A Prayer

Когда Златоуст, наконец, откладывает инструменты в сторону, уже слишком темно, чтобы работать над более мелкими деталями его скульптуры — несмотря на то, что что-то на задворках сознания нашёптывает ему, что да, он сможет вырезать эти тонкие линии и узоры даже с выколотыми глазами. Ведь его апостол не нуждается ни в тепле, ни в солнечном свете, обладая своим собственным внутренним сиянием (и Златоусту вовсе не кажется странным называть скульптуру «он»; внутри неё есть жизнь, он чувствует её вибрацию под палцами, ощутимую и успокаивающую, когда счищает остатки дерева с уже готовых вырезов). В сердце Златоуста поднимается чувство, воспоминание, когда он всматривается в лицо своего апостола — нет, в лицо Нарцисса, нежное и в той же мере печальное чувство. Его разум и сердце внезапно переполняются картинками их совместной жизни в монастыре, которые никогда полностью не забывались; времён, когда Златоуст, прежде чем отправиться по поручению, делал всё возможное, чтобы отыскать своего друга и пожелать ему хорошего дня на случай, если они не увидятся вне часов, предназначенных для совершения молитв и духовного созерцания; безмятежной улыбки Нарцисса, когда он убрал блестящие золотые локоны со лба Златоуста, чтобы запечатлеть на нём нежный поцелуй благословения, прошептав безмолвную молитву голосом, полным любви к Богу и своему другу. Златоуст настолько забывается в этом коконе ушедшего, что когда он, наконец, открывает глаза, мастерская представляется паутиной, сплетённой из холода и мрака, грозящей сомкнуться вокруг него и незавершённой фигуры. Вздрогнув, Златоуст поднимает глаза на свою работу, не покидавшую его беспокойных мыслей. Всё ещё ощущая подрагивающую темноту краем зрения, Златоуст дотрагивается пальцами до своих губ (потрескавшихся и покусанных и слишком привыкших ко вкусу любовника, чтобы их можно было сравнить с мягким, тонким изгибом губ Нарцисса), и нежно прижимает их ко лбу скульптуры, шепча слова благоговения. «Да благословит Господь твой разум и чувства; да воссияет Его слава сквозь дела твои, а Его мудрость направит руку твою и язык твой; да будет Он твоей дорогой в час бодрствования и твоей гаванью в час отдыха. А когда наступит ночь, да будет Он светом в твоей тьме.» (Так же, как и ты — в моей.)