладая рук, чтобы один искалеченный и душой, и телом человек вновь мог ходить и быть полноценным. Полноценным. Это слово вызывает сейчас только горький смех. Гендзи ненавидит то, чем стал. Ненавидит старшего брата, который сделал его таким. Ненавидит всех этих чертовых лабораторных крыс, продлевающих ему жизнь, хотя должен быть им благодарен. Холодные протезы из углепластика никогда не заменят горячей живой плоти. Провода не заменят сосуды. О какой полноценности вообще может идти речь? Чистой воды издёвка. Сколько уже времени прошло? Неделя? Месяц? В прочем, какая разница, если известное выражение «время лечит» тут не панацея. Нервная система оправляется после мощнейшего стресса, неестественно бледная ранее кожа приобретает более-менее живой оттенок, послеоперационные швы затягиваются, но вот одна рана все никак не затянется – та, что на сердце. Она цветет огромным алым цветком, пульсирует, словно живая, а боли наносит все сильнее с каждым днем этой пародии на жизнь. Вырвать бы этот прекрасный цветок с корнем, да только оплел он так надежно, что вырывать придется вместе с мясом. Боль сменяется безразличием. Отчаяние – отрешенностью. Ангела позволяет Гендзи короткие прогулки на свежем воздухе в пределах небольшого внутреннего дворика. Под чутким присмотром, конечно, но это лучше, чем в четырех стенах лаборатории. Она ведет его под руку, словно ребенка, что учится ходить, рассказывает что-то про ближайшее будущее, а киборг не слушает. Взгляд его пустых безжизненных глаз обращен на маленького взъерошенного воробья, зацепившегося лапками за перила лестницы, по которой они спускались. Такой свободный. Беззаботный. Взмахнет своими крылышками и упорхнет отсюда далеко-далеко. Так, как Гендзи не сможет. - Ты слушаешь? – доктор Циглер, видно, замечает, что не является главным объектом внимания, потому легонько теребит своего пациента за предплечье живой руки. - Нет, - признается Шимада, поворачивая к женщине иссеченное шрамами лицо. - Я говорила о том, что наша организация желает видеть тебя в качестве агента секретного подразделения. Она говорит об этом всю неделю. Это уже настолько въелось в мозг, что Гендзи уже невольно начинает думать, что перспектива-то в своей сути неплохая. Хоть какой-то смысл этого ничтожного существования. - Хорошо, - звучит безразлично и холодно, но Ангела принимает это своеобразное согласие и обещает, что передаст вышестоящим лицам. А еще гладит по растрепанным темным волосам, словно заботливая матушка, и обещает, что скоро все наладится. И как она вообще терпит этого невыносимого мальчишку? Настоящая загадка. Может, и правда считает его своим лучшим творением. Шедевром. Шимада не мог найти других причин. Боялся только, что это могла быть чертова жалость, но Циглер каждый раз умудрялась развеять эту паранойю своим серьезным отношением к делу. Когда Гендзи поворачивает голову, чтобы в последний раз взглянуть на птицу, перила оказываются пустыми. Это почти невыносимо. Осознавать собственное бессилие, отсутствие свободы. Ощущать себя калекой. Но было бы еще невыносимее, не появись сейчас тот самый маленький шанс, зовущийся смыслом. Он приобретает более осознанные очертания, заполняет собой пустоту. Когда Гендзи знакомится с офицером Рейесом и агентом Маккри, смысл принимает свою окончательную форму.  傷を治癒するには、それに触れるのを止める必要があります。* Kizu o chiyu suru ni wa, sore ni fureru no o tomeru hitsuyō ga arimasu.