love is not a victory march

- Я ничего не понимаю, - совершенно беспомощно говорит Чонгук, и умоляюще заламывает брови. Юнги коротко пожимает плечом, и молчит ещё громче и напряжённей, чем до этого. Сложившаяся ситуация нервирует его сильнее, чем всё, что случалось с ним за всю его предыдущую жизнь. - Юнги? Чонгук так настойчиво просит внимания, что хочется двинуть ему локтем, и напомнить, кто тут кого не имеет права дёргать в силу возраста, но шевелиться до того лень. Поэтому Юнги просто продолжает лежать на спине, глядя в потолок, до тех пор, пока дыхание не приходит в норму окончательно. Он кожей чувствует, как младший хочет его обнять, но так уж у них заведено, что этого нельзя: Юнги недотрога и не так, чтобы фанат обнимашек, а после секса, вопреки устоявшемуся стереотипу, ему особенно нужно сохранять своё личное пространство в неприкосновенности. - Слушай, - наконец, говорит он настолько шершавым голосом, что по спине Чонгука бегут холодные мурашки, - может, мы просто поспим? - Ты что-то от меня скрываешь, - Чонгук решается сказать это, не смотря на страх разозлить своего хёна, характер которого не изобилует милыми чертами. - М. Юнги кивает немного отрешённо, но всё же кивает. Словно не спорит, но продолжать разговор на эту тему, и, уж тем более, открываться – мягко говоря, не намерен. Чонгук приподнимается на локте, и предпринимает жалкую попытку заглянуть Юнги в лицо. - Детка? - Пф. - Ладно-ладно, не «детка»! Только не сердись. Просто поговори со мной. Юнги, давай поговорим? - Я спать хочу. - Ты эгоист. – Чонгук, он хоть и маленький ещё, хоть и влюблён настолько, что вовсе не требует к себе хотя бы номинального уважения, но всё равно сердится. – Ты же понимаешь, что я не усну после такого. Буду мучиться всю ночь, а завтра у меня зачёт у профессора Чхве, ты же сам у него учишься, понимаешь, что он меня за.. Юнги поднимает руку и резко сжимает пальцы щепотью, мол, заткнись, котёночек, утомил. Юнги такой грубиян, и такая ледышка, почти всегда. Чонгук, как и всегда, послушно замолкает, но успевает поймать взгляд старшего, и требовательно смотрит. Мол, с места не сойду, пока не расскажешь. Доставучий ребёнок. Юнги фырчит снова, но взгляд держит, и мысленно проговаривает то, что вслух произнести, оказывается, не так-то и легко. - Нет, - вдруг говорит Чонгук, вдруг всё поняв, как иногда происходит между ними. Впрочем, не так это и удивительно: шутка ли – целых девятнадцать месяцев вместе. - Нет, - повторяет он твёрже, и отрицательно мотает головой. – Нет, Юнги, пожалуйста. Юнги вдруг перестаёт корчить из себя принцессу Эльзу в фазе пмс, и грустненько вздыхает, натягивает одеяло до самого подбородка, и осторожно кивает. - Да. - Нет, - Чонгук даже улыбается, потому что всё это такая чушь, что он во взгляде своего обожаемого хёна прочитал, такая ересь. – Этого не может быть. С чего бы? И… ты на меня обижен? Или я делаю что-то не так? - Гуки… - Фигуки! Какого чёрта? Ты даже не удостоишь меня парочкой слов? Юнги молчит, подбирая к себе ноги под одеялом, а потом снова их распрямляет, всё же отводит взгляд, а потом тихо-тихо говорит в потолок: - Мы расстаёмся. Как раз два слова, всё, как просили. - А я говорю, что не расстаёмся. - Как хочешь. Чонгук садится в кровати, накинув на бёдра свободный край одеяла – вдруг становится как-то неловко быть рядом совершенно обнажённым – и трёт лицо. - И что, вот так просто? - Просто, - соглашается Юнги, - если тебе не нравится, что мы расстаёмся, тогда просто я расстаюсь с тобой. Сам. - Почему? – спрашивает Чонгук, и голос его глухой и неверный, то ли от прижатых к лицу ладоней, то ли от подступающих слёз, которые Юнги так не любит. Юнги опять молчит, проклятый, просто молчит, а потом садится тоже, тощий, маленький и белокожий, самый красивый во вселенной, до дрожи любимый, до спазма под рёбрами родной, необходимый, самый важный, центр личной вселенной Чонгука. - Потому что так нужно, малой. - Я ненавижу это слово. - Хорошо, - Юнги исправляется, - потому что так нужно, Гуки. - Тебе не кажется, что я имею право на хоть какое-то объяснение? - Не кажется. Впервые в жизни Чон Чонгук не просто хочет поднять на хёна руку – он буквально готов это сделать. - Это же не честно. Просто объясни мне, что я делаю не так? Просто расскажи мне. И я всё исправлю. Дай мне шанс? Нельзя вот так просто взять всё разрушить. Чем я тебя так обидел? Или тебе стало скучно? Или… Чонгук замирает, осенённый болезненной, но слишком похожей на правду догадкой, смотрит на Юнги, и говорит очень ровно: - Ты кого-то встретил? О, да. Юнги встретил. Чонгук говорит ровно, почти холодно, но он всё равно, как есть – малютка щеночек, на всё готовый ради возлюбленного своего хозяина. И всё же простит, всё примет, выпросит, выцыганит себе желанное, переступит через собственную гордость. И это так злит! - Ты же… ты же меня любишь, в конце концов! Любовь же не проходит просто вот так… - Я, - говорит Юнги, и встаёт с кровати, позволяя напоследок полюбоваться своей плоской задницей, - никогда тебе этого не говорил. Ты это без меня решил. Чонгук кусает губу до боли, но спорить с фактами не может – как ни старается, а вспомнить хотя бы одно, хотя бы пьяное, или послеоргазменное признание никак не выходит. Потому что его не было. - Ну и что, - наконец, выдыхает он, и выглядит жалко. – Ну не люби, я сам, я справлюсь за двоих, у меня много, мне не жалко. Юнги натягивает бельё, педантично выворачивает стянутые в порыве страсти джинсы, попадает ступнёй в дырку на коленке, ворчит себе под нос, оглядывается в поисках футболки. - Юнги, не уходи вот так… Юнги останавливается, всё ещё не собрав всю свою одежду, и заставляет себя сказать всё, как есть. - Я с ним трахался, - говорит он, - все две недели, что был на семинаре в Токио. Каждый вечер и каждое утро. И да, он дьявольски хорош. Сечёшь? Чонгук задыхается. Задыхается, но молчит, потому что ни слов в нём сейчас, ни голоса, ни единой мысли. Только боль, одна большущая сквозная рана, и сердце разбито, кажется, физически. - Зачем ты такой жестокий? - Ты же не понимаешь по-хорошему. Хотел всем правдам правды? Я пытался обойти это, если ты помнишь. - Ты спал с другим парнем, а мне слал милые сообщения в какао, говорил, что скучаешь? - Я скучал, - как-то ненормально просто и легко отвечает Юнги, наконец, натягивая измятую футболку. - То есть, одного члена тебе мало? - Нет, просто по привычке. И да, Гуки. Если тебе нравятся тощие невысокие старшие, то посмотри на Хосока. Он по тебе сохнет всё это время. - Да нахер мне твой Хосок! Ты реально думаешь, что мне интересен кто-то, кроме тебя?! я, знаешь ли, на других не смотрю, в отличие от тебя. - Ну, как знаешь. И выходит. Просто выходит из уже обжитой и привычной комнаты на третьем этаже студенческого общежития, подхватив кроссовки за развязанные шнурки. Чонгук остаётся один, совершенно один в пустой обжитой комнате, наедине со свалившимся так неожиданно апокалипсисом. И как выжить – совершенно не понятно. Совершенно не хочется выживать. Но, наверное, нужно. Нужно, совершенно точно, хотя бы, потому, что завтра зачёт у профессора Чхве, а для него даже смерть не является уважительной причиной для пропуска занятий. Что и говорить о каком-то там разбитом сердце, пф. - Ты что, - спрашивает Тэхён из телефонной трубки, - ревёшь, что ли? С Эльзой поссорился? - Мы расстались, - шепчет Чонгук. И слышит свой собственный голос словно бы со стороны. Словно бы в дурном сне. Даже не хочется за это дурацкое прозвище ругать. – Вот это поворот. - Приходи, пожалуйста. Мне так паршиво, Тэ. Тэ, я сейчас умру. - Не умрёшь, пока не выпьешь всё, что я принесу. Сейчас буду, малой. Слышишь. Пять минут подожди. Чонгук кивает, отключает трубку, и больше не сдерживается.